Антон сделал шаг в сторону, чтобы рассмотреть плакаты.

Обычные железнодорожные, с изображениями строгих дежурных по вокзалу и целеустремленных машинистов, наполовину высунувшихся из окон паровозов, что мчались на полном ходу. С мелким текстом понизу. "Параграф девяносто два инструкции по движению поездов. Обмен жезлов производится, как правило, со стороны помещения дежурного по станции, при этом жезлы должны подаваться при посредстве жезлоподателей или механических жезлообменивателей".

Все просто и понятно.

Впрочем, понятности как раз и не хватало. К тому же лезла непрошенная, непонятная фраза, возможно, из истории Древнего Мира, читанной в таком же древнем детстве. "Что касается того, чем будет заниматься этот чиновник, то он будет восседать на кресле со спинкой, с жезлом в правой руке..."

И представлялись древние египетские боги с фараонами, держащие в руках эти самые жезлы и механические жезлообмениватели.

Музыка, на мгновение замерев, взыграла вновь.

Возможно, в тишине он бы соображал быстрее. Но музыка, пронзительная, тягостная вызывала мелкую холодную дрожь на грани чувствования. Вкладывала предчувствие -нехорошее тоскливое предчувствие плохого.

Может, именно оно задержало его у двери, ведущей в другое крыло вокзала. А может задержал страх увидеть немигающие нечеловеческие глаза, смотрящие мимо. Вообще, увидеть нечто, чему нет объяснения и описания на человеческом языке. И что обитает за символами, иносказаниями и... механическими жезлообменивателями.

Пересиливая тревогу, Антон нерешительно потянул на себя ручку.

Вместо зала с траурным столом и большой солидной компанией он увидел длинный узкий коридор, выкрашенный до уровня груди зеленой тягостной масляной краской.

Две двери по обеим сторонам коридора, еще одна, такая же темно-деревянная в конце, оконце справа под потолком, длинное, поделенное на квадраты - и все.

Из оконца лился прежний яркий желтый свет, смешивался со светом редких электрических ламп самого коридора.

Он проверил, все двери кроме последней - той, что в торце, были заперты. А последняя выводила в другой коридор, расположенный перпендикулярно первому. В новом было точно так же - зеленая краска до груди, под потолком - поделенное на квадраты оконце во весь коридор. И две двери на противоположных концах.

Музыка сделалась громче, словно играли совсем близко. А еще послышались дробные и частые стуки - точно били по старой клавиатуре, или того более - по печатной машинке докомпьютерной эры.

Антон осторожно продвинулся до середины коридора и остановился, прислушиваясь. Машинка стучала совсем близко. И не просто так, а вслед за голосом, бархатистым и интеллигентным.

"Для этого острым эфиопским ножом срезают подошвы целиком. Считается важным срезать кожу одним движением, не оставляя на ноге лоскутов кожи..."

"Лоскутов кожи",- повторил деловой женский голос.

"Повторяя при этом слова "Как не придет вред от этого, так и не ступят ноги Имярека".

"По-моему, здесь пропущено слово", - произнес женский голос, после чего стук прервался.

"Почему? Ничего не пропущено".

"Предложение не звучит", - настаивал женский голос. - "Как ни придет вред. Так не ступят ноги. Никакого смысла. Это ничего не скажет читающему".

"Здесь обратная логика, - пояснил голос. - Нужно понимать от конца предложения. Ведь идея не в точном следовании указаниям. Мало ли что напишут. Соврут еще при этом, или добавят. Или слово пропустят. Зевнут и пропустят... Так вот, замысел заключается в создании настроя. Позиционировании своего отношения. Выстраивании правильного определения, кто ты, и кто они. Поэтому, все просто: теперь больше не натопчет, мерзавец. По только что помытому своими ножищами не потаскается. Получай, что заслужил".

Голоса стихли, утонув в новой очереди стуков. Антон не дождался продолжения разговора и осторожно пошел дальше.

Вот как понимать услышанное, подумал он, как определить - было ли это бессмысленной игрой своего подсознания, балующегося с прошлым, или тонкое и двусмысленное предупреждение. Не топать грязными ножищами по намытому. Соблюдать чистоту...

Антону показалось, что он уже был когда-то в подобном месте, туманном, тоскливом и одиноком. Только тогда, в давнем сне, под небом с фиолетовым оттенком присутствовала зеленая лужайка, подстриженная накоротко и смоченная туманом, длинная серая высокая стена - чтобы любопытным нельзя было вот так взять и перемахнуть через нее, и дорога, льнувшая к стене.

В одном месте стена разрывалась площадью с фонтаном и открывался срез вот таких коридоров, только тогда более солидных, с отделкой, колоннами, мрамором и декором, коридоров, при виде которых возникало уверенное ощущение, что тут, в переплетении, перехлестывании без начала и конца помещаются книги. Неважно, судьбы или предписаний, главное, что помещаются, и в них заключено все, что относится к тебе и всем девяносто или больше миллиардам душ, неважно, прошлых, настоящих или будущих.

Он дошел до конца второго коридора и открыл ее. Дальше снова был коридор, точь-в-точь, как первый. И двери в нем располагались точно так же, как в первом.

Показалось поначалу, что он вышел именно в коридор номер один, и от этой мысли тревожно замерло, сжалось под ложечкой. Потому что со всей очевидной неумолимостью получался лабиринт, бесконечное пересечение узких, метров в тридцать переходов, переплетающихся, перехлестывающихся, как лента мёбиуса, без начала и конца.

Антон поспешно вернулся обратно и вздохнул с облегчением, когда дверь вывела его в зал ожидания.

Разумеется, где-то в глубине зеленой краски, яркого света, узких окон и деревянных дверей, покрашенных то ли краской, то ли некачественным лаком, могло находиться нечто иное - выход, или даже та самая, из сна площадь с фонтаном, но проверять этого не хотелось ни в какую. Не хотелось, и все.

Антон, оглянувшись на пустой зал еще раз, вышел на перрон.

На перроне сидел на корточках мальчик лет двенадцати и что-то перебирал на асфальте перед собой.

Антон попытался что-то сказать, но в пересохшем горле не нашлось слов, и он просто остановился в метре от мальчишки.

- Привет, - без интонаций сказал мальчик, не поднимая головы.

Куртка на нем была потерта в нескольких местах, а часть воротника и плечо занимало большое темное пятно.

- Привет, - выдавил из себя Антон.

Он увидел, с чем возился мальчик - с длинной автоматной гильзой и камешками.

- Ты что тут делаешь? - спросил Антон, делая шаг ближе.

- Играю, - просто ответил мальчишка.

Антон огляделся на пустой перрон.

- А как здесь оказался?

Мальчик поднял голову и протянул Антону раскрытую ладошку, на которой лежала длинная щербатая пуля со смятым кончиком и тусклая желтая гильза.

На правой щеке была большая, почти зажившая ссадина.

- Совсем не больно, - равнодушно сказал мальчик. - Только очень холодно. А вы знаете, что это?

И он не без гордости показал Антону неровный камешек со сквозным отверстием - "куриный бог", полноценная удача и счастье для всякого мальчугана.

Антон не нашелся, что сказать, поскольку не мог разобраться с нахлынувшими чувствами, только переживал новое для себя состояние, новый мир, в котором на перроне пустого вокзала играют убитые дети; монеты, клятвы, обещания имеют смысл, и который чутко и нервно реагирует на каждое слово, мысль или желание.

Да, он почему-то был уверен, что мальчик убит - той самой пулей, случайным куском металла, может день, а может неделю назад. Точнее, вынесен из освещенной части мира в его тень, поскольку в пространстве энергий и информации не пропадает ничего, только перемещается из одной формы в иную.

Хотя могло быть, что никакого мальчишки и не существовало. Вот так. А существовало соединение случайно виденных картинок, отрывков новостей, новостных заголовков: сонная смесь, готовая к употреблению и обретшая реальность при помощи тех самых пресловутых энергий.