...Право слово, стать героиней жизнеописаний в духе Плиния мне льстит. Похоже, в историю я вошла как мадам де Севиньи, и мои письма считают образцом эпистолярного жанра. Странно, как причудливо люди выбирают себе кумиров и образцов для подражания.

Для моих соотечественников я и осталась предательницей, что прискорбно. Но вот британки увлеклись мною не на шутку. С одной из такой, миссис Маккейб (если я правильно читаю), я и имела честь ознакомиться. Она написала за меня мои дневники -- мысль забавна! Мне поначалу это польстило весьма. Но потом я ознакомилась, что это за дневники... Миссис Маккейб утверждает, что так принято в той эпохе и в том круге, откуда она родом. Она также уверяет, что ей крайне жаль, в какое темное время я жила, с каким ограниченными людьми мне приходилось общаться, ведь в эпоху ее, писательницы, журналистки (о Боже, женщина не только писала в газеты и журналы, но и выступала на публике -- мне долго объясняла, что такое телевидение, но я смутно поняла эту идею: вроде бы как средство выступать на публике; а еще она была блогером -- это я тоже мало поняла: скорее всего, это еще один способ писать статьи), я бы могла быть даже канцлером. Я... "Вам бы не пришлось зависеть от ограниченного, не понимающего вас человека, каким был ваш муж", - говорила миссис Маккейб. - "Вы бы сами были назначены послом... Ведь о том, что вы женщина, ваши современники сожалели еще при жизни". Потом мне рассказали, что в 20-21 веке нравы поменялись. Женщины равны мужчинам ("Но нам еще нужно много работать над этим", - добавила британка). Они могут избирать и быть избранными (а монархий почти не осталось, по крайней мере, не в Европе). Они могут участвовать в политике на равных. Развод -- дело обычное во всех классах, даже и аристократических (их, аристократов, осталось много меньше, но они все-таки есть). Достаточно одного судебного процесса -- и ты свободна. Даже можешь видеться с детьми -- и воспитывать их сама. Никто не будет подвергать себя осмеянию.

Госпожа Маккейб, вероятно, ожидала, что я позавидую ее современницам. И выскажу желание быть Yours in Sisterhood, как она озаглавила книгу. Я лишь расхохоталась ей в лицо. Кажется, она обиделась. Но у нас, в ином мире, другие представления о приличиях. Нам можно быть предельно откровенными. Как с собой, так и с другими.

При жизни я редко уважала своих сестер по полу -- если, конечно, речь не шла о королевах и представительницах правящих фамилий. С ними по большему счету неинтересно. Умных женщин, которые мне встречались, я могла бы перечислить на пальцах одной руки. Наверное, всеобщее образование и огромные права, которые в 20 веке даровало представительницам моего пола общество, должны бы увеличить общий ум в женщинах. Но вижу, что появляющиеся в нашем обществе дочери 20 века в среднем не стали более умны. Да, они, возможно, знают поболее. Но, в целом, свобода привела лишь к распущенности нравов. И меня возмущает, что авторы полагают, что я тоже отличалась раскрепощенностью и развратностью. Мои доброжелатели из 21 века удивительно совпали в этих мыслях с моими врагами из века 19! Но, естественно, в текущее время свобода нравов сделалась достоинством. Доказательством ума и свободолюбия. К тому же, скажу не без скромности -- в 21 веке моя внешность стала идеалом красоты. Я с изумлением читаю сентенции о том, какая я была красавица. Ведь нынешние ваши моды рассчитаны на таких, как я. Дамы, как я вижу издалека, стремительно худеют. Те, кто одарен когда-то желанной соблазнительностью богатых форм, в 21 веке считаются уродливо тучными и осмеиваются. Иногда к нам попадают девицы и дамы, умершие от последствий погони за модой. Бедняжки довели себя до полного истощения, чтобы казаться красивыми в глазах общества. Причины их смерти только доказывают, что даже полное равноправие и хорошее образование, к которым они имеют доступ, не делают женщин умнее.

Я не могу требовать от тех, кто писал про меня, доскональное знание всех обычаев и традиций моей страны и эпохи -- они же тогда не жили, а документальные свидетельства мало что могут поведать истинного. Мое письмо будет ответом на предположения обо мне, подчас слишком смелые и переходящие все грани приличий (да, особенно ваши, госпожа Маккейб!). И оно будет предельно откровенным.

Интересно, как причудливо складывается история! Обо многих тех, кого я знала и почитала важнее себя, позабыли. О других помнят до сих пор. Из наиболее близких людей мой брат Александр нынче стал почитаем. По ряду причин, он стал примером потомкам -- и его коллегам из 21 века, сплошь плебейского происхождения. Его аристократическая честь видится слишком невероятным явлением, особенно на таком посту, какой он занимал -- а после него занимали кровожадные палачи, достойные последователи "Комитета общественного спасения". Очень печально, что будущее, со всеми его свободами, достижениями прогресса, медицины, равенством, оказалось столь кровавым. Нравы не изменились, а наука придумала множество способов убийства -- наравне со способами продлить жизни. Тому доказательства -- бесчисленные жертвы войн, которые шли весь 20 век и продолжаются до сих пор.

Впрочем, все это крайне грустно. Перейду к рассказу о самой себе.

Люди знают, кто я такова. Все биографии начинаются с моего рождения. И потом дело доходит до моего замужества. Оно состоялось, когда мне было 14 лет. Да, госпожа Кромвелль, в России того времени этот возраст был слишком ранним! Мы не варвары. Но в моем случае это было особое положение. И можете поверить или нет. Я была влюблена в своего жениха; он того полностью заслуживал.

Влюбленность, замечу, - это не любовь. А мне было 14 лет. Кроме моей странной переписки с молодым человеком, за которого меня желала отдать моя несчастная мать -- больше дружеской, чем любовной, хотя я старательно переписывала фразы из романов и надписывала "Лети с приветом, вернись с ответом", мне было непонятно, что значит любить. Все, что я знала -- родительский дом, чуть-чуть - Двор императрицы и мой монастырь. Полный таких же девочек и классных дам. К слову, после монастыря я и убедилась, что большинство женщин все-таки не очень умно. Из мужчин я знала отца -- я была его любимым детищем, он предпочитал меня даже моим братьям -- и моих братьев, к которым до самого конца сохранила крайне теплые чувства.

Лестно читать предположения, что я и в том возрасте отличалась гениальностью, но, положа руку на сердце, мой интеллект мало отличался от интеллекта любой другой девочки в таком нежном возрасте. Я не делала блестящих успехов в учебе. Единственное, что мне давалось хорошо, без труда -- это музыка. Я спрашивала госпожу Маккейб, что учат девочки в ее пору. О Боже, химия, физика, биология, высшая математика! У нас и мужчины такого не учили! Я спросила: "А как же танцы? Музыка? Рисование? Рукоделие?" Мне ответили: "Этому учатся только по желанию". Представляю, как выглядят девицы! Никакого умения двигаться, подавать себя изящно, красиво одеваться и вести себя в приличном обществе -- зато могут решать логарифмические уравнения! И, что меня забавляет, это не дает им никаких преимуществ в отношениях с мужчинами. Те по-прежнему ценят красоту и уступчивость -- в массе своей. И умение слушать.

Возраст, когда я вышла из монастыря и стала Фрейлиной Императрицы, нынче считается глубоким детством -- при всех свободах того времени. Никого даже и не обвенчают ранее 18. Не примут на работу, на службу. В мое время в 14 лет люди начинали жить -- не все, конечно, но такие, как мы, служилые дворяне, практически все. Я вышла замуж -- мой брат начал службу. Мой муж поступил на действительную в 13 лет, и того раньше. Уже в зрелом возрасте я поняла, что такая спешка -- особенно в отношении мужчин -- прерывает формальное образование. Мой супруг признавался, что именно старинный остзейский обычай начинать службу с отрочества и помешал ему получить глубокие познания.