— Мы и так в городе.

— Нет. Позволь мне забрать тебя из жизни, в которой ты чувствуешь себя узником, — пояснил Майкл.

— Это не так просто… — с сомнением произнес Джеймс, чувствуя, как вспотели ноги в кружевных чулках, но ему было слишком лень не то что снимать их, а даже просто двигаться.

— Все просто, — усмехнулся Фассбендер. — Завтра ночью мы с тобой уедем. Я могу это устроить.

— Правда? — все еще сомневался Джеймс и покосился на Майкла, но увидел только бледное довольное лицо мужчины, а вместо ответа ощутил прохладный поцелуй, которого так не хватало.

— Да. Я могу сделать это для тебя, — выдохнул Фассбендер, и ответной улыбки Джеймса ему было достаточно в качестве ответа.

***

Джеймс вернулся домой, когда ночное небо уже истончилось, став из чернильно-черного прозрачно-серым, и звезды померкли на небосводе, предчувствуя скорое тепло ярких солнечных лучей. Одежда была немного помятой, но МакЭвой надеялся переодеться до того, как Мэри-Энн его увидит и начнет задавать вопросы. Он уже подходил к дому и на ходу поправлял манжеты рубашки. Проклятые запонки, которые подарила ему Энни, сделанные на заказ, но с такими длинными застежками, что они вечно кололи запястья. Порой Джеймс думал, что Мэри-Энн специально заказала их такими — сказывался особый вид ревности и желание причинить хоть незначительную боль, — но потом быстро одергивал себя, напоминая себе, что его любовница не так уж и кровожадна.

Он отпер дверь, и, словно желая опровергнуть его недавние мысли, помещение разорвалось от крика.

— Гребаная сучка! — голос Мэри-Энн разорвался подобно бомбе, едва только Джеймс успел переступить порог их дома.

— Энни! — крикнул мужчина, уже понимая, что дело плохо. Со второго этажа доносился звон разбитого стекла и женский крик вперемешку с мольбами о прощении. Юноша бросился к лестнице и побежал наверх, чувствуя, как скомкался ковер, уходя из-под ног. Он едва не рухнул на ступеньки, успев вцепиться в деревянные крепкие перила, и ринулся к спальне, откуда доносились голоса.

— Я не виновата, госпожа!

— Не смей мне врать! Я знаю, что это ты! — голос хозяйки борделя сорвался на одержимый рык, и снова раздался грохот. Джеймс резко дернул на себя дверь спальни, но та оказалась запертой.

— Энни! Не глупи, успокойся и открой дверь! — крикнул шотландец, чувствуя, как бешено забилось сердце от волнения и очередного женского крика.

— Джеймс, умоляю, спаси!

— Анабель! — МакЭвой с трудом узнал дрожащий от страха голос подруги.

— Я так и знала, что это ты, рыжая тварь! Думала, я и дальше позволю тебе бегать за ним?

— Милая, оставь ее в покое, я никогда… — но Джеймса прервал очередной вскрик. Было слышно, как бедняжка Анабель мечется по комнате, пытаясь сбежать от взбешенной Мэри-Энн.

— Нет!

— Черт, — Джеймс разбежался и со всего размаха врезался в дверь плечом, и, услышав треск со скрипом, ввалился в разваленную комнату, в которой были перевернуты стол и стулья вместе с мягким диваном.

— Джеймс! — бледная от страха, как смерть, Анабель с заплаканными красными глазами и синяком на скуле бросилась к мужчине, но он лишь вытолкал ее в коридор, а сам бросился к любовнице, пытаясь ее успокоить.

— Энни.

Звон пощечины отдался эхом в голове, и боль обожгла щеку, но Джеймс продолжал стоять на месте.

— Сволочь! Думал, я не узнаю, что ты на стороне трахаешь эту паскуду? Думал, весь такой незаметный со своими исчезновениями? Даже сейчас вместе с ней пропадал всю ночь. Думал, то, что она пришла всего на несколько минут раньше, делает все таким таинственным и непонятным?!

— У меня ничего нет с Анабель, — как можно спокойнее заверил Джеймс взбесившуюся Мэри-Энн. Ее прическа растрепалась, светлые пряди в беспорядке падали на лицо, а кроваво-алое платье с тугим корсетом, казалось, пылало на женщине, в глазах которой плескалось неподдельное безумие. — Тише, милая…

— Не смей называть меня так, — прошипела она, и в свете еще неокрепших лучей солнца, прорывающихся через тонкое хмурое утреннее небо, блеснул металл небольшого дамского револьвера.

— Спокойно, — Джеймс замер на месте, чувствуя, как по спине пробежал холодок. — Все хорошо, опусти оружие…

— Я все тебе дала, тварь ты неблагодарная, а ты все равно только и делаешь, что бегаешь налево.

— Это не так…

— Заткнись! — ее руки дрожали, но дуло пистолета было направленно на Джеймса, и с такого крохотного расстояния было бы невозможно промахнуться.

Сердце билось как бешеное, кровь наполнялась адреналином, растекаясь по телу, по каждой клетке, питая мускулы новой силой, но юноша не мог сдвинуться с места, понимая, что он не сможет обогнать пулю.

— От тебя воняет сексом. Чертов лжец. И ты смеешь приходить в мою постель после того, как провел ночь с этой шлюхой!

— Я… милая, успокойся, — попытался угомонить ее Джеймс, но осознал, что все кончено, слишком поздно. Он видел дуло пистолета и даже слышал хлопок выстрела. Где-то далеко. Недосягаемо далеко. Словно пуля попала в прошлую жизнь, и он слышал ее отголоском воспоминания. Все слилось, сложилось в единое целое и разорвалось болью в груди у самого сердца.

Знакомый холод. Знакомая темнота.

И едва слышный, пугающий до дрожи рык Майкла. Джеймс не видел его, но знал, что это он. Легкий аромат его одеколона.

И горелой плоти.

========== Глава 8: В тени церковных стен ==========

Его рык не походил ни на рычание зверя, ни на крик боли и гнева живого человека, в нем не было ничего из того, что могло бы зародиться в этом мире. Прочные стены содрогались под ударами сильных рук, грохотали и стонали, осыпаясь каменной крошкой.

— Господин! Хозяин, прошу, успокойтесь! Нет, нет-нет-нет!

Окно проломилось, не выдержав метаний обезумевшего потустороннего зверя, и сквозь разорванные тяжелые шторы в комнату проник ослепительно яркий, прямой, словно копье, луч света, врезаясь в грудь твари, от которой все еще чувствовался запах гари.

Рэнфилд, забыв о страхе, бросился на своего взревевшего хозяина и свалил его на пол под прикрытие спасительного мрака, подальше от смертельного света.

Майкл рычал, изогнувшись на полу, и, казалось, не замечал боли, хотя все его тело обгорело, кожа облезла, обнажая бледное мясо, жилы и вены, по которым перетекала густая черная кровь. Обожженная плоть едва заметно дымилась, но кожа уже начинала появляться, обтягивая тело новым покровом, придавая Майклу прежний практически человеческий облик.

— Джеймс, — прорычал Фассбендер и столкнул с себя слугу, который отчаянно пытался успокоить обезумевшего господина.

— Вы не можете туда выйти! Хозяин, уже настал день, Вы погибнете, не дойдя и до ближайшего поворота!

— Я не могу его оставить!

— Я найду его! — Рэнфилд подскочил к Майклу и, схватив его за предплечье, взволнованно уставился на все еще изуродованное лицо, которое пострадало даже сильнее тела — часть щеки и губы вовсе выгорели до костей, обнажая череп и удлиненные хищные клыки. Плоть восстанавливалась медленнее кожи, и ее заживление выглядело куда более заметным.

— Прошу, господин, успокойтесь, Вы ничего не сможете сделать днем, лишь обратитесь в прах, так и не увидев юного господина вновь, — ухватился Рэнфилд за единственный аргумент, который мог бы вразумить Фассбендера. Майкл с трудом заставил себя стоять спокойно и прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на своих ощущениях, почувствовать собственную кровь, которая теперь текла по венам Джеймса, удерживая жизнь в его теле.

Он мог его чувствовать. И лишь палящее смертельное солнце, высасывающее все силы, не давало действовать.

Но это не остановило Майкла, когда он уже вернулся в один из своих домов, собираясь отдохнуть перед предстоящим ночным отъездом.

Страх Джеймса и боль, пронзившая его грудь, подобно лавине, обрушились на Майкла, и он в ужасе едва не рухнул, успев вцепиться в стену. Ничего не объяснив взволнованному Рэнфилду, Фассбендер рассеялся в ускользающей ночи, чувствуя, как бледные лучи солнца сжигают его заживо, несся, стараясь держаться в тени домов, перемещаясь стремительно, подобно дикому ветру, прижимаясь к стенам холодных зданий, пока не ворвался в дом за борделем.