Он еще мог спастись, еще мог пойти в ночной магазин, еще мог позвонить одной из своих подруг, еще мог вызвать «скорую», но, вероятно, не захотел. Выключил телевизор, сидел в кухне и курил. Я знаю, что ему было страшно, и знаю, какая боль терзала его душу. Возможно, он поискал в аптечке реланиум, тазепам или аспирин. Но там ничего не было: пустая упаковка от аскорутина, два шарика витамина С — слишком слабые средства, чтобы воскреснуть. Он пил холодную воду из-под крана, это точно: открывал кран, жадно пил и вытирал рот. Может быть, ему захотелось есть? Но в холодильнике нашлись только три высохших, твердых как камень кубика куриного бульона и одна, зато едва початая, баночка клубничного джема. Может быть, он поверил? Да, он поверил, что, если выпьет кружку питательного бульона, он восполнит недостаток минеральных солей — и ему полегчает. Да, он поверил, что, если не спеша, ложку за ложкой, съест баночку клубничного джема, глюкоза и витамины вернут ему силы. И погасил сигарету, и стал готовить последнюю вечерю, и соседи, высадившие дверь, так его и нашли: он лежал на полу, а на устах его была бело-розовая печать.

Сахарный Король — на гражданке преуспевающий бизнесмен — объявил собравшимся в курилке делирантам, что в своем дневнике чувств описал, какое испытал облегчение, когда у него подействовал желудок. Признание это вызвало переполох — в особенности среди делиранток. Мужские одобрительные смешки вплетались в дамский возмущенный ропот.

— Мы обязаны вести дневники чувств — и это неопровержимый тезис, — защищался Сахарный Король. — В дневниках мы обязаны быть абсолютно откровенны — и это неопровержимый тезис. Почему? Да потому, что мы должны снова научиться называть свои чувства, каковую способность в результате злоупотребления спиртным утратили, а кроме того, должны научиться управлять своими чувствами, каковую способность мы тоже утратили, — и это неопровержимый…

— И тем не менее описывать душевное состояние после опорожнения желудка, по-моему, неприлично, — не очень уверенно перебила его Фанни Капельмейстер, на гражданке учительница истории.

— Фанни, тебе надо повторить курс психотерапии с самого начала, — в голосе Сахарного Короля прозвучала язвительная издевка, — ты не отличаешь духовной сферы от сферы чувств. А ведь доктор Гранада, а ведь сестра Виола, а ведь психотерапевт Моисей, он же Я, Спиритус, вместе со своими ординаторшами без конца вбивали тебе в голову, что это две разные сферы. Боюсь, мне придется поставить твой вопрос на вечернем групповом занятии.

— Хорошо. — Фанни вскинула голову и мгновенно превратилась из истощенной карлицы лет пятидесяти, какой она казалась, в высокую властную брюнетку лет тридцати, какой была на самом деле. — Хорошо, но вначале изволь на вечернем занятии сказать, вначале изволь объявить, что сегодня, в четверг 6 июля 2000 года от Рождества Христова, высравшись, ты почувствовал облегчение.

— Незачем мне это говорить, потому что все записано, — ответил Сахарный Король и отчеканил фразу, показавшуюся мне до боли знакомой: — Если я что-то записываю, говорить об этом не нужно. А на вечернем занятии у меня есть о чем рассказать, — с угрозой добавил он.

Однако вечером, когда все, как это было заведено, собрались в столовой, чтобы подвести жизненные итоги, Сахарный Король не попросил слова, вообще не проронил ни звука; ни в тот, ни в какой-либо иной день мы так и не собрались обсудить вопрос, достойно ли описания в дневнике чувств состояние души после опорожнения желудка. Единственным предметом спора тогда стал телефон. (Если только можно назвать спором вялый обмен мнениями.) Исключительно оживленная в тот день Фанни Капельмейстер — возможно, ей нестерпимо хотелось выпить, возможно, она старалась не допустить постыдной дискуссии на известную тему, а может быть, боялась Сахарного Короля, либо ее привел в возбуждение какой-то запретный контакт с внешним миром, — так или иначе, исключительно оживленная в тот день Фанни Капельмейстер подняла руку.

— Я поняла, — сказала она, — не сразу, но поняла, почему нам нельзя смотреть телевизор, слушать радио, играть в домино и прочие коллективные игры, — это я наконец-то поняла, но почему в двадцать один ноль-ноль в отделении выключают телефон, не понимаю.

— Телефон в двадцать один ноль-ноль выключают для блага пациентов, — в ответ на неосознанно учительскую интонацию Фанни Капельмейстер сестра Виола сознательно пустила в ход наставительную интонацию всевластной старшей сестры милосердия, — одни пациенты в это время уже хотят спать, другие хотят еще поработать в тишине, что-то записать…

— О какой тишине вы говорите, — Фанни Капельмейстер снова преобразилась: теперь робкую пациентку-просительницу сменила царственно гордая бунтарка, — о какой тишине вы говорите, о каком спанье, если в двадцать два ноль-ноль начинается уборка коридора, сопровождающаяся шумом и грохотом, а в двадцать два тридцать все мы с личными мундштуками отправляемся в процедурную дуть в алкометр, о какой такой тишине…

Фанни Капельмейстер вдруг умолкла и замерла — это смахивало на начало эпилептического припадка, однако нет: Фанни оцепенела и умолкла, потому что ей внезапно открылась самая суть ее печальной участи. Что чувствует человек, который каждый вечер с личным мундштуком в руке стоит в длинной, минут на тридцать, очереди к алкометру? Что такой человек чувствует? Да ничего — особенно если перед тем ни капли не выпил; а если хоть самую малость выпил, тогда он чувствует страх. Да, но что чувствует человек, внезапно осознавший, что каждый вечер он стоит в длинной очереди делирантов, по одному подходящих и дующих в алкометр? Такой человек вполне может — подобно Фанни Капельмейстер — оцепенеть, вполне может превратиться в соляной столб. Фаннин череп заполнился толпой делирантов. Дисциплинированно, друг за дружкой подходя к алкометру, они с такой силой дули в трубку, что, казалось, выдували все мысли из ее головы. Фанни, не вымолвив больше ни слова, начала медленно садиться, хотя выглядело это так, будто она не садится, а оседает на стул. Одновременно с оседанием Фанни Капельмейстер напротив нее из-за стола, словно на другой чаше невидимых весов, поднимался психотерапевт лже-Моисей, он же Я, Спиритус.

Фанни Капельмейстер как будто вторично умолкла — на этот раз обратившись в камень. Возможно, она хотела еще что-то добавить, возможно, хотела сказать, каким важным для делиранта может оказаться хотя бы минутный телефонный разговор, возможно, хотела сослаться на соответствующий параграф «Прав пациента» или напомнить о некоем факте (тем самым эффектно завершив сюжет), а именно: что единственный доступный делирантам автомат принимает только давным-давно вышедшие из употребления жетоны, в связи с чем почти никто им все равно не пользуется; возможно, у нее были еще какие-то аргументы — но нет, скорее и даже наверняка никаких больше аргументов у нее не было. Ничего не было у нее в голове, кроме толпы делирантов, стоящих в очереди к алкометру.

Фанни ясно увидела в этой очереди собственный призрак и подумала, что человек, ежевечерним обрядом которого становится дутье в алкометр, быть может, и вправду не должен иметь иных прав, кроме права ежевечернего общения с этим аппаратом. Между тем психотерапевт лже-Моисей, он же Я, Спиритус, полностью поднявшийся из-за стола, очень тихо сказал:

— Согласно правилам вы, делиранты, можете пользоваться телефоном с семи ноль-ноль до двадцати одного ноль-ноль. Так было и так будет — или не будет, поскольку, сдается мне, пора подумать об изъятии телефона из отделения. Речь не идет, — тут он слегка поклонился сестре Виоле, — речь не идет о тишине в ее, так сказать, слышимой или неслышимой форме. Ваша задача — добиться внутренней тишины, умиротворения. Вы должны убаюкать свои издерганные нервы — не ради сна, а ради спокойной жизни впоследствии. Все, что связано с внешним миром, даже разговор по телефону может вывести вас из равновесия. Телефонный разговор — я бы даже сказал, в первую очередь телефонный разговор — может вывести человека из равновесия, я по себе знаю, как иной раз будоражит беседа по телефону. Итак, повторяю: с семи ноль-ноль до двадцати одного ноль-ноль. Потом ночная тишина, выключенный телефон, работа над собой, самоутишение. Бесконечный, направленный на достижение абсолютной внутренней тихости процесс. Да, утишайтесь, утишайтесь, если не утишитесь, я, Спиритус, — психотерапевт лже-Моисей, он же Я, Спиритус, не повышая голоса широко развел руки, добиваясь сходства с крылатым змием, — если не утишитесь, я, Спиритус, вас уничтожу.