- Что ты сделал? – он произнес эту фразу, четко разделяя каждое слово, словно кидая огромные валуны, и эхо от их падения разносилось по земле, как сейчас оно разнеслось по комнате.
- Поцеловал эту женщину, если ты не заметил за вышибанием двери,- Локи отстранился от замершей Саши и с издевкой воззрился на Тора. – Заметь, я тебе не мешаю. Так что будь так добр, верни все на место и оставь нас.
- Нам нужно поговорить, – вошедший сделал шаг назад, берясь за ручку двери.
- Позже, – Локи кивнул, продолжая улыбаться.
Дверь закрылась, и Саша снова оказалась наедине с мужчиной, еще десять минут назад выглядевшим, как ее псевдоначальник и напарник, а сейчас… Он был похож на кого угодно, но только не на мифолога и ученого. Он медленно повернулся к ней, стирая улыбку с лица, и проговорил тихим, свистящим шепотом:
- А нам предстоит о многом поговорить…
====== 16. Сила слова. ======
Январь 1943 года. Расположение сил 39 армии под Смоленском.
Раздававшийся вдалеке грохот удаляющегося боя уже не раздражал ничьих нервов и не нагонял страха. Людям, сидящим в окопах и траншеях, было уже все равно. Они пережили атаку четыре часа назад и сейчас осознавали, что остались живы, хоть и нет больше рядом соседа по окопу. То тут, то там сновали бойцы медсанбата, на месте приводя в порядок легко раненых и забирая тяжелых. И оставляя сидеть или лежать на земле тех, кому не суждено было вернуться из этого боя.
Саперный батальон стоял поодаль, чуть в тылу у основных сил, участвовавших в этой драке. Его тоже изрядно потрепало. Когда идет атака, вокруг свистят пули и земля рвется от попадающего в нее металла, никто не будет разбираться, из какого ты батальона и идти ли тебе в этот бой. Воюют все, вне зависимости от званий, регалий, возраста.
У жарко горящего костра грелись уцелевшие солдаты, разливая по кружкам кипяток из погнутого, покрытого сажей котелка. Начинался снегопад, и всем очень хотелось в землянки, хоть под какую-то крышу. Да только какие землянки через четыре часа после боя?..
- Мужики! Мужики! – к костру подбежал один из бойцов, размахивая перевязанной кистью. – Там сам Берзарин* приехал! Говорят, наши блокаду прорвали!!! Надавали фашисту по рогам!!!
Один из сидящих солдат резко вскинулся и встал напротив бойца, прожигая его горящими глазами. Это был молодой мужчина, которому явно не было еще тридцати, но седина уже выбелила ему виски, покрыв темные волосы несколькими светлыми прожилками.
- Куда приехал? Где, кто говорит?! – он лихорадочно облизнул губы, в которые тут же тысячей иголочек вцепился мороз.
- Да там, у штабного ДЗОТа**. И машина подъехала…
Мужчина резко развернулся, почти отшвырнув с пути паренька, и быстрым шагом направился в указанном им направлении. Его широкая сгорбленная спина в шинели непонятного цвета темным прямоугольником выделялась в начинающих сгущаться сумерках.
- Чего это с ним? Я присяду? – боец повернулся к остальным и уселся на освободившееся место, протягивая руки к огню.
- Да семья у него в Ленинграде. Жена и две дочери маленькие. Он добровольцем в августе сорок первого ушел, а их эвакуировать не успели. Уже, почитай, два года вестей нет. Он каждый день их поминает, чтоб только живы были… – усатый солдат протянул вновь прибывшему кружку с кипятком.- Ты на, выпей, погрейся. А то пока нас кухня догонит…
Апрель 1943 года. Новосибирск.
- Мама, а как папа нас найдет? Мы же из дома уехали и ничего ему не написали! – очень худенькая, почти прозрачная девочка с каштановыми волосами, заплетенными в две косички, дернула за руку маму и подняла на нее глаза.
Женщина стояла напротив Главной военной комендатуры Сибирского края и в нерешительности теребила кончики платка, которым была повязана ее голова. Она не сильно отличалась от дочери: очень худая, с изможденным голодом и титаническими усилиями лицом и поджатыми губами. Выделялись на ее сером лице только глаза – огромные, ярко-голубые, словно весеннее небо.
Женщина и маленькая девочка. Ленинградцы, не сломленные Блокадой. Эвакуированные из родного города, и доехавшие, дожившие до своего нового дома.
- Папа нас обязательно найдет, Галенька. Мы сейчас к товарищу командиру пойдем и узнаем, где он воюет. И письмо ему напишем, что с нами все хорошо, – женщина улыбнулась дочери, подумав про себя, что был бы только ее Ваня жив, а уж найтись-то они найдутся…
- И Надю из больницы заберем? – девчушка встала на носочки, потянув маму за пуговицу серого, пережившего три военных года пальто.
- Конечно, заберем. Вот окрепнет она, и заберем. Идем, Галенька, – женщина сморгнула, прогоняя непрошеные слезы, и пошла вверх по лестнице, ведя за собой старшую дочь. Младшая, Наденька, лежала в больнице и боролась за свою маленькую жизнь. Врачи не давали никаких прогнозов, говоря о том, что четырехлетний ребенок слишком истощен и все зависит от сил ее организма. Но женщина верила, что ее Наденька сильная. И она обязательно будет жить.
Через три недели ежедневного посещения комендатуры ей, наконец, дали ответ. Иван Черноверский жив, воюет под Вязьмой. Дали адрес полевой почты.
Так домой она не бежала никогда. Влетела в полутемную комнату, выделенную эвакуированной семье в одном из многочисленных бараков, схватила листок бумаги и начала лихорадочно писать.
Апрель 1945 года. Окрестности Кенигсберга.
«Родной мой, милый мой Ванечка! Спешу сообщить тебе, что мы живы и здоровы. Все время, пока наши войска не прорвали блокаду, мы были дома, в Ленинграде. Нас вывезли в Новосибирск в начале апреля этого года. Галенька и Наденька живы, здоровы. Надюша сильно болела от истощения, но сейчас пошла на поправку. Девочки выросли очень, про тебя постоянно спрашивают. Со мной все хорошо, я тоже здорова. Работу тут дали, в госпитале теперь, медсестрой работаю. Галечка в школу пойдет в сентябре, стараюсь собрать ей все необходимое.
Ванечка, как ты там все это время? Я все эти дни только о тебе и думала. В первую зиму очень страшно было, думала – все, не выживем. Каждый день думала, что ты воюешь там, фашистов бьешь, и не знаешь, что нас нет уже… Когда за хлебом стояла, думала, когда на работу ходила – думала… Потому и живы остались. С твоим именем.
Мы очень ждем тебя, Ванечка. Девочки папу за три года заждались. Приедешь – не узнаешь, так они выросли!
И я тебя жду, родной мой.
Целую. Люблю. Твоя Александра».
В который раз перечитав письмо, мужчина бережно спрятал его в карман потертой гимнастерки. Живы его девочки. И Галенька и Наденькой, и Сашенька его, живы. Все пережили, его ждут. Дожить бы до победы… Эх, дожить бы.
Уже отгремели бомбежки и артиллерийские залпы. Кенигсберг, осиное фашистское гнездо, был взят, и сейчас Красная армия уничтожала последние очаги сопротивления. Большинству предлагали сдаться в плен, но, если ответом был огонь, топили нацистов в собственной крови.
Мирных жителей, прятавшихся по подвалам и панически боящихся наших солдат, не трогали, изредка даже помогая продуктами.
Мародеров, по приказу командующего, расстреливали на месте.
Саперный батальон, сильно поредевший с сорок третьего, обследовал один из замков, находящихся в городских окрестностях. Немцы заминировали большинство крупных объектов. Некоторые взорвали сразу. А в некоторые заложили заряды с часовым механизмом, настроенным так, чтобы он взорвался через несколько часов, а то и суток – когда рядом будут советские солдаты и мирные жители. Фашисты, что с них взять. Своих же бьют.
Работала шла трудно. Замок был частично разрушен, но это не делало его менее опасным. Рванет – может повредить находящуюся рядом дамбу, и мало тогда не покажется.
Пробравшись через крупный завал из битого кирпича, группа наконец-то проникла в подвал, где, как предполагалось, заложена бомба с часовым механизмом. Она, может, и не заложена, так и, слава богу. А если она там есть?
Подвал замка оказался огромной, запутанной семью катакомб, темных, как преисподняя. По потолку шел провод с прикрепленными к нему на одинаковом расстоянии лампами, которые сейчас не горели. Проверяя каждый коридор, каждый закуток в этих подвалах, группа надеялась, что ничего не найдет. Как и все остальные, проникшие в замок с других его концов.
