- Поставь меня на ноги! - рявкнул рыцарь.

Мне определённо не нравился такой тон пострадавшего. У меня мелькнула мысль о том, что, может быть, стоит оставить его светлость ржаветь здесь до тех пор, пока кто-нибудь не сдаст его в утиль. Однако я поскорей отогнал эту мудрую мысль и постарался быть предельно терпеливым.

- Ваша светлость, осмелюсь сказать, что этого делать не стоит. Ведь идти в доспехах вы всё равно не сможете, а вот ещё раз упасть - это запросто.

Рыцарь снова надолго замолчал. О том, что он не спит, свидетельствовали раскрытые глаза. Значит либо его, действительно, контузило при падении, либо он тугодум от рождения. Но в том и в другом случае радости было мало. В конце концов, я всё-таки сумел убедить этого заторможенного мыслителя в необходимости распаковаться чтобы покинуть сие место. Пока я освобождал его из железного заточения и уговаривал спрятать тяжеленые латы в стог, а не тащить с собой, времени прошло немало. Наконец бывший броненосец был подготовлен к пешему переходу. И мы тронулись в путь.

Рыцарь шёл, а точнее ковылял, словно больная утка, первым. Я предполагал, что он из местных, и предоставил ему право самому выбирать направление. Мы неспешно добрались до опушки леса и двинулись вдоль неё по едва различимой в траве дороге. При этом ни один из нас не проронил ни слова. И здесь далеко позади раздался конский топот.

Это была тройка воинов, ретировавшихся при виде моего обращения в кабана. Сейчас они тоже не проявляли особой храбрости, вероятно, опасаясь, что я повторю свой трюк. А потому гарцевали на почтительном расстоянии от нас явно готовые ринуться прочь при малейшей опасности. И лишь властный взмах руки хозяина заставил слуг осторожно приблизиться к нам.

Его светлость был немногословен.

- Взять его! - рявкнул он, ткнув в мою сторону пальцем, перепачканным землёй и органическими удобрениями животного происхождения.

Слуги сделали это с огромным удовольствием, скрутив меня кожаными ремнями. Всё было столь неожиданно, что я смог лишь произнести чуть слышно:

- За что, ваша светлость?

- Тебя, оборотень, мы сожжём в воскресенье на костре в Нотингеме!

- Но я не оборотень, я бард!

- Если ты, действительно, бард и чист перед Всевышним, огонь не затронет твоей души, и она вознесётся в рай, - успокоил меня рыцарь.

Шок был полным. Мой мозг просто отключился, а возможно, даже и умер на какое-то время. Очнулся я от холода, пронизывавшего всё тело. Первой была мысль о том, что я уже мёртв. Иначе, почему мне так холодно? Однако, оглядевшись по сторонам, я начал сомневаться в своей смерти. Похоже, что это удовольствие мне ещё предстояло испытать на костре.

В жалких остатках света, проникавших через решётку оконца, находившегося под самым потолком, я смог рассмотреть, что сижу на полу тюремной камеры. Мне не раз доводилось читать описание таких специфических помещений. Моё место заточения вполне соответствовало этому описанию. Отличие было в одном: отсутствовала охапка гнилой соломы, и крысы просто бодро копошились прямо на голом полу. При виде их я шарахнулся к двери и сделал это очень своевременно.

В двери открылось небольшое окно, и на меня уставилась страшная бородатая рожа, украшенная шрамом во всю щёку.

- Дейзы къють, - прошепелявил незнакомец. - Твои дъюзья будут здать тебя у гоядской стены.

Сквозь решётку окна просунулся огромный дверной ключ. Чисто автоматически, я взял его и замер в полном удивлении. Какие у меня здесь могут быть "дъюзья"? Ведь тут меня никто не знает. У какой "гоядской" стены? Но бородач, сделавший мне этот странный подарок, уже исчез, так что вопросы задавать было некому.

Тем не менее, ключ - это мой шанс избежать аутодафе. Я уж было вознамерился открыть им дверь камеры, как вдруг окно в ней вновь распахнулось. Это был всё тот же бородатый незнакомец.

- Съись, музык, къють вейни! - с угрозой в голосе произнёс он.

- Это почему же? - полюбопытствовал я.

- Осиботька высья. Ты зе не гьяф Хантингдонский?

- Нет, не граф, - чистосердечно признался я. - Я бард.

- Ну!

- Что ну?

- Ну, знатит кьють я не тому отдай! Вейни къють.

- Да кто ты вообще такой, что ходишь тут, то раздаёшь ключи, то отбираешь?

- Я гоядской паять.

- Городской паяц?!

- Да не паяц, а па-ять! - прорычал бородач по слогам.

- Чего паять? - не понял я.

- Да не паять, а па-ять! - взбеленился незнакомец, и шрам на его лице посинел. - Гоявы я юдям юбъю! Поняй?

- Нет, не понял. Головы людям любишь? Это как?

- Вот завтъя тебя на костъе созгу, тогда поймёс! - яростно прорычал "паять".

- А, так ты палач, - догадался я. - Так бы сразу и сказал. А то паять, паять.

- Я так и сказай, - вздохнул палач. - Пьёсто у меня пьяизносение такое. С таким пьяизносением тъюдно быть паятём. Один теявек обестяй выетить меня за десять зоятых. А дъюзья гьяфа посуии мне тъидцать зоятых, есьи я помогу ему збезать. Будь дъюгом, вейни кьють! Тебе зе всё явно. Тебя завтъя созгут на костъе за то, сто ты сеифу Нотигенмскому охоту на кабана испойтий. Я узе и дъява подготовий. Хоёсие, беёзовые, так сто ты быстъя сгоис. Ну, а мне есчё яботать и яботать. Вейни къють.

- Я подумаю, - проворчал я обиженно.

- Думай, - согласился "паять".

- А ты пойди займись чем-нибудь, пока я думать буду. Например, топор поточи.

- Мой топой всегда остъий! - с угрозой в голосе произнёс бородач.

- Будешь стоять над душой, - ключа не получишь!

Окошко с грохотом захлопнулось, и палач удалился, что-то негромко шепелявя.

Мои раздумья были тягостны. Спасти, пожертвовав собой, благородного разбойника, защитника бедняков - это одно. А спасти главаря той дикой вольницы, с которой мне уже довелось столкнуться, - это совсем другое. И вдруг я с тоской понял, что если это ключ от камеры Робин Гуда, то в любом случае мне он помочь не сможет. Трясущимися руками я вставил громадный ключ в замочную скважину и попытался повернуть его. Никакого результата. Я взвыл от бессильной злобы, налёг на ключ изо всех сил и - о чудо! Дверь открылась! Так что же это получается? Либо палач что-то напутал с ключом, либо эта универсальная кочерга способна открывать все замки в тюрьме?

Я поскорей покинул камеру. Буквально шагов через пять в стене обнаружилась точно такая же дверь, как и в моей темнице. Попытка открыть её с помощью волшебного ключа сразу же дала положительный результат. Этому могло быть только два объяснения. Либо кузнец, ковавший эти замки, не отличался богатым воображением и смог сварганить для всех камер замок только одного типа. Либо тюремная администрация сэкономила на запирающих дверных устройствах и закупила оптом партию однотипных замков. И я пошёл вдоль коридора, сочетая приятное с полезным.

Приятным было то, что я дарил людям свободу. Судя по тому, как я оказался здесь, вряд ли среди узников этой тюрьмы могли быть настоящие преступники. А полезным было то, что людей в коридоре становилось всё больше и больше. Сдержать такую толпу было просто невозможно.

Возле одной из камер мне пришлось задержаться дольше чем возле других. Как только я открыл её, в коридор с удивительной ловкостью выскользнул высокий широкоплечий парень лет тридцати, русоволосый, с короткой бородкой.

- Здорово, чувак, - приветствовал он меня. - Ты что ли палач в натуре?

- Нет, - осторожно отозвался я. - У меня другая специальность.

- А-а, пыточник, - догадался незнакомец. - Калёным железом меня жечь пришёл?

- Да нет, - начал я оправдываться. - Я здесь случайно оказался. Вот хожу, людей на волю выпускаю.

- А палач где? - удивился парень.

- Понятия не имею, - его вопросы начинали меня напрягать.

- Братва маляву прислала, что меня палач выпустит. А тут ты. Ты кто в натуре?

После этих слов я понял, с кем имею дело.

- Я бард. А ты, как я понимаю, Робин Гуд? Твои друзья должны ждать тебя возле городской стены.