Ещё не сев на корабль, юный султан уже представлял, что увидит, когда станет приближаться к тому берегу — скопление судов на синей воде, лес мачт, а за ними станут проглядывать мощные оборонительные укрепления из белого камня. Центральная башня — огромная, четырёхугольная — будет возвышаться на головокружительную высоту. В ночное время на верхней площадке в специальном чане разводили большой костёр, потому что башня служила ещё и маяком для кораблей и лодок, перевозивших людей и грузы с противоположного берега, но не успевших вернуться до темноты.

Юному султану и его многочисленной свите, конечно, не пришлось бы ждать до вечера, чтобы переправиться, хотя все места на кораблях и лодках распределялись заранее. Мехмед благодаря своему положению мог сесть на первый же корабль, который пристанет к берегу, и даже не потребовалось бы объяснять причину спешки.

Мехмед переправлялся здесь часто, поэтому его сразу же узнали, хоть и не догадывались о том, как переменилось его положение.

— Это принц. Принц, — слышал Мехмед, ещё только подъезжая к месту переправы, и вот пристань, ещё недавно заваленная тюками с товаром и полная разношерстного народа, будто сама собой очистилась. Теперь на ней не осталось никого, кроме Мехмеда и его свиты, а большой корабль, на котором могло бы разом уместиться столько конников, уже приближался к берегу. Погода стояла безветренная, поэтому все паруса оказались убраны, но десятки вёсел по бокам корабля ритмично опускались в воду и снова поднимались над ней.

Юный султан оглянулся на Заганоса-пашу, стоявшего по правую руку, и сказал:

— Халил-паша обещал, что в Гелиболу меня будет ждать ещё одно письмо с последними известиями из столицы. Посмотрим, что он напишет.

— Ты доверяешь ему, повелитель? — тихо спросил Заганос.

Этим вопросом он явно хотел выведать, сможет ли когда-нибудь стать великим визиром вместо Халила. Заганос всегда мечтал занять пост второго человека в государстве, а Мехмед, зная об этом, решил ответить уклончиво и также вполголоса принялся рассуждать:

— Пока я ему доверяю, но Халил совсем возгордился. Он полагает, что служит не правителю, а государству, как будто государство — это господин, который выше правителя. Сейчас Халил заботится о моей пользе, поскольку думает, что моё восшествие на трон полезно государству. Лишь поэтому он отправил тайное письмо мне, а не кому-то ещё — например, моему родственнику Орхану, который тоже имеет права на трон. Если бы Орхан добрался до Эдирне раньше меня и захватил власть в столице, началась бы война между Орханом и мной, а государству такое не полезно, кто бы ни победил. Халил это понимает. Сейчас я уверен в нём, но пройдёт не так много времени, и он решит, что государству не полезно то, что я делаю. Тогда Халил пойдёт против меня. Он всегда считал меня не очень способным султаном.

— Мой повелитель, — ответил Заганос-паша, — когда этот день настанет, ты сможешь опереться на меня. Я усвоил прошлые уроки. Когда твой отец лишил тебя трона, а меня отправил в Балыкесир, мои слуги мне говорили, что я поплатился за то, что вёл себя слишком дерзко. Но теперь я вижу, что они были неправы. Я действовал слишком нерешительно. Я позволил Халилу забрать всю власть и действовать так, будто он сам — султан. Но я больше не совершу этой ошибки. Я не стану склонять голову и говорить: «Я лишь третий визир». Теперь я пойду против великого визира, когда он пойдёт против тебя.

— Я запомню твои слова, — милостиво улыбнулся Мехмед, но мыслями уже почти перенёсся в Гелиболу, а вернее — в султанскую резиденцию, располагавшуюся рядом с городом.

Турецкие правители, переправляясь из азиатской части Турции в европейскую, всегда делали это в Гелиболу, и потому на берегу моря ещё много лет назад появился небольшой путевой дворец, чтобы правителю или его сыновьям, которые станут путешествовать той дорогой, было, где остановиться и отдохнуть.

За минувшие четыре с половиной года Мехмед останавливался там так же часто, как пересекал пролив, а в последний раз делал это летом минувшего года, когда возвращался из Эдирне после очередного похода в Албанию.

Снаружи дворец выглядел так же, как и любое жилище султана — высокие каменные стены и огромные ворота. Из-за стен еле-еле выглядывали крыши хозяйственных построек и жилых павильонов, но в памяти Мехмеда остались уютные комнаты с большими окнами, смотревшими на море. Под окнами шелестели кроны садовых деревьев, чуть далее виднелся край белой стены, окружавшей дворец, за стеной плескались тёмно-синие волны под лазурным небом. Волны простирались до самого горизонта, а на горизонте в очень ясную погоду можно было разглядеть тонкую полоску гор.

Сейчас была зима, поэтому сад, который запомнился Мехмеду зелёным, конечно, выглядел не так и тянул к небу безлистые ветви. Тёмно-синее море, конечно, закрылось туманной дымкой, но вид всё равно должен был остаться красивым. Наверное, в пустом дворце сейчас царил холод, но каждую комнату легко удалось бы прогреть, поставив там мангал с горячими углями. Возможно даже, что дворец уже начали прогревать, готовя к приезду юного султана.

Мехмед знал, что в этом дворце его ждёт посланец с новым письмом, которое обещал Халил-паша. «Что бы ни было написано в письме, я задержусь в Гелиболу на день, — решил юный султан. — Если в столице всё спокойно, то торопиться незачем. Если неспокойно, то тем более нет причины оказываться в центре беспорядков».

Мехмед вдруг подумал, что минувшие четыре дня так торопился вовсе не в столицу, а в окрестности Гелиболу — в этот маленький уютный дворец с видом на море. Вдруг захотелось, чтобы как можно дольше продлилось переходное состояние, когда уже получены все права и привилегии правителя, но плечи ещё не отягощены заботами.

Угли в большом мангале ярко тлели, распространяя по комнате приятное тепло. Мехмед, с которого ещё даже не сняли дорожных сапог, стоял возле высокого окна и читал письмо от Халила-паши, повернув лист так, чтобы на бумагу падало больше света. В глубине комнаты царил полумрак, а светильников ещё не успели принести, потому что Мехмед, приехав в свой путевой дворец и взяв у гонца послание от великого визира, сразу заперся в своих покоях вместе с Заганосом-пашой.

Сейчас Заганос, стоя чуть позади повелителя, терпеливо ждал, пока тот дочитает, и, наверное, пытался угадать содержание письма.

Вот юный султан нахмурился, а Заганос уже встревожился, ещё не зная причины. Затем Мехмед отошёл от окна и, небрежно бросив письмо на столик, сказал:

— Прочти, если хочешь, но знай, что я не собираюсь следовать совету, который дан в письме.

— Халил-паша сообщает дурные вести? — осторожно спросил Заганос.

— Нет, но он пытается помыкать мной, как уже делал когда-то, — сказал юный султан. — Халил пишет, что тело моего отца становится всё труднее сохранять в подобающем виде. Зимний холод и всяческие бальзамы оттягивают неизбежное, но Халил хочет, чтобы я прибыл в Эдирне, как можно быстрее. Тогда он сможет официально объявить о кончине моего отца и начать приготовления к похоронам, а я смогу увидеть тело, пока на него ещё можно смотреть без брезгливости. Однако я предпочту не видеть тело и не стану торопиться в Эдирне.

По лицу Заганоса было видно, что он считает такое решение своего повелителя неразумным, но возражать не хочет, поэтому молчит и обдумывает происходящее.

— Я не стану торопиться в Эдирне, — меж тем повторил Мехмед, подойдя к мангалу. Грея ладони и глядя куда-то в пустоту, юный правитель продолжал: — Мой отец не заслуживает, чтобы я с ним простился. Когда умерла моя мать, он не приехал проститься с ней. Конечно, Маниса находится далеко от Эдирне, но ведь тело моей матери отвезли в Бурсу, а это гораздо ближе к столице. Мою мать похоронили в Бурсе, а мой отец не приехал и туда. Так почему же я должен, выбиваясь из сил, торопиться увидеть его тело? Не поеду.