- Кто? - удивилась Олеся.

- Да вот, дождик! Видать, будет почище, чем в деревне. Вон какой ветер поднялся, аж веткой в окно стучит!

Домовой, перестав тарахтеть, глянул в окно через плечо Степана. Там стояла прослезившаяся Мокша, а рядом Путята, хитро прищурившись, грозил Пафнутию пальцем. Домовой, подмигнув в ответ, прижался к Степану и задремал.

***

Страх ушел и не возвращался. Кузьмич уж и на почте просидел до темна, испытывая себя, и до дома по темноте пошел палисадниками да закоулками - ну не страшно и все тут. Вместо страха только веселость и уверенность, да еще на подвиги потянуло. Все-таки полезно иногда с друзьями о наболевшем поговорить, как камень с души своротило. А то и правда, если уж Степан ничего не испугался, так и он хуже что ли?

- Вот вам! - крикнул почтальон кому-то в темноту и показал кукиш. - Кузьмич вас больше не боится! - и прислушался, на всякий случай, не ответит ли кто?

В ответ взвыло, да так, что непонятно откуда. Вой был повсюду, громкий, тоскливый и жуткий. Кузьмич застыл, спина взмокла, поджилки затряслись, а в животе завязалось узлом. Стало вдруг страшно как раньше и до дома еще далеко. Что делать? Бежать? Догонит ведь, тварь этакая. Кузьмич заозирался в ужасе, поискал в надежде что-нибудь спасительное, да куда там! Кроме него, дурака старого, никто и носа на улицу не кажет, все дома сидят, трясутся. Кузьмич упал на колени и приготовился умирать, а вокруг все выло и выло без остановки, приближаясь.

***

В деревне были только к полудню. Степан притормозил у сараев, осмотрелся, вдруг опять выскочит кто, и покатил дальше. Хотели приехать раньше, да прособирались долго. Леся еды бабке наготовила столько, что полдеревни накормить можно и еще останется; всю ночь не спала. Добрались до почты - на двери замок. И вообще, на улице тихо как-то и нет никого, только сейчас заметил. Хоть шаром покати. Странно... Обычно куры кудахчут, свиньи повизгивают, а тут как в гробу - ни звука, ни шороха, даже лая собачьего нет. Степан потоптался немного у почты, почесал в затылке и вернулся в телегу. Сделали крюк через дом Кузьмича - пусто. Даже в дверь постучали и позвали негромко - никого, только стыло как-то, будто обезлюдело тут давно, аж пробрало до дрожи.

- Непонятно что-то... - Махнул Степан рукой. - Ладно, давай к бабке Нюре, потом разберемся.

Только тронулись, как занавеска в окне у Кузьмича отодвинулась и на место вернулась, вроде подсмотрел кто. Степан собрался было поглядеть, да дернул поводья и двинули дальше - показалось поди.

***

Бабка Нюра была плоха. Лежала на кровати, тяжело дышала и прерывисто всхлипывала. Вокруг суетился заплаканный Демка. Подносил то одно, то другое, то подушку поправит, то одеяло. Вид у Демки был почему-то затравленный и ходил он вокруг матери странно, не поворачиваясь спиной и не спуская с нее глаз, оттого часто спотыкался, гремел, ронял и опрокидывал. Бабка бранила его сквозь стоны, но ласково, незлобиво - от этого, видать, было легче. Вдруг на кровати затихло. Демьян втянул голову в плечи и крадучись подошел к матери. Нагнулся, прислушался: дышит, нет?

- Степана зови! - прохрипела бабка несвоим голосом, глухим, как из бочки, и немного писклявым, будто изнутри кто говорил. Демка чуть не отпрыгнул от неожиданности, но мать схватила его за шею, зыркнула с ненавистью и с силой притянула к себе. - Ну! Что встал? За Степаном дуй! Помирает она, не видишь что ли? Не могу я больше в ней жизнь удерживать.

Демка замычал, забарахтался, но вырвался, хоть и с трудом. Отполз в угол, нащупал какую-то палку и выставил её перед собой, защищаясь.

- Что, мамку лупцевать будешь? - рассмеялся голос. - Ну бей-бей, только меня всё одно не достать. А хошь, добей её, почто зря страдает, а я в тебя переметнусь, нам с тобой ой как потешно будет!

Демка помотал головой и заплакал.

- Хотя... Тщедушный ты малость и ума ни на грош. Вона как сопли-то распустил. Никогда тебя не любил. Скучно с тобой, лучше Степана дождусь. О, вот и он, слышь? Лёгок на помине.

С улицы и вправду зашумело, заскрипело и вскоре затопало по крыльцу.

- Демка! Ты чего это на полу делаешь? - спросил Степан. - А плачешь чего, померла что ли?

Тут в комнату вошла Леся с Андрейкой на руках. Демьян засмущался, вскочил, стал глаза вытирать и отряхиваться. Степан тем временем склонился над бабкой - дыхание у той было частым и прерывистым, как в горячке.

- Видать, опоздали мы. Застали на последнем издыхании. Идите сюда, проводим человека. Не одна в последние минуты будет. Баб Нюр, ни о чём не тревожься - Демку мы не оставим, за домом присмотрим.

Встали у кровати, помолчали. Вдруг бабка открыла глаза - а зрачков нет, только бельма пустые, схватила за руки Степана и Олесю, изогнулась дугой, выдохнула что-то с силой, обмякла и больше не дышала. Демка зарыдал.

Пришлось задержаться в деревне на пару дней, чтобы проводить старуху как подобает. Степан еще несколько раз наведался к Кузьмичу, но того и след простыл. И вообще, за это время в деревне не встретили ни одной живой души, от этого было жутко и не по себе, особенно ночью. Степан с Демкой сами и гроб сколотили, и могилу подготовили на кладбище, а Олеся омыла бабкино тело и одела в чистое. После приготовлений гроб с покойницей оставили на столе, чтобы на третий день похоронить. Демьян оставаться в доме на ночь забоялся и лег спать в сарае на старой раскладушке, а Степан со своими остановился в его комнате. После сумерек в доме и вправду становилось неуютно, спалось плохо, постоянно чудились шорохи и стоны, а половицы скрипели, будто по дому кто-то бродил.

В день похорон солнце палило нещадно уже с утра. Было душно, жарко, воздух был неподвижным, как кисель, все вокруг будто бы умерло или застыло на месте. Демка со Степаном умаялись, пока несли гроб до телеги. Каждое движение давалось с трудом, несколько раз отдыхали, взмокли хуже некуда, а ведь гроб еще нести по кладбищу, там аккуратно опустить в могилу, да закопать. "Эх, стар я уже для такого! - подумал Степан. - Вон как сердце-то заходится, того гляди выпрыгнет. Надо думать! Обычно вчетвером покойника несут, а тут вдвоем. Да и старуха тяжела, будто уже тут к земле тянет. Ты потерпи, баб Нюр. Только до кладбища донесем, похороним чин по чину, а там, глядишь, и я тебе компанию составлю. По жаре такой и помереть не мудрено, закопают меня с тобой в одной яме. Уф! Как же тебя теперь на телегу-то взгромоздить?" С горем пополам подняли на телегу, несколько раз чуть не уронили, но наконец-то двинули на кладбище. На улице по-прежнему ни души, Лесю аж передёрнуло от безлюдья: "Как сквозь землю провалились! Как такое может быть, чтобы вся деревня разом сгинула? И что делать? Ни милиции, ни связи. До города ехать? А толку? Всё равно не поверят, да и не поедет никто в эту глушь. Кроме почты и продуктов раз в неделю сюда никто носа не сует. Ни милиция, ни скорая. Хотя один раз скорая приезжала, к мамке, и то потому что фельдшером папкин друг тогда был. Ну вот, привезут продукты или почту, увидят и сообщат куда надо. Папке-то как тяжело, взмок весь, отдышаться не может. А Демке каково, мать хоронить. Нам хоть выговориться можно, когда на душе плохо, глядишь и полегчает, а ему, с его немотой, каково сейчас? Даже думать страшно". Демка тем временем устроился на краю телеги с равнодушным лицом, вперился в одну точку и не двигался до самого кладбища. Что у парня на душе, Степан так и не понял, хоть и пытался, поглядывая на него всю дорогу: "Жалко сироту. К себе заберем, там к делу пристрою, по хозяйству поработает, глядишь, и повеселеет. А тут, права была бабка Нюра, заклюют, а то и забьют по пьяни. Куда Кузьмич потерялся? Ладно, об этом потом, до кладбища бы добраться, да старуху схоронить".