- Ну да...

- Кудре-то по пьяни всякое привидеться могло. Сам видел, чего он тут днем устроил. А тебе, Леня, верю. Знаю - зря болтать не будешь. А ты ж все-таки подумай, у страха-то глаза велики, вдруг с испугу чего почудилось?

- Степа! - Кузьмич саданул кулаком по столу, желваки заходили.

- Спокойно, верю! Но странно как-то, я же знаю, что сам видел. Надо покумекать еще. Ладно, ливень-то вроде умолк, да и небо уже посветлело, пора мне. Спасибо, Кузьмич, за стол, за гостеприимство. Хорошо посидели, да и душу ты мне подлечил. Обязательно на днях загляну. А может и раньше, надо что-то с бабкой Нюрой делать, пристроить как-то, уход обеспечить, не чужая все-таки, теткой Анюте моей приходится.

***

Смеркалось. Как только свет ушел, грязь на окраине болота пошевелилась, вспучилась, открыла сначала один глаз, затем другой. Зенки проморгались, попривыкли, пошарили вокруг, вращаясь, и закрылись снова. Изнутри вдруг чихнуло, прокашлялось, поперхнувшись глиной, заворочалось, стало подыматься.

- Выспалась, тварь болотная? - спросила бродившая неподалеку Мокша - видать, ждала. - Опять пузыри из глины всю ночь пускать будешь или зверей стращать примешься?

- Никуда не пойду, пузыри пускать буду, - зло ответил Пафнутий, почесываясь.

- Что, Путята по шее все же надавал? Давно пора! Нечего безобразничать! Тебе веселье, а лесу спать надо. Проситься пойдешь?

- Нет, да и все одно не пустят - хватит с меня. Пойду новый дом искать. Или вон, в Черный лес подамся!

- Это еще зачем?

- Бесов тешить! Вопли по ночам оттуда такие, думается, весело там.

- Не шути так. Лес наступает и наступает. Путята вон весь извелся. Каждое утро лес обходит, говорит, скверна дальше подбирается, почти до болота дошла, да и шепот ночами стал громче.

- Значит и ходить не надо, Скверна сама придет. - Пафнутий наконец-то утер лицо от грязи.

- Помойся лучше, сквернослов! Воняет так, что был бы жив - давно бы мухи засидели.

- Ты же знаешь, домовой без дома вшиветь начинает. Мойся, не мойся - не поможет.

- Тогда хоть грязь стряхни да просись иди. Степан уехал, а Леся впустит. Тебе не все ли равно, кто в дом позовет...

- Что же ты сразу не сказала? - оживился Домовой. - Теперь заживем! Главное домой попасть, а там приберусь, уюту создам - хозяин простит!

- О! Уже простит? Давеча только ворчал, что ты им жизнь спас, а они тебя из дому, а теперь на прощение надеешься?

- Хозяин всегда прав, что бы ни учинил, потому мы к ним приставлены, а не они к нам. Им, живым, виднее, а у нас другая забота.

Без дома Пафнутий совсем одичал: опаршивел, запсел, нахватал репьев да колтунов в бороду, стал смердеть и сквернословить. Первые дни он изводил себя, тосковал, орал и плакал под дверью в виде кошки - просил, чтобы пустили, но, получив пинка от Степана, в конец разобиделся и ушел к болоту. Там домовой, как и леший, стал слышать ночами шепот Черного леса. Что он нашептал Пафнутию - неизвестно, но домовой стал вдруг озлобившимся, желал на голову Степана всякие напасти и страшно на него ругался. Добрым словом вспоминал только Андрейку, за которого беспокоился и переживал. Мокша присматривала пока за домом и пыталась домового успокоить да облагоразумить, но тот все больше уходил в себя, а под конец и вовсе обезумел. Днем он зарывался в глину у болота, чтобы не вонять, и собирался помирать второй раз, а ночами носился по лесу как угорелый. Шумел, грохотал, трещал ветками, прыгал по деревьям, жутко орал, баламутя весь лес, и очень при этом веселился. Путяте это быстро надоело: мало того, что Черный лес под боком, так тут еще и местное чудило на всех страху нагоняет. Леший отловил Пафнутия среди ночи и высек ветками на виду у всего леса, а под конец еще и по шее двинул хорошенько. В общем, жилось в изгнании Пафнутию несладко.

Разволновался домовой перед возвращением, растрогался. Стал в порядок себя приводить, прихорашиваться. Одежу вытряхнул, лапти от грязи обстучал, пытался волосы с бородой расчесать, да чуть пальцы в колтунах не оставил - так себя запустил. Мокша посмеивалась над ним, хихикала да поторапливала. Девкой красной дразнила и еще чем-то обидным, но Пафнутий не сдавался и внимания на кикимору не обращал. Провозился аж до самого утра - и то, Мокша его чуть не в пинки к дому погнала. Если Степан вернулся, может и не пустить обратно, хоть и времени прошло изрядно. Терпеть полоумного домового у себя под боком на болоте кикимора больше не хотела.

***

Олеся всю ночь просидела у окна, волновалась, места не находила - то на крыльцо выйдет, то к воротам. Встанет, прислушается: не едет ли кто? Отец отправился в деревню накануне, затемно, и вот уже сутки минули, а его все нет. Наверное, что-то случилось. Может, телега сломалась, колесо отвалилось, может, с кобылой что, а может... О плохом думать не хотелось, но было боязно. А еще тяжелее от того, что пребываешь в неведении и сделать ничего не можешь. Вдруг помощь нужна, а тут сидишь, как на привязи - и с ребенком не пойдешь, и одного не оставишь, и позвать некого. Все-таки представилось самое плохое. От безысходности Леся разрыдалась, как маленькая, взахлеб. С детства не плакала, только в крайнем случае, да еще когда папку после разлуки увидела, а тут на тебе - сами текут, не остановишь. Вышла в сени, чтобы Андрейку не пугать, уткнулась в Степанову телогрейку и ревет.

Тут в дверь поскреб кто-то. И еще раз, и еще... Олеся прислушалась: что за поскрёбыш наведался? Подошла уж было к двери, но утихло вроде, открывать не стала. Вдруг снаружи замяукало. Жалобно так, протяжно.

- Мявка! - обрадовалась Леся. - Вернулась! Заходи быстрей!

Отворила дверь настежь, да так широко, будто Мявка не кошкой, а коровой целой была - та бы точно поместилась. Мявка вбежала, хвост трубой, распушённый. Ходит, об ноги трется, головой бодается, помуркивает, рассказывает что-то, жалуется.

- Где же тебя носило, гулёна, мы думали, сгинула в лесу! - гладила ее Олеся, приговаривая, за ухом теребила, пузо почесывала. - Пойдем, покормлю тебя!

Провозилась с Мявкой и не заметила, как слезы высохли и тревога ушла, будто и не бывало. Кошка тем временем обежала все углы, обнюхала, пошурудила что-то лапой, подбежала к люльке, прыгнула на стул и заглянула к Андрейке, встав на задние лапы, прищурила глаза и замурчала.

На улице зашумело. Леся выглянула в окно - папка приехал! Побежала встречать и столкнулась с ним прямо на пороге, обнялись крепко.

- Посмотри, кто вернулся! Только ты не гони её больше, не надо. Пусть живет, уютнее с нею, да и Андрейку видишь как любит.

Степан подошел к кошке, протянул руку. Мявка обернулась, скомкалась немного, оробев, уши прижала, но ткнулась в руку холодным носом.

- Пусть живет, куда от нее деваться. - Степан сгреб кошку-домового на руки, погладил. - Ты её покормила хоть?

За окном всхлипнуло.

- Смотри, вот паразит, за мной пришел! - Степан посмотрел в окно.