Он бодрился едкой желчью, чтобы унять гложущее тошнотворное чувство, захватившее все его существо. Мучился, как подстреленный. Рана ныла, а он был не из тех, кто сносит горе тихо. Горе требовало утоления, каких-то срочных, почти деструктивных действий, даже если на деле это значило тушить пожар керосином.
Он не умел сидеть и ждать, пока боль пройдет. Человек взрывной активности, он мог только эту активность противопоставить боли, чувствуя, что в ином случае его с головой поглотит апатия, щедро смешанная с алкоголем. И сейчас он радовался хотя бы тому, что с аномально низкими температурами разобрался давно, еще в самом начале. Если это чувство можно было назвать радостью.
Радость его в последнее время вылиняла в едкий сарказм.
Он возвращался. Хотел найти кассету в раскуроченном зале, а если и не ее, то хоть что-то другое, до того, как сюда доберется спецгруппа. Хотел изучить эту базу вдоль и поперек. Ему нужны были данные, пусть это и отдавало каким-то маниакальным помешательством, но теперь остановить его было некому, да всерьез никто и не пытался. Разве что снежная буря… Впрочем, и это тоже было на руку. Она не давала сюда прорваться местным представителям правопорядка, даже на собачьих упряжках.
А они доберутся сюда. Сразу, как только закончат выяснение того, кому принадлежат данные, улики, по какому делу они проходят и как их оформлять. Русские в конфликт не лезли, и честно оцепили периметр, пока не будут улажены все бюрократические и правовые вопросы. Хотя улаживались они со скрипом, Госдепартамент давил и грозил, русские стояли на своем, и трудно было что-либо возразить на «это сверхсекретный объект на нашей территории, какое отношение он может иметь к Соединенным Штатам?». Пока еще разберутся…
Он пробрался на станцию незамеченным, ночью, как вор. Кассету не нашел. Ясное дело, тут все завалило обломками. Зато, после часа блужданий и сканирования стен, нашел архив, откуда Земо достал ее.
Он был прав. Кассета была не одна. Они были здесь все. Стеллажи с видеоматериалами.
Он все забрал с собой. Сперва хотел сжечь, но потом что-то темное и горячее взяло в нем верх. Он хотел знать. Сколько их было еще. Как они умирали. Что-то ворочалось в нем, голодное, требующее удовлетворения. Чтобы знать, видеть – и не прощать. Это было важным. Важнее всего.
Нет… эта неделя определенно была неудачной. Как и все предыдущие.
Он сидел в темноте со стаканом виски, глядя на то, как кричит на экране человек с лицом Джеймса Барнса. Как на медицинском курсе, они уже прошли переломы, закрытые и открытые, ожоги, термические и химические, и вот сейчас изучали токсины и яды. А токсинов и ядов в природе было много, на несколько десятков серий…
Он видел, как Зимнего Солдата рвет черной желчью, и что-то животное и кровожадное насыщалось у него внутри, возвращая веру в то, что всем воздается по заслугам.
В архиве были три секции. Задания. Обучение. Эксперименты.
Из заданий он просмотрел всего три пленки, и только одна из них оказалась убийством. Солдата привлекали не только для мокрых дел. Одна из пленок касалась сопровождения груза. Другая – ограбления банковской ячейки. Он отставил эту коробку в сторону. Это было не то. Обучение он так же смотреть не стал.
Ему нужно было… нужно было…
Эксперименты.
Уже с первой кассеты он понял, что нашел то, что искал.
Они начинались с пятидесятых. Черно-белые ролики, редко длящиеся дольше десяти минут. Пояснение – ход эксперимента, иногда – заставки «День 1», «День 2». Иногда записи были без звука.
Ему не нравились такие записи. Он находил успокоение в этих криках.
Хотя и они иногда подводили. Так, при исследовании наркотических передозировок, он видел, как Зимний Солдат, прикованный к креслу под капельницей, кричал в голос… пока этот крик не перешел в хриплый, нечеловеческий смех. Зимний Солдат на экране сотрясался, срывая горло этим жутким хохотом, и смех этот еще несколько ночей подряд преследовал его в кошмарах…
Но такое случалось редко. Алкоголь обжигал гортань и плавился в желудке, притуплял ненужные мысли, и с ним происходящее на экране почти утоляло боль. Он заставлял себя не отводить глаза.
И это было хорошо. Живительно. Как спирт, выплеснутый на рану.
…А говорил ведь так спокойно, ностальгически, и про его жену говорил: «Я-то помнил его еще неженатым…»
Отец любил его. Восхищался им даже в зрелые годы, исступленно, как мальчишка. Постоянно ставил в пример. Образ правды и справедливости, как же. Самый честный, самый справедливый, самый-самый…
Если уж не ради него, то хотя бы ради фронтового друга он мог бы все рассказать!
Должен был. Ради отца. Человека, который создал его, который, черт возьми, столько для него сделал…
Предатель. Соучастник…
- Сейчас мы исследуем время нейтрализации и выведения сывороткой нейротоксинов…
Обнаженный человек с лицом Джеймса Барнса трясется на кафельном полу, притянув колени к груди. А вот губы движутся. Движутся, словно он что-то шепчет, и это замечает не только он. К Солдату подходит медик, оттягивает веко, светит фонариком в оба глаза, а затем, отшатнувшись, резко командует:
- Обнулить! Живо!
- Нельзя! – тут же вмешивается другой голос. – Нельзя в таком состоянии, может не выдержать.
- Обнулите немедленно!
- Он не выдержит!
- Выдержит.
И голос вдруг крепнет. Перестает шептать, становится все громче, поднимается, обретая плоть, наливается звоном, пока не переходит в крик…
- Меня зовут Джеймс Бьюкенен Барнс! Меня зовут Джеймс Бьюкенен Барнс!..
Он прикрыл глаза. Рванулся к магнитофону, выдернул кассету и отшвырнул в дальний угол – она с треском стукнулась пластиковым корпусом об пол. Рассыпая кассеты, он начал вставлять одну за другой дрожащими пьяными пальцами, не попадая в щель, пытаясь впихнуть вверх ногами, запинаясь и матерясь.
Человек на экране с потухшим взглядом в переплетении проводов…
Нет.
«Подопытный может прожить без пищи и воды, сохраняя полную функциональность…».
Нет!
«Сегодня мы отрабатываем допросы. Если подопытный попадет в плен, он должен суметь не выдать…»
НЕТ!
Тони Старк с силой ударил кулаками по подставке для видеомагнитофона, и боль, жгучая, отрезвляющая, замечательная боль заструилась вверх по рукам.
Не дождешься, ублюдок! Я не стану тебя жалеть! НЕ ХОЧУ Я ТЕБЯ ЖАЛЕТЬ!
Он вставил следующую кассету, смаргивая жгучую соль, и… замер, глядя в экран.
Солдат в нижнем белье прикован к операционному столу. Он лежит на животе, и Тони не видит его лица, но металл руки и спутанная копна волос выдают его с головой. Приземистый очкарик объясняет на английском:
- Нам необходимо выделить компоненты сыворотки из тела подопытного. Если быть точным, из клеток костного и спинного мозга, где они содержатся в наибольшей концентрации. В ходе экспериментов нами было установлено, что от введения чистой сыворотки процент смертности пациентов недопустимо высок. Предыдущие попытки обернулись неудачей во многом из-за слишком интенсивной реакции иммунитета подопытных на компоненты активного вещества. Реакция настолько острая, что иммунитет начинает атаковать организм, в том числе и живые клетки, вследствие чего подопытный погибает. Медикаментозное ослабление иммунитета, к сожалению, также не дало результата. Поэтому теперь мы попробуем изменить подход и выделить сыворотку из организма живого носителя. Мы надеемся, что компоненты, уже измененные и нейтрализованные химией тела Первенца, будут лучше усваиваться телами других подопытных. Благодаря нашим дорогим инвесторам, мы наконец-то сможем завершить работу над улучшенной версией сыворотки, - улыбка. – У нас, к сожалению, нет нужного оборудования для синтеза ее компонентов из живых клеток, поэтому мы бесконечно благодарны нашим дорогим инвесторам за предоставление лабораторных условий и технического оснащения для дальнейшей, завершающей части эксперимента…
На заднем плане за очкариком хирург склоняется над Барнсом и вводит длинную иглу ему в бедро. Раздается крик. Очкарик чуть морщится и виновато улыбается в камеру.
