Прежде он бессчетное число раз ходил этим путем к дому О’Горманов. Обычно это сулило радость, и на сердце всегда становилось легче, когда он шел тут, ведь это означало, что скоро он увидит улыбку возлюбленного, и, при удачном стечении обстоятельств, сможет украсть поцелуй или побыть в крепких объятиях. Но сегодня каждый шаг по этой дороге давался тяжело. Эйдан всеми силами старался не думать, что ждет его в конце пути. Больше всего ему хотелось заглянуть в тот уголок души, где хранились светлые воспоминания о прошлом. Безуспешно. Разжечь в его сердце искру радости сейчас было также сложно, как развести костер в грозу.

К счастью, туман скрывал его от посторонних глаз. Заметив на склоне холма шесть темных силуэтов, он прильнул к стволу ближайшего дерева, чтобы его не увидели. Он узнал мисс Маргарет и миссис О’Горман, а также трех слуг из поместья. Последний – помощник конюха Оливер – рыл могилу. Лорда О’Гормана по близости не было.

Издалека Эйдан наблюдал как леди О’Горман встает на колени и опускает коробку в получившуюся яму. Юноша сглотнул и вцепился в жесткую кору дерева, вновь чувствуя на щеках слезы, когда бедняжка Мэгги подошла ближе и положила в могилу коня на палочке – любимую игрушку Дина. Она произнесла несколько слов, наверняка наполненных теплом и любовью, хоть Эйдан и не мог их услышать, а затем разрыдалась и отошла.

Леди О’Горман попросила слуг прочитать молитву за ее сына, и они трижды повторили «Отче наш» и трижды «Аве Мария». Эйдан сложил руки, повторяя слова вслед за ними. Молитва не смогла исполнить его желание, но она могла дать Дину шанс избежать ада, и им нельзя было пренебрегать.

Когда отзвучали последние слова молитв и растаяли в тумане, один за другим участники скорбной церемонии потянулись к дому. Леди О’Горман увела Маргарет, и у могилы остался только конюший. Рыжеволосый подросток как раз взялся за лопату, когда Эйдан подошел к нему.

– Привет, Оливер… – негромко поздоровался он, стараясь не напугать парнишку.

– О, мистер Тернер, – неуверенно откликнулся мальчишка. – Госпоже не понравится, что вы здесь.

– Я знаю, – вздохнул Эйдан.

– Но я был уверен, что вы придете. Он же был вашим другом, – добавил Оливер, и Эйдан кивнул. – Знаете, он ведь никогда меня не бил. Ни разу. Он был хорошим господином.

– Так и было, – шепотом ответил брюнет, неотрывно глядя на коробку на дне ямы.

Дин всегда был тихим и вежливым, кроме случаев, когда необходимо было защитить тех, кого он любил. В эти редкие моменты он становился настоящим львом. Для всех он был спокойным и великодушным, но с Эйданом он был страстным любовником и верным защитником.

– В городе говорят, что он стал убийцей, потому что спал с мужчинами, – заметил Оливер, и Эйдан вздрогнул, но решил дать мальчишке возможность выговориться. – Кое-кто спрашивал меня, не принуждал ли он меня к этому. Я мог солгать, но не стал. Господин ни разу меня и пальцем не тронул. Никогда не был несправедлив. Он был добрым. Однажды он даже купил мне новую одежду, а временами давал лошадь, чтобы я мог съездить в Веймур к матушке.

Эйдан кивнул, и тогда мальчишка заговорит тише:

– Не говорите никому, но я думаю так – если мистер О’Горман кого-то убил, значит они того заслуживали!

Во взгляде парнишки светилось столько восхищения своим ушедшим господином, что Эйдан не устоял и улыбнулся ему, пожав плечо в знак согласия.

– Я могу?... – Оливер указал лопатой на яму.

– Еще минуту, – попросил Эйдан.

Он поднял горсть земли, подошел к могиле и высыпал ее на крышку коробки. Он видел раньше, что так поступают на похоронах. Наверное, так нужно было сделать, но ни облегчения, ни понимания это ему не принесло.

Отступив в сторону, он наблюдал, как парнишка засыпает останки Дина, как исчезает крышка ящика, а затем и игрушечная лошадка.

– Мне пора возвращаться, – вздохнул Оливер, устанавливая на могиле простой деревянный крест.

– Я побуду тут еще немного, – откликнулся Эйдан.

– Мне приказали охранять это место до заката, но вряд ли кто-то позарится на кости.

– Скорее всего, – согласился брюнет. – Он больше не представляет интереса.

Иногда люди пытались украсть прядь волос или клочок одежды повещенных преступников. Если бы Дина казнили, на похороны бы собрался весь город. Самоубийцы же никому не были нужны.

Рыжеволосый парнишка на прощание помахал Эйдану и ушел, оставив юношу на холме, где его единственной компанией был крест. Брюнет преклонил колени и прочел эпитафию.

Дин Ланс О’Горман VI – 1676-1707 – умер в возрасте 31 года и 11 месяцев

Эйдан опустился во влажную траву и лег около могилы. И тут же услышал тихий хруст, вспомнив о записке все еще лежащей в кармане. Последнее письмо Дина. У него не было сил прочитать его вновь. Там же лежал конверт с рисунками Эйдана. Теми самыми, на которых Дин поставил красные крестики под большим корнем старого дуба. Достав один из рисунков, юноша долго изучал его, пытаясь понять смысл послания.

– Что же ты пытался сказать мне, любимый? – прошептал он, касаясь губами шершавой бумаги.

Ответа, конечно же, не последовало, так что он сложил лист обратно в конверт и убрал его. Он так и остался лежать на земле, разглядывая белое небо, чувствуя, как боль и страдания наполняют каждую клеточку его тела, и ожидая, когда смерть придет забрать его душу.

Он пытался вспомнить запах Дина, но не смог. Память уже подводила его. Внезапно, он прочистил горло и громко произнес:

– Я не могу заставить себя поверить, что ты здесь, в этой земле, – обратился он к возлюбленному. – Я знаю, тебя здесь нет. Но я не знаю, где ты, так что только надеюсь, что ты услышишь меня, где бы ты ни был, – он сам удивился тому, как уверенно прозвучал его голос. – Я был очень зол на тебя. Зол на то, что ты оставляешь меня одного. Я знаю, что это было несправедливо. Ты спас меня, потому что любишь. Я просто хочу, чтобы ты знал. Я больше не злюсь. Я никогда не мог долго на тебя злиться. Помнишь, что ты мне говорил, когда я был моложе и обижался? Ты говорил: “Ну и ладно, ты всегда знаешь, где меня найти, когда захочешь, чтобы я тебя обнял”. Ты слишком хорошо меня знал. Знал, что я не смогу долго злиться. И даже теперь, когда ты больше не можешь прикоснуться ко мне, я не могу заставить себя тебя ненавидеть.

Он замолчал, вслушиваясь в тишину и гадая, может ли Дин действительно его услышать. Глубоко вздохнув, он продолжил, и его голос вновь начал дрожать:

– Знаешь… Знаешь, от чего больнее всего? Не то того, что ты умер – это бы так или иначе произошло когда-нибудь. Больнее всего то, что я… – остаток предложения застрял у него в горле, а глаза вновь наполнились слезами. – То, что меня не было рядом.

Эйдан закрыл глаза, и из-под длинных ресниц вновь потекли слезы.

А затем начался дождь. Но юноша продолжал лежать под холодной ноябрьской моросью на могиле возлюбленного, пропитываясь этим холодом до самых костей с каким-то мрачным обреченным удовольствием. Что сказал бы Дин, если бы он был рядом? Вероятно, попросил бы спеть.

Любовь, как роза, роза красная,

Цветет в моем саду.

Любовь моя – как песенка,

С которой в путь иду.

Его голос ослаб и скорее походил на рыдания, чем пение. Когда-то он напевал эту песенку, соблазняя возлюбленного.

Сильнее красоты твоей

Моя любовь одна.

Она с тобой, пока моря

Не высохнут до дна.

Голос изменил ему, и он замолчал. До этого момента он не осознавал истинного значения этих строк. Да, Дин был его прекрасным цветком, и та любовь, что жила в сердце Эйдана, не исчезла с его смертью. Он продолжала жить, терзая его невыносимой болью потери. Так зачем было петь сейчас, где никто не может услышать этих слов, кроме равнодушного неба и пропитанной слезами травы?

– Приятная песня, – раздался голос над головой Эйдана, и юноша открыл глаза. – Тебе не стоит долго находиться под дождем, – продолжил мистер Армитэдж, протягивая руку. – Пойдем назад в магазин.