Теперь же Эйдан не имел ничего против этого. Более того, он был рад и горд тем, что когда-то невольно стал этой Эйдой. Он тепло улыбнулся и провел кончиками пальцев по листку бумаги так, будто это была кожа возлюбленного, так, будто он мог коснуться Дина через эти невинные слова, написанные более десятилетия назад. В первые годы их отношений, Эйдан временами задумывался, насколько все было бы проще, если бы один из них родился девушкой. Ответ на этот вопрос он получил во время поездки в поместье Эдкинсов. Если бы половая принадлежность не разлучила его с Дином, это сделал бы социальный статус.

Он просмотрел остальные листки в конверте, когда заметил одну новую деталь. Один из корней старого дуба сильно выпирал из земли, и Эйдан, стремясь добиться реализма (и впечатлить друга) на каждом рисунке прорисовывал его с особым тщанием. Кто-то, вероятнее всего Дин, добавил маленький красный крестик рядом с этим корнем на каждом рисунке. Эйдан догадался, что это было своего рода послание для него.

Мистер Армитэдж вернулся с двумя чашками чая. Завидев его, Эйдан быстро сложил листы в конверт и спрятал его во внутренний карман.

– Спасибо, – тихо поблагодарил он, принимая чашку из рук книготорговца.

Сделав небольшой глоток горячей жидкости, он отставил ее в сторону и вновь сосредоточился на содержимом папки. Мистер Армитэдж присел рядом, безмолвно наблюдая, как Эйдан пролистывает годы своих воспоминаний. С каждым листом перед его глазами пролетала жизнь Дина. Это было прекрасно и ужасно одновременное.

Наконец, он добрался до конца, и его сердце пропустило удар. Внизу листа стояла дата. 26 октября 1707 года. За три дня до ареста Дина.

Книготорговец в изумлении приподнялся со стула и наклонился, чтобы получше рассмотреть рисунок.

Молитвы Эйдана были услышаны. Это был портрет Дина. Единственный… но, в тоже время, это нельзя было назвать автопортретом. Светловолосому художнику уже случалось работать на исторические темы. Эйдан помнил, что он рисовал несколько кораблей в бушующем море во славу победы над Испанской армадой. Но он никогда не видел, чтобы Дин рисовал что-то на религиозную тематику.

Дин изобразил себя в серебряных доспехах верхом на диком вороном скакуне, попирающем копытами отвратительную покрытую чешуей тварь, глаза которой мерцали алым как пламя ада, а из ноздрей валил дым. В руке Дина было длинное копье, наконечником которого он пронзал сердце чудовища. Его лицо сияло грозной красотой, а короткие светлые волосы излучали сияние.

Рисунок был одновременно завораживающе прекрасным и пугающим.

– Святой Георгий пронзает копьем змея… – прошептал мистер Армитэдж через плечо Эйдана. – Впечатляюще.

Брюнет кивнул. Он тоже узнал святого покровителя Англии. Книготорговец провел кончиком указательного пальца по рисунку вдоль линии шеи чудовища:

– Дракон символизирует Сатану. Воплощение зла.

– Я знаю, но я не понимаю, почему Дин нарисовал это.

– Я тоже, Эйдан… я тоже.

Армитэдж вздохнул и покинул комнату, но Эйдан этого даже не заметил. Он смотрел и смотрел на рисунок, пытаясь понять, что хотел ему сказать Дин.

С внутренней стороны задней обложки инфолио был карман, где Дин обычно хранил карандаши и уголь. Эйдан думал, что он пуст, но там оказался небольшой листок бумаги. Юноша повертел его в руках, серьезно подумывая о том, чтобы бросить его в огонь. Он слишком устал от всего этого. Его сердце давно уже разлетелось на миллион осколков, а слезы иссякли. Он просто чувствовал, что больше не выдержит. Но он заставил себя развернуть листок и прочитать несколько слов, написанных на нем, ведь понимал – сожги он его сейчас и будет жалеть об этом всю жизнь.

Мой вороненок. Моя единственная любовь.

Будь отважен. Я знаю, ты сможешь.

Пусть это будет напоминанием обо мне. Я всегда буду рядом – всего лишь на расстоянии мысли.

Дин

Эйдан прижался губами к записке.

Он закрыл папку, но клочок бумаги так и остался у него в руке. Опустив голову на сложенные на столе руки, он бездумно начал следить за огоньком свечи. Утро еще не наступило. Оставалось только ждать.

====== Глава 5. Вкус сидра ======

Яркие лучи утреннего солнца ласкали улицы просыпающегося города. Эйдан поднял руку, прикрывая глаза от света. Сколько раз он думал об этом дне, он всегда представлял его себе серым, дождливым и холодным. Он считал, что погода должна отражать тот мрак, что царил в его сердце. Погода не могла – не должна была! – быть настолько прекрасной. Казалось, что сам Господь приветствует судьбу, уготованную Дину.

Молодой фермер направлялся на рыночную площадь, пытаясь привлекать к себе как можно меньше внимания. К счастью, если не считать нескольких оскорблений, его и не трогали. Около здания тюрьмы уже собралась толпа, но Эйдану удалось найти себе место в тени повозки с сеном, откуда он мог видеть главный вход.

Брюнет хмурился и по привычке нервно переплетал пальцы, сдирая запекшуюся кровь со сбитых костяшек. Боли он не чувствовал. Сложно было представить, что он разбил руки совсем недавно, в сарае своих родителей. Казалось, что прошло уже несколько месяцев, а на самом деле – всего один день. От переживаний и страха юноше было физически плохо. Он почти не чувствовал рук и ног, а мог только наблюдать за происходящим… и слышать. Впрочем, от последнего он бы с удовольствием отказался. Он не хотел знать, что говорят окружающие.

– Прям настоящий праздник! – сказал один мужчина.

– Ага, похоже все собрались, чтобы посмотреть, как О’Горман станцует свой последний танец в петле, – откликнулся его спутник.

Думать об этом было невыносимо. Эйдан вцепился в ткань своей рубахи и закашлялся, стараясь производить как можно меньше шума. Он не хотел быть замеченным. К счастью, мужчины были слишком увлечены разговором.

На лбу Эйдана выступил холодный пот, и он вытер лицо рукавом. Он прислонился спиной к телеге, надеясь, что не упадет в обморок. В его мыслях эхом звучали слова записки, которую он нашел в инфолио Дина. Будто бы возлюбленный нашептывал их ему…

Мой вороненок… Будь отважен.

«Я не могу… Дин, я не могу…» – мысленно взмолился он.

Невидимые руки легли на его лицо, лаская лоб, виски и скулы, очерчивая контур щек.

Будь отважен. Я знаю, ты сможешь.

«НЕТ! Говорю же, я не смогу. Нет… Я трус. Я умру от страха прямо сейчас. Из нас двоих именно ты был бесстрашным. Ты никогда не учил меня быть смелым. От меня это и не требовалось, ведь рядом был ты».

Он почувствовал, как нос Дина коснулся чувствительной кожи за его ухом, а затем последовал мягкий поцелуй и вновь шепот.

Будь отважен.

«Дин, почему тебя нет рядом? Сейчас ты мне нужен как никогда. Почему жизнь так жестока? Почему, когда мне хуже всего, единственный человек, который может мне помочь, не может быть рядом?»

Я всегда буду рядом – всего лишь на расстоянии мысли.

«Этого мало, Дин. Этого слишком мало».

Пусть это будет напоминанием обо мне.

Голос стал тише, и Эйдан почувствовал легкое прикосновение к своему лбу.

«Я не хочу помнить тебя! – Эйдан задрожал, дернувшись вперед, будто пытаясь вернуть возлюбленного, которого не было рядом. – Это слишком больно! Ты останешься в моей памяти и будешь медленно исчезать, мучая меня день за днем. Все вокруг будет напоминать о том, чего у меня больше нет. Я не хочу помнить тебя. Я хочу, чтобы ты был рядом. Я хочу чувствовать запах твоих волос. Я хочу лежать рядом, положив голову на твое бедро, пока ты рисуешь. Я хочу вновь и вновь читать тебе трагедии Софокла, ведь ты каждый раз смеешься до слез, когда я дохожу до драматических монологов. Я хочу петь тебе твои любимые песни и ворчать, когда ты просишь спеть что-то два раза подряд. Я хочу ловить твой взгляд украдкой во время воскресной мессы. Я хочу чувствовать твое горячее дыхание, когда мы занимаемся любовью. Я хочу вновь получить одну из тех дурацких рубашек с оборками, которые ты даришь мне каждое Рождество, а я ношу их только, чтобы сделать тебе приятное, хотя мы оба знаем, что я их терпеть не могу. Я хочу слышать, как ты говоришь, что я прекрасен, потому что я самовлюбленный придурок, и мне нравится, когда ты так говоришь. Если тебя не будет, кто скажет мне об этом? Я никому не нужен, кроме тебя. Никто меня не знает, кроме тебя. Я не хочу помнить тебя, Дин. Ты не представляешь, насколько сильно я ненавижу эту память».