Костыль распахнул дверцу, за плечо вытащил Гошу и пинком толкнул его к застекленной веранде. Пленника провели в комнату. В кресле сидел незнакомый ему мужчина. Гоша понял, что он-то и есть здесь хозяин. Внешность его немножко успокоила механика: уж очень какой-то домашний — невысокий, полноватый, с залысинами, чем-то похож на Горбачева. Одет в спортивные брюки и длинный халат, на коленях полосатый котище, блаженно урчащий от поглаживания. Трудно представить, что от этого человека можно ожидать что-то плохое. Если бы Гоша слышал раньше о Важном, вряд ли эта встреча успокоила бы его.

Костыль еще раз наградил Гошу пинком, снял наручники, грубо сорвал с губ пластырь.

— Где взял синие «Жигули»? — без вступления, смотря прямо в глаза, спросил Губин.

— По случаю досталась, — легкомысленно усмехнулся Гоша, вращая затекшими кистями рук.

Важный встал, бережно, чтобы не потревожить, положил кота на диван. Подошел спокойно, молча поднял стул и ударил им. Удар пришелся по плечу и руке. Гоша отлетел на несколько шагов и скорчился от боли.

— Где взял машину? — как ни в чем не бывало снова спросил Важный.

— Увел на улице… Правда, увел.

— Куда «дурь» дел?

— Чего? Какую такую «дурь»?

Пленника отвели в подземный гараж, заваленный ящиками, канистрами, в углу стоял металлический стол с верстаком. Опять щелкнули наручники. Костыль и Людоед принялись за «обработку». Гоша свалился на пол, вскрикивая от обрушивающихся ударов. Людоед бил молча. Костыль же сыпал наполненными злобой ругательствами.

Съежившись на полу, Гоша прикрывал голову руками и чувствовал, как тяжелые башмаки разносят в кровь губу, впиваются в тело. «Убьют» — мелькнуло в голове. Он старался не кричать громко, понимая, что за крик достанется еще больше.

Сильные руки подняли его с пола, кинули на скрипящий стул. Гоша всхлипнул. Слезы душили его.

— Слюни не разводи, тудыть твою так, — крикнул Костыль и ударил еще раз ногой в бок. Бедолага старался сдерживаться, но слезы все равно текли по щекам. Здесь эти слезы ни у кого не могли вызвать даже тени жалости.

— Давай, птичка, пой со всеми подробностями.

Шмыгнув носом, забитым кровью, Гоша проглотил соленый сгусток. Он уже понял, что выкручиваться бесполезно.

— Пришили чурека. Не хотели его убивать, он на нас сам кинулся. Но «дури» никакой в глаза не видел. Она же мне даром не нужна!

Важный, стоявший у маленького низкого окошка, задумчиво сказал Костылю:

— По-моему, не врет. Где же тогда этот курьеришка товар схоронил?

— У него, тудыть его так, баба здесь. Наташа. В прошлый раз, когда был, он ей звонил. Номер ее у него в записной книжке. Красивая такая записная книжка. Этот фраер любил красивые вещи. Эй, ты, прыщ, где записная книжка?

— Кажется, Ванька взял, — заискивающе произнес Гоша, обрадованный тем, что его больше не бьют.

Он назвал адрес Вани, и Людоед записал его на бумажку. По лицу Костыля прошла нервная судорога. Он подошел к пленнику и прошипел:

— Из-за такой жабы, как ты…

На этот раз бил он в порыве ярости, не обращая внимания, куда приходятся удары, стараясь сделать побольнее. В Гошиных глазах расплывались красные круги. В голове пронеслось, что шансы выбраться из этой переделки у него невелики. И мелькнула обжигающая мысль: а что чувствовал в свой последний миг парень, которого они убили? Неожиданно нахлынуло раскаянье, ощущение неизгладимой вины за отнятую жизнь.

— Хватит, Костыль, — щелкнул пальцами Важный.

Костыль на секунду замер, кивнул, напоследок размахнулся и со всей силы ударил механика кулаком в грудь. Гоша отлетел на несколько шагов, ноги его заплелись, и он, споткнувшись, полетел на пол. При падении головой ударился об острый угол верстака… Умер он сразу.

Ваня всю жизнь был недотепой. Таких обычно называют лопухами. Не то, чтобы он испытывал какие-то страдания от осознания этого факта, однако нередко его посещали мысли о несправедливости уклада, при котором ему всю жизнь суждено оказываться крайним и страдать за чужие шалости. А страдал он за них нередко. Если шли драться на пруд с ребятами с Электролитки, то из тридцати человек, участвовавших в «битве», больше всего доставалось Ване. Если под стул Выдре — хмурой и вредной учительнице химии — подкладывали небольшое, сооруженное из новогодних хлопушек взрывное устройство, отдувался за всех, конечно же, тоже Ваня. Несмотря на полную невиновность, у него, у единственного в классе, глаза бегали воровски, а лицо краснело. И когда Гриб с Санькой нюхали в подвале дихлофос, то, естественно, милиционер по делам несовершеннолетних схватил Ваню, который никогда ничего не нюхал, а в подвале находился просто так, за компанию. Отец его, водитель-дальнобойщик, педагогическим тонкостям был не обучен и драл сына, как в старорежимные времена.

Примкнул к Гоше Ваня не из-за каких-то особых преступных наклонностей, дремлющих с рождения в глубинах его существа. Виной тому была та же недотепистость, да еще любовь к технике, запаху бензина, мечта, как у всех пацанов, о собственном мотоцикле. А еще пуще — о машине. Сосед Гоша был механиком высшего класса и знал о машинах все. Он не стеснялся использовать безотказного, простодушного Ваню — принеси, подкрути, подержи, сбегай за пивом. Постепенно Ваня почти все свободное время стал проводить в гараже. Однажды выпил с приятелями первый стакан портвейна. А месяца через два после пирушки уже считал Гошу и Маратова закадычными друзьями.

На первую кражу с ними Ваня пошел не задумываясь о том, правильно ли он поступает. Если зовут куда-то — значит так надо. После этого он неизменно принимал участие почти во всех делах и даже имел свою долю.

Вскоре он смог позволить себе купить кожаную куртку, черную, всю в заклепках — о такой он мечтал давно; фирменные, белые с зеленым, кроссовки, похожие больше на обувь космонавта; джинсы по последней моде. У Вани даже появилось незнакомое ему до сих пор чувство самоуважения. А тут Гоша еще пообещал вплотную заняться «тачкой» для него. Главное: по дешевке купить развалину с техпаспортом, а под нее подходящий автомобиль увести — раз плюнуть… Машина… Предел мечтаний! При мысли о том, как он сядет в мягкое кресло за руль собственных «Жигулей», красивым движением захлопнет дверцу, плавно выжмет сцепление и устремится вперед, становилось тепло и хорошо на душе.

Первый раз черная тень легла на его душу, когда «брали» «Москвич». Увидев жертву, Ваня проникся к ней жалостью, почти парализовавшей волю. Но длилось это состояние недолго. Вскоре он забыл испуганный, наполненный болью взгляд хозяина того самого «Москвича». Тень ушла. Ушла до того момента, как Гоша увидел у вокзала синие «Жигули» и кивнул: «Берем».

Когда Витька Маратов вытащил нож, у Вани возникло ощущение ирреальности происходящего. Не в силах двинуться, широко раскрытыми от ужаса глазами он смотрел, как Гоша с размаху бьет водителя — вежливого, остроумного парня, вызвавшего у Вани симпатию… А дальше все как в тумане — дорога, лес, труп на размякшей от дождя земле. Когда закапывали убитого, Ваню стошнило. Впервые в жизни его одолело бездонное отчаянье.

Убил водителя Гоша, но несмотря на это чувствовал он себя нормально, будто не произошло ничего особенного, и вовсе нет на его руках крови. Просто удачно провел очередную «операцию» — и все. Маратов после убийства напился до беспамятства и, как обычно, подрался с женой. А Ваня жил как в тумане, все вокруг казалось ненужным и неважным. Он ходил в ПТУ, отвечал на уроках, точил железяки в мастерской, беседовал с приятелями, вяло огрызался на замечания матери, но ему казалось, что делает это не он…

— Ты куда? — спросила мать, увидев, что Ваня надевает куртку.

— К Гоше, — буркнул он, беря завернутый в газету паяльник, который еще утром обещал принести.

— Опять. Что там, медом для тебя намазано?

— Намазано, — буркнул Ваня.

— Чтобы к ужину был. Когда же отец приедет, займется тобой, оболтусом.