Но, может быть, рецензент случайно заметил, что не так давно приехавшие из Москвы исследователи обнаружили (впервые за четыре столетия!) в экземплярах честеровского сборника, датированных по-разному, одинаковые, причём уникальные, водяные знаки, никем до этого не зафиксированные? И где обнаружили — в центре Вашингтона, и через океан — в центре Лондона! Всё-таки открытие… Но нет, американский рецензент на этот факт внимания не обратил и ни одним словом не отреагировал; неизвестно, понял ли вообще, о чём речь.

Впрочем, в конце своей сверхкраткой «рецензии» её автор (представленный как сотрудник университета штата Джорджия) снисходительно отметил, что некоторые факты в «Игре об Уильяме Шекспире» интересны «сами по себе». Но тут же добавил, что этими фактами построения (теории, гипотезы) Гилилова не доказываются, ибо они «ведут в никуда». К сожалению, какие именно факты (или хотя бы один из них) показались рецензенту «интересными», он не раскрывает. Может быть, на него, как, например, на режиссёра Марка Райленса, произвёл впечатление впервые объяснённый великолепный дерзкий фарс вокруг «Князя Поэтов, Величайшего Пешехода Мира» — придворного шута Томаса Кориэта из Одкомба? Ведь этой истории в «Игре об Уильяме Шекспире» посвящены целые две главы! Нет, о Кориэте, о других участниках фарса — ни слова; даже на призыв известного многим шекспироведам Хью Холланда «К идиотам-читателям» рецензент не откликнулся, не прореагировал...

Или его заинтересовала идентификация такой важной фигуры, как Галлио из «Возвращения с Парнаса»? Или идентификация образа Чарис — героини одной из важнейших поэм Бена Джонсона, или факты о связи Джонсона с «поэтами Бельвуарской долины», с молодой поэтессой — дочерью Филипа Сидни, или страница шекспировского текста, написанного рукой Рэтленда, или… Впрочем, остановимся: ни эти, ни какие-либо другие важные факты — даже впервые открытые и публикуемые — заокеанского рецензента не заинтересовали, он их, похоже, вообще не заметил, ибо они не укладываются в его школярски-нехитрые, однажды и навсегда выученные тезисы и представления о елизаветинско-якобианской Англии, её культуре, её людях.

Насчёт того, что и куда ведёт… В науке принято считать, что поиск и исследование фактов ведут к постижению Истины, хотя процесс этот далеко не простой и не лёгкий. А вот куда ведёт игнорирование новых фактов, подмена науки слепой верой в «традиции», можно, наверное, и не уточнять. Примеры перед нами. Другая рецензия (в «Publishers Weekly», похоже, у неё несколько авторов) такого же небольшого (два десятка строк) объёма и сходного уровня конкретности замечаний. Здесь Гилилова просто обвиняют в том, что он «занизил» образованность стратфордца; рецензенты уверены: если бы стратфордец был малограмотным, он не смог бы подняться до положения пайщика самого популярного лондонского театра. Такой аргумент представляется им вполне достаточным, поэтому важнейшие конкретные факты, приводимые в «Игре об Уильяме Шекспире», такие, как неграмотность всей семьи Шакспера, включая даже его детей (!), во внимание не принимаются. Полностью игнорируются также давно установленные наукой факты о высочайшей образованности, разносторонней эрудиции подлинного Великого Барда, о его гигантском, ни с кем из современников даже отдалённо не сравнимом активном словарном запасе и др. Игнорирование конкретных фактов является для таких рецензентов нормой, правилом, и это ставит под вопрос саму возможность научной дискуссии с ними по сложнейшим проблемам шекспироведения.

Но появилось немало и других откликов и рецензий (особенно в Интернете), авторы которых соглашаются или не соглашаются с идеями и гипотезами «Игры об Уильяме Шекспире», но делают это, оперируя конкретными фактами, в том числе и почерпнутыми из «Игры». 

Отклики на «Игру об Уильяме Шекспире» появились в Интернете уже вскоре после первого русскоязычного издания; постепенно развернувшаяся дискуссия вовлекла значительное число участников, она отличается разнообразием объектов споров и — достаточно часто — полемическим накалом. Главное, конечно, не в полемическом накале и столкновении амбиций, а в преобладании конкретных фактов в качестве объектов дискуссии, что позволяет надеяться если не на согласие, то хотя бы на взаимопонимание в каком-то не слишком отдалённом будущем.

В 2002 году израильский переводчик Борис Борухов (в дальнейшем — Б.Б.) даже основал специальный русскоязычный сайт под названием «Игра об Илье Гилилове, или Неразгаданный Шекспир», чтобы, как он объяснил, публиковать там «циклы» своих статей с критикой книги Гилилова; летом 2006 года сайт ещё продолжал функционировать. Прецедентов такого долголетия интернетовского сайта, целиком посвящённого одной книге, наверное, немного; общий объём «критических циклов» и откликов на них значительно превышает объём обсуждаемой книги.

Свою задачу Б.Б. видит в том, чтобы искать и находить в «Игре об Уильяме Шекспире» ошибки (разумеется, это его право). Но дело в том, что к ошибкам и даже «сознательному обману читателей» он относит всё, что ему непонятно или с чем он не согласен; на этом основании рецензент объявляет ряд фактов и гипотез, содержащихся в книге, «опровергнутыми», «разоблачёнными» и т.п. Рассмотрим несколько таких случаев.

В книге воспроизведён открытый моими коллегами по исследованию честеровского сборника уникальный водяной знак (филигрань), изображающий единорога с искривлёнными задними ногами. Всего на бумаге честеровского сборника (всех имеющихся экземпляров) шесть видов водяных знаков; не менее трёх из них изображают разных единорогов, но самым важным, самым ценным из них является этот — с искривлёнными ногами (возможно, в результате повреждения фабричной сетки). То, что это всё-таки единорог, подтверждено экспертами Фолджеровской и Британской библиотек, но ценность данной филиграни определяется не её принадлежностью или непринадлежностью к филиграням «единорог», а уникальностью рисунка, дающей возможность уточнять интересующую нас датировку в случае обнаружения каких-либо других книг или документов, напечатанных (написанных) на такой бумаге. Кстати, один солидный английский научный журнал уже перепечатал из «Игры об Уильяме Шекспире» изображение нашего «дефективного» единорога для исследователей, которые захотели бы заняться его поисками для проверки датировки.

Однако не разбирающийся в проблемах использования филиграней в научных исследованиях Б.Б. обвиняет меня в умышленном сокрытии остальных (неуникальных) филиграней от читателей (!), а заодно доводит до всеобщего сведения, что воспроизведённое в «Игре» существо — никакой не единорог и вообще «не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка». И это после того, как значение открытия уникального водяного знака было разъяснено в первом (2000 г.) издании настоящей брошюры, которое Б.Б. читал...

Особенно много опровержений вызывают у Б.Б. разделы в «Игре об Уильяме Шекспире», связанные с Беном Джонсоном и отношениями последнего с Рэтлендами. В «Игре» впервые определены прототипы героев и адресаты ряда очень важных поэм и поэтических посланий Джонсона; Рэтленды и их окружение занимают здесь одно из первых мест. За годы, прошедшие после выхода «Игры» на русском, а потом и на английском языке, никто ещё не смог доказать ошибочность какой-либо из этих идентификаций (это, конечно, не значит, что в книге вообще нет неточностей или спорных гипотез). Поскольку причастность Бена Джонсона к шекспировской тайне мало кем оспаривается, нелишне подчеркнуть, что из всех «претендентов» на роль Шекспира такие близкие и непростые (и документально подтверждаемые) отношения у Джонсона были только с Рэтлендами, особенно с дочерью Филипа Сидни, о которой он уже после её смерти сказал, что в искусстве поэзии она не уступала своему великому отцу. До «Игры» эти отношения оставались почти неизученными, несмотря на неоднократные свидетельства самого Джонсона. Достаточно вспомнить Елизавету Сидни-Рэтленд в образе джонсоновской «Чарис», или «Юфими», или добровольно покидающей этот несовершенный мир героини 4-й поэмы из «Леса». А ведь есть ещё и прямое указание Джонсона на хозяев замка Бельвуар, где собираются «поэты Бельвуарской долины», и знаменитая, теперь по-новому прочитанная поэма «Памяти любимого автора Уильяма Шекспира». Все эти и другие важнейшие свидетельства, похоже, оппонента совсем не заинтересовали; зато странную реакцию вызвал у него эпизод с известным ранним посланием Джонсона к дочери Филипа Сидни, в котором она названа по имени.