Мертвый патриотический поручик. Не мучай! Неужели в домах за хатами В колясках, в песнях, на постелях Не снова стали все солдатами Одним ружьем в потемки целя. Штатский. Да что вы! Право же вы в пафосе. Говорите как собственный корреспондент. По-вашему теперь не правы все Должны были таскать повсюду Гражданских чувств сырую груду. Танцует. Там стороны света — все те же четыре Одежды и ветры — все те же, все те же Под выгибы танца, под ропот псалтыри Вы будете сниться все реже и реже. Мертвый поручик. Когда как камень летит Россия Не помнить чести, не мерять мести Да что сильнее и что красивей Когда как камень летит Россия! Штатский господин. Ну вот, ну вот у вас разжижение крови Надо ее ссыворотить Полно усы воротить И хмурить брови. Ланцетом вскрывает артерии. Пробует капельку на язык, недовольно крутит головой, чихает. Владимир Маяковский Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче (Пушкино, Акулова гора, дача Румянцева, 40 верст по Ярославской ж. д.). В сто сорок солнц закат пылал в июль катилось лето, была жара, жара плыла — на даче было это. Пригорок Пушкино горбил Акуловой горою, а низ горы — деревней был, кривился крыш корою. А за деревнею — дыра, и в ту дыру, наверно, спускалось солнце каждый раз, медленно и верно. А завтра снова мир залить вставало солнце ало. И, день за днем, ужасно злить, меня вот это стало. И, так однажды разозлясь, что в страхе все поблекло в упор я крикнул солнцу: «Слазь! довольно шляться в пекло!» Я крикнул солнцу: «Дармоед! занежен в облака ты. а тут — не знай ни зим, ни лет, сиди, рисуй плакаты!» Я крикнул солнцу: «Погоди! послушай, златолобо чем так, без дела, заходить ко мне на чай зашло бы», Что я наделал! Я погиб! Ко мне, по доброй воле, само, раскинув луч — шаги, шагает солнце в поле. Хочу испуг не показать — и ретируюсь задом. Уже в саду его глаза. Уже проходит садом. В окошки, в двери, в щель войдя, валилась солнца масса, ввалилось, дух переведя, заговорило басом: «Гоню обратно я огни, впервые с сотвореньм, ты звал меня? Чаи гони. гони, поэт, варенье!» Слеза из глаз у самого — жара с ума сводила, но я ему — на самовар: «Ну что-ж, садись, светило!» Чорт дернул дерзости мои орать ему — сконфужен я сел на уголок скамьи, боюсь — не вышло-б хуже! Но странная из солнца ясь струилась — и степенность забыв — сижу, разговорясь с светилом, постепенно. Про то, про это говорю, что-де заела Роста, а солнце: «Ладно, не горюй, смотри на вещи просто! А мне ты думаешь, светить легко? — Поди, попробуй! а вот идешь — взялось идти, идешь — и светишь в оба!» Болтали так до темноты — до бывшей ночи, то-есть. Какая тьма уж тут! на ты мы с ним, совсем освоясь. И скоро дружбы не тая, бью по плечу его я. А солнце тоже: «Ты да я, нас, товарищ, двое! Пойдем поэт, взорим, вспоем у мира в сером хламе. я буду солнце лить свое, а ты — свое, стихами». Стена теней, ночей тюрьма, под солнц двустволкой пала стихов и света кутерьма — сияй, во что попало! Устанет то, — и хочет ночь прилечь — тупая сонница. Вдруг — я во всю светаю мочь — и снова день трезвонится. Светить всегда, светить везде, до дней последних донца, светить — и никаких гвоздей! вот лозунг мой — И солнца! Отношение к барышне
Этот вечер решал — не в любовники выйти-ль нам? темно, никто не увидит нас. Я наклонился действительно, и действительно я наклонясь сказал ей. как добрый родитель: «Страсти крут обрыв — будьте добры отойдите. Отойдите. будьте добры.» |
