Они сидели в столовой, открыв окна на озеро. Нора болтала, перескакивая со своих впечатлений от места на поездку в Рио, и какой там замечательно интересный проект: купить лес — она член ассоциации — возделывать его по современным понятиям — создать школу лесоводства, привлечь местную молодежь! Так вот, у нее возникла мысль: не хочет ли Доротея участвовать в деле? Дивиденды, конечно, ей обеспечены, — ну, об этом они поговорят потом. А теперь — этот превосходный салат листья дуба! И замечательный сыр: швейцарский, конечно?

— Нет, итальянский.

— Клаус, мы будем на ты?

— С удовольствием, Нора. Правда, для обряда немецкого брудершафта у нас нет сегодня шампанского.

— Немцам будем должны, — засмеялась Нора, бросив быстрый взгляд на сестру. Доротея готовила клубнику к десерту, отщипывая зеленые хвостики.

— В этом году весна ранняя, теплая, похожа на лето, — сказала она. — Фермер на рынке говорил, что ягоды поспевают на грядках. Они вкуснее тепличных.

«На рынке?» — удивился Клаус. — Когда же Доротея успела там побывать… Впрочем, до города автобус довозит за четверть часа, а местный базар — достопримечательность, превозносимая в любом путеводителе. Ах, какие там редиска и эндивий!

Нора не вмешивалась в их отношения. Она скорее присоединилась к ним и дополнила смехом, исчезновеньями и «что она там делает». Клаус отправился на прогулку, оставив сестер для важного разговора о лесах в Бразилии, и постепенно возбуждение ушло. Он опять умилялся синему небу, солнечному блеску воды, и терпеливому лебедю, сидевшему в гнезде.

Белоснежная пара соорудила его из сучьев возле деревянного ангара на сваях, где хранились лодки. Птичья постройка казалась Клаусу хрупкой, но он говорил себе, что природный инстинкт верней Архимеда. Ангар огибал деревянный настил и завершался площадкой, маленькой пристанью. Здесь глубина начиналась, и Клаус приходил сюда любоваться зеленоватой прозрачной водой, почти столь же чистой, что и в море, с водорослями на дне.

Ему хотелось плавать, но вода обжигала, ледяная. Штеттер ему объяснил, что поблизости проходит течение Ройса — горной реки, впадающей в озеро и затем из него вытекающей. Она разрезала город на две неравные — во всех отношениях, и особенно в финансовом — части. Скромный, не слишком древний университет расположился в нижнем городе, — им еще учиться и учиться.

Наступало торжественное молчание вечера. Дом смотрел на восток, и заката видеть они не могли. Фиолетовые сумерки покрыли склон холма, парк. Силуэт бронзовой женщины вырезывался на фоне неба. Колокольчики пасущихся овец доносились сельской музыкой, мирной. Нора ушла на берег посидеть на скамье. Озеро едва слышно плескалось о парапет. На противоположной стороне зажглись огоньки селения, и там вспыхивал и гас оранжевый маяк.

11

— Это вы, Лео Рихардович? — говорил Клаус в телефон, изображая шутливо немецкий акцент.

— Ja, ja! — откликнулся весело Штеттер. — Я плыву к вам. Я живая цитата — «белеет парус одинокий» — сегодня, однако, нет никакого тумана! Природа опять уклонилась от литературы! Это ей так не пройдет!

Доротея смотрела в окно. Клаус, закончив разговор, стоял позади, глядя на тот же пейзаж солнечного весеннего дня. Раздавшийся визг заставил их вздрогнуть одновременно, они вместе высунулись в окно: Нора, визжа, плавала в озере.

— Вода ужасно холодная! — кричала она. — Идите скорее купаться!

Доротея поежилась, а Клаус рванулся, на бегу снимая рубашку, и в воду вбежал, показавшуюся ему кипятком обжигающим. Нора плавала вдали, издавая звуки удовольствия, Клаус догнал ее, и они наперегонки поплыли за мыс, где устроена была беседка, покрашенная в белый цвет, а дальше виднелся ангар, ботхаус, со своей крошечной пристанью. Нора доплыла до ступенек, сходивших к воде, и вылезла из воды, сияя загорелыми бедрами, плечами, животом, спиной. Клаус за ней следовал и, взойдя на ступеньку и оказавшись рядом, вдруг потерял равновесие и упал бы, если б не схватился за Нору. Она его поддержала. Мужчина совсем потерялся и обнял ее, но тут вышло иначе: женщина его оттолкнула, и сильно, он же не отпускал, и они вместе упали в воду. Нора боролась молча, но упорно, он держал поперек ее тело, забыв обо всем и о приличиях тоже, наслаждаясь упругостью сопротивления, и лишь когда голова его оказалась в воде, а Нора уперлась в нее руками, не давая высунуться и вздохнуть, Клаус разжал руки и ее отпустил, и нырнул, чтобы освободиться.

Нора стояла на пристани, смеясь, представляя случившееся шуткой, однако когда Клаус выбрался из воды и приблизился, она издала крик, какой слышен подчас в схватке японской борьбы, и, подпрыгнув, приняла позу обороны. Ноздри женщины раздувались, зеленые очи сверкали молниями. Клаус остановился, восхищенный, притягиваемый, ошеломленный.

— Тебе хочется тела, а не меня! — крикнула Нора, наступая. Теперь он отскочил.

Они вернулись по берегу, пешком через парк. Нора шла в отдалении, соблюдая дистанцию, и Доротея, заметив это и мысленно измерив, предположила какой-то жест сближения со стороны Клауса.

Чувствуя особенное внимание сестры, Нора притворно дрожала и делала «брр» губами, показывая, как ей холодно и что ее нужно бы пожалеть. Клаус исподтишка любовался ее быстрыми жестами, современной пропорцией узких плеч и тонкой талией, плавно расширявшейся в безупречный овал бедер. «Это кувшин, божественный кувшин наслаждения!» — сказал он себе. Завернувшись в полотенце, она прошла мимо него совсем близко и скрылась в комнате.

— Ах, Нора, она всегда была самостоятельна в поступках! И первая! Никто не успевал за нею, — сказала Доротея. — Даже мальчики.

Колокол позвал их к окну: на озере белел одинокий парус Штеттера, и вскоре его кораблик заскрипел дном о прибрежные камни дна. Капитан легко соскочил на берег. К его костюму добавилась красная косынка на шее, какие носили моряки в девятнадцатом веке, и огромная в левом ухе серьга.

— Вы не одни! — воскликнул он, удивленный. — С каждым разом вас все больше!

— Вы в самом деле моряк? — спросила Нора, протягивая руку, не ожидая, чтобы кто-нибудь ее представлял.

— Мадемуазель, я капитан этого судна, — важно сказал Лео. Все повернулись посмотреть. — Позвольте представить: швертбот Lermontoff.

Ударение он правильно ставил, на Е. И действительно, имя парусника было красиво выписано латинскими буквами, напоминавшими славянские.

— По нынешним правилам, следовало бы окончить на tov, — сказал Клаус. — Off звучит слишком по… американски!

— Согласен! — заулыбался Лео, довольный, что может проявить себя в нюансах русской души и истории. — Он у меня эмигрант первой волны, так благороднее… Я подумаю… Не пора ли Лермонтову оканчиваться на tov? Это точнее и… справедливее!

— И богаче аллюзиями, — добавил Клаус.

Опасаясь, что смысл разговора от дам ускользнет, он сменил тему, предложив гостю напитки. Тот отказался.

— Если сказать вам всё, — сказал Штеттер, употребив нарочито галлицизм, — я чувствую себя иностранцем в этой стране. А за границей — как дома! Вероятно, потому, что за спиной Швейцария… Странно, не правда ли? У вас так бывает?

Сестры переглянулись.

— Как вам сказать… — задумался Клаус. — Мне, признаться, везде одинаково. Впрочем, на новом месте мне всегда лучше: люблю эфемерность ожидания, что теперь-то будет всё по-другому… На новом месте я молодею.

— Нам предстоит посещение мэтра, — сказал Лео. — Иногда он молчалив, но не нужно смущаться, он вам рад, хотя сразу не видно: он интроверт! В семидесятых годах он искупался в лучах славы, это был его пик. Он оркестр возглавлял, однако постепенно сам отдалился и выступает нечасто. Когда чувствует вдохновение. И тогда его концерт — событие.

— Как же он управляется с домом? — заранее удивилась Нора.

— Не он. Фрау Штольц заведует его хозяйством и вообще всей административной стороной экзистенции… Как представлю себе эти безликие конверты с окошечками… — Лео передернул брезгливо плечами, да и Клаус поежился. — А она скучает без них: общество и государство разговаривают с ней таким образом… Она, впрочем, была неплохая флейтистка. Грегор ее у муз оторвал и присвоил. Сама виновата: сказала ему, что он гений.