Структура торговли замыкалась в определённую схему. Из Европы, с берегов Туманного Альбиона шли товары и промышленная продукция, из Африки – рабы, с Антильских островов – сахар, из испанских и португальских владений Латинской Америки – кофе и какао, ценные породы древесины.

Взамен колонии отправляли сырьё в метрополию и осуществляли денежные вливания в её финансовую систему. Экономическая колониальная зависимость, правда, позволившая сформировать солидную поддержку в правящих и деловых кругах Лондона (так называемое «американское лобби») и определившая в дальнейшем, в ходе Семилетней войны, Канаду как перспективное направление удара, в отличие от Карибских островов, «болевой точки» французского королевского бюджета (получавшего от 50 до 65% доходов за счёт торговли оттуда), в отношении которых оказались замешаны куда меньшие интересы.

К тому же, введя подобный устойчивый торговый баланс, эскортируя одни и импортируя другие виды продукции, колонии получили возможность ввести собственную твёрдую валюту и избегать финансовых кризисов. До экономических нестабильностей 1760-1775-х годов, вызванных политикой центрального правительства и приведших в том числе к ситуации Войны за Независимость США 1775-1783 годов, было ещё далеко. Колонии процветали.

Впрочем, Тринадцать колоний середины 18 века – это не только торговля и перевалочная база для товаров с Востока, Запада и Юга, – но и собственное производство, и своя финансовая система. Примерно с начала 18 века здесь, в североамериканских владениях Англии, бурно развивалось судостроение, железоделательное и оружейное производство, открываются местные частные банки, особенно развито кустарное производство у северных колоний, где данная отрасль прочно основана на совокупности бартерных сделок, в южных колониях в гору пошло сельское хозяйство (хлопок, рис, табак).

Активно множились мелкие фермерские хозяйства северных колоний. Только в колонии Нью-Йорк здесь были, как наследие голландцев, крупные земельные владения по берегам Гудзона. Фактически именно это – возможность стать собственником, владельцем самостоятельного хозяйства – и подвигала многих на переселение в американские колонии.

Даже институт зафрахтованных слуг, на труде которых вместе с трудом рабов основывались крупные латифундии Юга (особенно Вирджинии), имел существенное отличие от французского аналога. Отработав положенный срок (нередко достигавший до семи лет) работник мог стать собственником земли (в отличие от французского, превращавшегося в зависимого от сеньора абитана).

Отслоение от метрополии было неизбежно. Процесс оказывался необратим. Только военная угроза с севера, политическая разрозненность колоний, некоторые сохранявшиеся связи с домом, а также финансовая государственная поддержка центральной власти периферии (на войну 1744-1748 году рядовой американцев заплатил в 26 раз меньше, чем рядовой англичанин) всё ещё удерживали полугосударственные образования бывших политических и прочих эмигрантов от собственной независимости.

(Правда, указанное относилось преимущественно к Новой Англии и отчасти к Нью-Йорку. Многие жители южных колоний считали себя по-прежнему англичанами и в войну за Независимость США 1775-1783 года выступили на стороне королевской власти).

Англичане пытались этому противодействовать, но их меры только тормозили неизбежный процесс. Навигационные законы 1651 года, ограничившие выпуск колониальной продукции и рынки сбыта для них, только разозли колонистов. Подобным же стал «Закон о патоке» 1733 года, больно ударивший по производству алкогольной продукции патриархами будущей нации американцев.

(Продолжение подобной политики и приведёт к взрывам 1760-1770-х годов. А затем – к ожесточённой войне, которая долгое время именовалась англичанами просто «мятежом» и которая прочно вошла в историографию как война за Независимость США 1775-1783 годов).

Кроме того, сохранялась привязка к центральной финансовой системе. Главным в ходе оставался английский фунт стерлингов, равный 20 шиллингам, каждый по 12 пенсов. К оному оказались привязаны валюты колоний, строящиеся на долларе – видоизменённом наименовании немецкого талера, в больших количествах циркулировавшего здесь (хотя имелись и так называемые «испанские доллары», основанные на испанском золоте или серебре – своих драгоценных металлов у колоний практически не было).

Даже имевшее место хождение бумажных ассигнаций, выпускавшихся каждыми штатами сепаратно, имел заметное отличие от соседней Новой Франции. Такие ассигнации имели заранее оговоренный срок хождения, и при сдаче в казначейство владелец получал определенный процент (5-6% годовых). До самой войны 1754-1760 годов удавалось поддерживать курс бумажных ассигнаций, равный бумажным деньгам (просто потому, что получить нужную ассигнацию можно было под залог земельной собственности).

(Канада (среди прочих причин) замедляла разрыв с метрополией. Смотрелась она, правда, на фоне Тринадцати американских колоний довольно бледно).

В сравнительных величинах всё было не так уж плохо. Уже годы спустя, в 1774 году, объёмы имевших место быть в обороте американских денег оценивались Александром Гамильтоном в пределах 20-30 миллионов долларов (обесцененных за счёт инфляции в 4-5 раз). С учётом того, что доллар в 1750 году, согласно имеющимся оценкам, стоил примерно 1/300 французского королевского ливра (канадского, конечно, в заметно меньших пропорциях), могло даже показаться, что французские владения оказывались более обеспечены, чем английские.

Однако это была фикция. Самодостаточный, активно развивающийся, способный накормить, оснастить и одеть тысячи солдат и десятки кораблей, прибывших из-за океана, американский Юг находился в куда более привилегированном положении, чем нищий, находящийся в глубоком кризисе, на постоянной подпитке из бюджета французский Север.

В действительности, любое наступление англичан на океанские коммуникации французов, связь Канады с родиной приводили к краху её обменной экономики, краху финансовой системы, инфляции. То, что случилось в 1754-1760 годах, когда бумажные деньги перестали что-то стоить и перешли чуть ли ни к натуральному хозяйству и практике обменов. То, что могло бы произойти и в кампанию 1744-1748 годов, установи британский королевский флот плотную морскую блокаду берегов Новой Франции.

На самом деле, реальный экономический потенциал американских колоний в десятки раз превосходил канадский. «Тринадцать» были вполне самостоятельны с точки зрения самообеспечения и представляли собой готовый плацдарм, военную базу для развёртывания целой армии, со своими ресурсами и инфраструктурой.

(Здесь допустима аналогия с Северной и Южной Кореями наших дней. Сверхмилитаризованный, но находящийся в невыгодных экономических и климатических условиях Север – и менее организованный, рыхлый, но более богатый и способный накормить большую армию Юг. Два мира, две системы, готовые в любой момент сойтись между собой в смертельной схватке).

Географически Тринадцать колоний представляли собой, как уже отмечалось, узкую, протянутую с севера на юг полосу между горами и Атлантическим океаном. Социокультурно они делились на четыре большие области: Новую Англию (Массачусетс, Коннектикут, Нью-Хэмпшир и Род-Айленд), колонии, доставшиеся «в наследство» от других стран (Нью-Йорк и Делавэр), прочие колонии перспективного американского Севера (Пенсильвания, Мэриленд) и будущий американский Юг, уже тогда обособленный.

Причина такого деления была проста. Если на Юге (где жило примерно 650 тысяч белых колонистов и 250 тысяч чернокожих рабов) ядро переселенцев составляли англичане и шотландцы, религиозно и политически лояльные центральной власти, то основу населения тех же Пенсильвании, Нью-Йорка и Делавэра образовывали иностранцы – немцы, голландцы и шведы. Новую Англию и Мэриленд из числа «прочих колоний» вообще основали беженцы и те, кого сейчас назвали бы «сепаратисты» и «экстремисты», подвергавшиеся притеснениям на родине – пуритане, шотландцыкельты из горных кланов, поднимавшие регулярные восстания у себя дома в Хайленде (Горной Шотландии) в течение 17 – первой половины 18 века, англичане-католики и прочие.