- Хорошо. Ещё раз подтверждаю, всё случившееся никакая не фантазия моего больного воображения. Я в те годы вообще не болел, если не считать тех двух кратковременных помрачений сознания. По всей видимости, во всех событиях, произошедших со мной, действительно участвовала душа, о которой говорил мой погибший товарищ Ваня Благинин. Умный был мужик. Он мне как-то сказал по секрету, что Бог никакого отношения к душе человека не имеет. Сказал, что душа человеческая страдает только тогда, когда живёт в теле, потому что страдает тело. И ещё говорил, если душа после смерти тела переселяется в Верхние Сферы, там она выступает на равных Богу.

Чудно так говорил Иван о Боге. Говорил, что Бог, например Христиан, никого и никогда не создавал, что он просто работает в райских сферах старостой. Иван был уверен, что бог, это выборная должность и что каждый народ на уровне душ, выбирает себе Бога. Представляешь, сын священника и говорит такие богохульные слова о Боге. Я ему верил.

Я тебе позже расскажу, до каких дебрей в этом вопросе добрался лично я сам. Сейчас же перехожу к тому, что со мной происходило дальше, после удара о лесину.

Я не могу сказать, в точности ли всё повторялось на таёжной делянке, но мы с отцом, как и два года назад до самого темна, пилили дрова, а потом, собрав инструмент, ушли домой. Так же как и в тот раз мылись в бане, а потом выпили браги, понимая, что это и есть прощальный вечер, так сказать проводины меня на фронт, а значит наверняка на смерть. Однако теперь прощаясь, я сказал Маруси, что доживу до Победы. Я не смог вспомнить говорил ли я ей об этом тогда? ... Наверно всё же говорил.

Ты же знаешь, люди большую часть своих слов и мыслей стараются не запоминать. Говорят, закон такой для психики существует. Незачем человеку помнить всё о чём он думает и болтает, это и есть происки того самого внутреннего диалога о котором намекают колдуны и они же способны от него избавиться. Я думаю это и есть работа души или того что её заменяет в людях.

Я когда освободился, то многое перечитал о душе, о внутреннем диалоге и гипноз изучал особенно самовнушение, ну как бы внутренний гипноз. Пишут, человек может сам себя загипнотизировать, но у меня не получалось. Видно нет во мне таланта для такого психического приёма, но события со мной произошли необъяснимые и после такого о гипнозе обязательно задумаешься.

Я что-то от темы отдалился, всё рассуждаю, анализирую. - Осекся ветеран. - Видно лекарство кратковременное облегчение принесло?

Тогда же всё происходило как по маслу, как на репетиции спектакля. -

Дорофеев усмехнулся без какого-либо веселья.

- В лагере я в художественной самодеятельности участвовал и знаю что такое репетиция. - Он вновь глянул на настенный календарь.

- Спать в ту ночь мы не ложились, а утром всех мобилизованных увезли на телегах в райцентр. С того дня для меня началась вторая война. А самым ужасным было то, что как в первый раз, так и сейчас на календаре было двадцать второе июля. Тогда для всех двадцать второе число выглядело страшным. Ну, ты знаешь, о чём я говорю? ... Война в это число началась, и Победа чуть недотянула до этой жуткой даты.

Все дальнейшие события стали точь в точь совпадать с теми, которые я, как мне казалось, уже пережил. Я не понимал, как это может быть? Пугался, удивлялся, но ничего не мог поделать. Я понял, что человек не может что-то изменить в сценарии своей жизни. -

Дорофеев вновь пытливо заглянул мне в глаза, словно проверял, верю ли я рассказанному. - Через какое-то время я немного успокоился, просто перешёл на автоматические действия. На войне, да и вообще в армии от солдата ничего не зависит. Солдат живёт по уставу и приказу, и я стал жить, так же как весь личный состав боевого подразделения.

Время шло быстро. Дождался настоящего боя и ещё раз убедился, что погибли в нём именно те люди, которые были убиты тогда, в первой войне.

Мне казалось, я помню всё! Однако какая-то сила запрещала мне предпринимать любые действия направленные на предупреждение товарищей об их неминуемой гибели. События чередовались таким образом, что никакое предсказание не могло бы изменить будущую действительность. Например, я точно помнил, что следующий бой будет проигран, что полк понесёт большие потери и не добьётся успеха, но я не мог предупредить командиров или бойцов о провале боя.

Однажды я потерял бдительность и проболтался командиру взвода лейтенанту Василию Опоркину, что наша дивизия будет передана вновь образованному Прибалтийскому фронту. Командир мой был добрым человеком, выслушав меня, позеленел от страха и злости, схватил меня за грудки и тряхнул с такой силой, что я моментально всё осознал. Опоркин шепелявя беззубым ртом, сказал мне, что если кто-то из особого отдела услышит от меня хоть одно слово о перегруппировки войск, то тут же я окажусь шпионом, предателем, диверсантом и буду немедленно расстрелян.

С тех пор я больше никогда и никому не говорил о предстоящих событиях и именно с тех пор стал размышлять о ясновидящих людях, и даже были моменты, когда причислял себя к ним.

И ещё я понял, что такие люди не могут говорить всей правды в своих предсказаниях о грядущих событиях даже отдельно взятому человеку и что они своим предсказанием не способны что-то изменить. Пришло понимание того, что если что-то должно случиться, обязательно произойдёт.

Вот такие выводы появились в моей голове. - Взмахнул слабыми руками Дорофеев.

- Страшная война тем временем набирала обороты, я её переживал вторично, но не мог ничего изменить. Страх того, что я обязательно погибну, не отпускал меня ни на минуту. Всё-таки правильно говорят, своя рубашка ближе к телу. Товарищи гибли и я, как бы смерился с этим, но о своей стремительно приближающей смерти думал с дрожью и мучительно размышлял над тем, как бы избежать этого нестерпимо жуткого момента.

- Вы что же готовили себя к тому, чтобы каким-то образом не оказаться на месте гибели в Курляндии? - Спросил я.

- Действительно так. Я уже сказал, что размышления о последнем бое в лесах Курляндии не давали мне покоя. Я не боялся ближайшего боя, потому что помнил, он пройдёт для меня удачно и меня не убьют, но воспоминания о последней стычке с фашистами просто гнобили психику.

Время стремительно приближало меня к развязке, но я так и не смог решить, был ли я убит в последнем бою или со мной случилось что-то невероятное и какая-то сила, перенесла меня во времени и пространстве к моменту мобилизации на фронт.

Я думаю, на моём месте любой человек не смог бы точно и ясно определить, что на самом деле произошло?

Хотя необходимо рассказать и о том, что там, на войне я был свидетелем загадочного случая тоже связанного с гибелью и воскрешением сослуживца - младшего офицера. - Он задумался на секунду. - Имя я его забыл или не знал.

Я хорошо помнил, что в одном бою погиб младший лейтенант Ведерников. Лейтенант командовал хозвзводом. Помимо кухни и обоза, ему подчинялась и похоронная команда, в составе которой обязательно находился фельдшер, во время войны их называли полевыми врачами. Так вот я знал, что во время боя вражеский снаряд разорвётся в расположении хозвзвода и осколком будет убит Ведерников, но я так же помнил, что лейтенант неожиданно для всех вновь оживёт, хотя фельдшер ничуть не сомневался, что офицер находился бездыханным, и у него не билось сердце почти десять минут.

Нет, врач его не пытался оживить, не делал Ведерникову искусственного дыхания, он просто велел бойцам положить убитого на носилки и унести в блиндаж. Санитары не успели донести лейтенанта до места, раздался взрыв ещё одной мины, мужики бросили носилки и упали рядом с трупом на землю.

Фельдшер потом говорил всем, что благодаря толчку от падения тела лейтенанта, сердце Ведерникова забилось вновь. -

Ветеран посмотрел задумчиво в пустоту и сказал.

- Выходило, что не я один прожил две жизни. Лейтенанта Ведерникова убило и на второй войне. Он вновь ожил чудесным образом и как в первый раз поправился от раны быстро, даже в госпиталь не отправляли. Врач сказал, что осколок мины пробил его каску, но голова оставалась целой, второй осколок не сильно поранил только руку, однако сердце лейтенанта почему-то остановилось, возможно, от накатившего страха и если бы санитары не бросили его назем, то он скорей всего не ожил бы никогда.