— Хорошо, Ингвэ, — Нерданэль явно не собиралась уходить. Она села в стоявшее у окна тяжелое дубовое кресло и положила ногу на ногу, как будто была хозяйкой дома. — Для начала объясни, при чём тут тарелка и как она указывает на виновность Финголфина в чём бы то ни было? Дети Финголфина, особенно Финдекано и Аракано, часто навещали моих детей в Форменосе, я об этом знала. Тарелка могла туда попасть в любой момент.
— Она лежала вместе с фонарём. Фонарь, Нерданэль, принадлежал лично Финголфину и не мог попасть туда иначе, как с ним самим. Когда сыновья Феанора прибыли со страшной вестью об убийстве деда в Валимар, Келегорм рассказал мне, что утром он оставил дома одну из своих собак, а после убийства Финвэ собака тоже была мертва, — пояснил Ингвэ. — Убийца Финвэ привёз на этой тарелке что-то, чем он отравил собаку. Мелькору не было необходимости этого делать — что ему какая-то собака, хотя бы и подаренная Оромэ?!
— Ладно. А теперь объясни мне, Ингвэ, каким образом на шарфе, который вы нашли в Форменосе через несколько недель или даже месяцев после убийства Финвэ, сохранились следы глины? Где его нашли? — спросила Нерданэль.
— Ну откуда я знаю! — воскликнул Ингвэ. — Его нашёл Финарфин. И он сначала очень долго не хотел мне его показывать, поскольку шарф совершенно однозначно говорил о том, что там произошло. Потом, разумеется, мы отдали эти вещи Анайрэ. Мы ей всё объяснили. Я не понимаю тебя, Нерданэль. О чём мы вообще спорим?! Твой муж ненавидел Финголфина, а теперь ты сомневаешься в том, что из-за него все ваши беды?!
— Ты вообще не смеешь упоминать о моём муже, Ингвэ: если бы не ты с твоей навязчивой идеей женить Финвэ на твоей сестре, не было бы на свете ни Финголфина, ни Финарфина, мой муж был бы жив и мои дети остались бы в Амане! — сказала Нерданэль гораздо более спокойно, чем можно было бы ожидать.
— Ты думаешь, что Феанора оставили бы в покое? — почти прошипел Ингвэ. — Ты думаешь, что он никогда бы не… Да, я жалею о том, что сделал, Нерданэль… если бы я знал тогда, что он за существо… Если бы я тогда знал, что Мириэль…
— О чём ты? — недоуменно спросила жена Феанора.
— Ладно, — Ингвэ прикусил губу. — Племянник, я жду тебя дома.
— Конечно, — всё так же спокойно и уверенно улыбнулась в ответ ему Нерданэль. — Но он оставил у меня дома свои вещи, и я обещала дать ему на дорогу еды и подарить кое-что из работ моего мужа, которые остались у меня.
— Да-да, племянник, конечно, подарки ты должен взять, не обижай тётю, — к Ингвэ вернулась прежняя приветливость. — Ну теперь ты понял, милый, что всё это ужасно, не стоит твоего внимания и чем скорее забыть об этом, тем лучше, правда?..
Нерданэль вывела его из дома через заднее крыльцо и повела через заросший травой двор к задней калитке. Он едва успевал за ней.
— Я оставила двух коней сзади дома, в роще, — выдохнула она. — Если хочешь… Хотя, наверное, действительно лучше так, как он сказал.
— Нет, — возразил юноша. — Нет, так не лучше. Здесь что-то не так, тётя Нерданэль. Я не понимаю, откуда этот ребёнок и что с ним случилось. И я не понимаю, почему они не хотели, чтобы я видел Финарфина. И куда делась тётя Анайрэ? Когда… когда мама… Финдис… разговаривала с Ингвэ, он сказал «мы избавились от этой истерички». Что они имели в виду?!
— Мы должны поехать на Тол Эрессеа и поговорить с Финарфином. Я должна узнать хотя бы где он нашёл шарф, — сказала Нерданэль. — Ты согласен?.. Просто… я могу попасть туда только с тобой. Меня туда не пустят — после всего, что сотворил мой муж… Ждать, когда Финарфин вернётся в Тирион, бессмысленно: говорят, его не было тут уже несколько лет.
Он вспомнил слова Мардила: «если куда-то с ней поедешь — не отставай от неё».
— Конечно, тётя, — кивнул он, — только наденьте что-нибудь, чтобы закрыть лицо.
Перевозчики на Тол Эрессеа встретили его радостно, когда увидели вышивку с гербом и кольцо с печаткой дома Финдис, но они косо смотрели на Нерданэль: он объяснил, что она — его троюродная сестра-нолдо, которой нужно, чтобы Финарфин срочно рассудил её дело, связанное с разрывом помолвки. Оба тэлери старались держаться от неё подальше и мрачно переглядывались.
Взявшись за руки, они пошли по берегу. Мама и отец уезжали к родственникам на Тол Эрессеа, но всегда без него: он оставался дома с воспитателями. Он увидел море впервые.
— Тётя, тебе тут нравится? — спросил он и сжал её руку.
— Даже не знаю, Фин… племянник. Море такое огромное, и его ничем не сдержать. Я чувствую… не знаю… грустно… немного страшно даже.
— Мне тоже, — ответил он. — Это… это… что там?..
Впереди был разрушенный пирс; деревянные пристани давно сгнили и провалились, но каменная набережная с несколькими розово-жёлтыми мраморными павильонами стояла. Кое-где ветра повредили кружевные фигуры лебедей, чаек и куликов, искусно вырезанные из глыб оникса и агата, но многие ещё стояли, пропуская лучи вечернего солнца. От переливавшихся у него в глазах бликов от солнца и моря казалось, что резные, пропитанные светом полупрозрачные крылья трепещут; тонкие ножки каменных птиц порой исчезали среди лучей, и скульптуры словно действительно взлетали в воздух.
— Какая удивительная работа! — воскликнула радостно Нерданэль. — Я никогда не была здесь, можно мы посмотрим? Это так… я бы так… Да нет, я бы могла, только бы я не стала делать птиц… Наверно, можно было бы…
— Конечно, — ответил он, и она побежала вперёд; сапоги громко скрипели по белому песку. Она выхватила из песка фигурку ониксового зимородка, подняла его своими сильными руками, стала крутить, смотреть на свет, ощупывать отдельные детали. Он улыбнулся и пошёл вперёд, прошёл мимо неё; ему захотелось подняться на пирс.
Выпуклый, высокий купол павильона парил над каменными мостками на клювах мраморных цапель, а под ним…
Он пошатнулся; невероятная боль разорвала изнутри его грудь, перед глазами всё потемнело.
«Ведь я забыл очки в библиотеке», — подумал он машинально.
Его глаза снова и снова пытались вглядеться в тьму — до боли, до слёз…
Как можно было забыть…
И его жизнь стала раскручиваться перед ним, раскручиваться обратно от того момента, когда он осознал, что раны смертельны, что живот вспорот, что из горла выливается кровь — глотками, всплесками, как будто у него в груди разбитая чаша…
…струны голоса в горле рвутся…
… обратно…
Он всё вспомнил.
Он смотрел сквозь слёзы туда, где под крышей павильона увидел так хорошо ему знакомую хрупкую фигурку: короткая смешная косичка на плече, вздёрнутый носик, внимательный птичий взгляд — и поднятые вверх плечи, мучительно напряженные руки, которыми она опиралась на два костыля. И он чужим, срывающимся, высоким голосом крикнул:
— Амариэ!
Комментарий к Глава 39. Десятый Финвэ “Розы” : “морозы” – на квенья lossë означает «цветок» и «снег». Согласно авторской концепции, это, скорее всего, изначально два разных слова: glos 'блеск' и loth 'цветение', случайно ставшие омонимами.
Все отрывки анналов взяты из канона (I том HoME).
====== Глава 40. Что с моим братом? (1): Плащ и браслеты ======
You wanted sorrow, want it sweet
Daddy always gives you what is good for you
You donʼt send a boy to do a manʼs job
And you make me feel
Like Iʼm not alone
Iʼve been singing this song
Since before you were born
Baby, youʼre invited
But your friend canʼt come
Heʼs a little too excited
Maybe a little too young…
Tom Jones, «Sugar Daddy»
…Финроду казалось, что это случилось только что — даже не вчера, а где-то сегодня утром.
Индис взяла его в гости к дяде Ингвэ. От волнения маленький Финрод не мог спать всю ночь: в гостях он увидит папу и маму! Индис воспитывала его с младенческого возраста; её брак с Финвэ уже фактически завершился, но она очень любила маленьких детей, у неё часто гостили Тургон и Аредэль, а сам Финрод и его младшие братья росли в её доме.
