– О! Моя биография не изобилует интересными фактами, – махнул рукой капитан. – Родился я в Делавере. Пытался стать врачом, да понял, что эта работа не по мне. Поэтому в тридцать один год оказался самым старым мичманом у нас на флоте. Во время Триполитанской войны провел девятнадцать месяцев в плену, – Джоунс замолчал, видимо, решив об остальных деталях биографии умолчать.

Байрон не настаивал, памятуя о войне американцев с англичанами. Наверное, капитан решил, что Джорджу будет неприятно слушать о стычках с его соотечественниками. «Знал бы он, – подумалось Байрону, – насколько далек я от родины. Впрочем, Англия – не родина мне».

– Я – шотландец, – сказал он вслух. – Мои лучшие воспоминания связаны с нею. И последние – с Италией.

После обеда в капитанской каюте Байрона отвели на «Онтарио». Там его приветствовали так же бурно, как на «Конститьюшн». Матросы выстраивались в линейку на палубе, отдавали честь и широко, искренне улыбались…

Позже, устроившись на полу у ног Терезы, Джордж с упоением рассказывал о встрече с американцами:

– Дорогая, вот новая нация, новый народ, выращенный из всякого европейского отребья. Вот тебе пример, как иная жизнь меняет людей. Старая Европа, несмотря на революции, погрязла в войнах, интригах, распрях. Остается надеяться на Новый Свет, на их суждения, которые когда-нибудь дойдут до Европы. Уже сейчас влияние американцев становится заметным. Но я все же отправился бы в Латинскую Америку. Там борьба за свободу в самом разгаре. Это напомнило мне, дорогая, о моей шхуне, нагло названной мною «Боливар». Тосканские власти хоть и милы пока со мной, но велят держать ее на привязи у берега, как злую собаку. Так вот, наш «Боливар» – просто шлюпка, детская игрушка по сравнению с американскими кораблями. Хотя мы с Уильямсом и Трелони брали в качестве примера именно их конструкции. Переняв весь опыт у европейцев, американцы быстро сумели уйти вперед, пошли дальше…

Графиня послушно кивала, отправляя в рот кусочки молодого сыра и время от времени делая глоток холодного белого вина. В ее глазах Байрон читал лишь искреннее желание понять его мысль, но никак не острый ум философствующих англичанок. Обучение явно не пошло им на пользу. Прочно утвердившаяся мода на пустопорожнее умничанье испортила английских женщин. Он с неприязнью вспомнил о Клер, матери несчастной Аллегры. Клер жила неподалеку, вместе с Шелли, но видеться с ней он категорически не желал.

«Пожалуй, их испортила новая вера, – размышлял Джордж. – Женщины, воспитанные в католических монастырях, куда прелестнее выглядят, чем пресные, бледные леди. Не говоря уж о нравах, которые нынче в Англии вовсе отсутствуют».

– Si, caro, – промолвила Тереза. – Мне понравилась книга того американского писателя, что ты читал мне недавно.

– О! Ирвинг добрался до нас! Лучше бы Меррей присылал мне читать американцев! Я понимаю, он не желает зла. Однако же лучше получить сто пятьдесят зубных щеток и триста порошков – я все оплачу, – только избавьте меня от английских изданий! – Байрон снова вспомнил о пришедшей на днях почте. – Кстати, куда ты дела те книги и журналы?

– Прочитала заголовки и отдала на кухню топить, – Тереза хитро улыбнулась, тряхнув медными с золотым отливом кудрями.

– Умница! Да! Я же обещал тебе духи! – Байрон вскочил на ноги. – Забыл, совершенно забыл с этими американскими кораблями.

Беседу, перешедшую в мирное русло, пришлось прервать. В комнату вошли графы Гамба, сопровождаемые двумя здоровыми ньюфаундлендами. Собаки, доселе дремавшие в саду в тени раскидистого дерева, ворвались в комнату, совершенно ошалевшие от счастья видеть Джорджа. Вслед за ними проковыляла мартышка. Отец Терезы, Руджеро Гамба, высокий, сухопарый мужчина пятидесяти двух лет, громко поприветствовал Байрона и дочь. Несмотря на возраст, Гамба-старший сохранил густую шевелюру, правда, изрядно поседевшую. Однако его брови оставались чернее ночи, а цепкий взгляд темных глаз заставлял собеседника чувствовать себя неуютно. Узкое лицо, чуть крючковатый нос и сжатые в тонкую полоску губы довершали образ графа.

Брат Терезы, Пьетро Гамба, родился всего на два года позже сестры. Он любил ее преданно и страстно, хотя почти все детство и юность они провели врозь: Терезу отдали на воспитание в женский монастырь, а Пьетро учился в Риме. Джордж сразу подружился с молодым человеком, и последние три года тот ходил за Байроном по пятам. Пьетро походил на отца – такой же крючковатый нос и узкое лицо. Но спутать двух Гамба было невозможно: жесткие кудрявые волосы и борода делали лицо Пьетро совершенно отличным от отцовского. И, несмотря на несколько грозный внешний вид, взгляд молодого Гамбы выдавал в нем человека хоть и пылкого, но мягкого и добросердечного. Это, впрочем, не мешало Пьетро постоянно ввязываться в потасовки…

– Нас все-таки пытаются выслать из Тосканы, – Руджеро встал возле холодного камина. – Придется уезжать, рано или поздно.

– Нам придется расстаться? – Тереза беспомощно переводила взгляд с отца на Джорджа.

– Дорогая, ты знаешь, я собирался покинуть Италию. Ехать в Соединенные Штаты либо в Латинскую Америку. Бездействие изводит меня, особенно теперь, когда мы скованы в наших действиях в Италии. Мы находимся под постоянным надзором. Аллегра умерла, и только ты, любовь моя, удерживаешь меня здесь.

– Я поеду с вами, синьор! – воскликнул Пьетро.

Неожиданно Тереза стала похожа на отца: она поджала губы и сверкнула карими глазами, которые в иное время излучали свет и тепло.

– Я, сэр, тоже ехать с вами! – сказала она громко по-английски.

Байрону безумно нравилось, когда юная графиня сердилась. Ему доставляло немалое удовольствие смотреть на прелестное личико, желавшее казаться строгим и надменным. Он постарался сдержать улыбку. Брать с собой Терезу, подвергая ее жизнь опасности, Джордж никак не желал.

– Терезита, ты останешься с отцом. Женщина и революция не должны пересекаться, – он нежно похлопал Терезу по руке, а потом медленно поцеловал каждый пальчик. – Не дуйтесь, дорогая. В любом случае ничего пока не решено.

– Видимо, для начала переберемся в Геную, – встрял Руджеро Гамба. – Долго нас терпеть в Ливорно не станут.

– Позвольте, я просил решить вопрос положительно, – Джордж нахмурился. – Почему они не желают оставить нас в покое? – его кулаки непроизвольно сжались.

– Синьор, вас власти не выгонят! – выкрикнул Пьетро. – Но мы с отцом, как и раньше, представляем для них угрозу.

– Карбонарии… – в этом месте Руджеро приложил указательный палец к губам, заставив сына замолчать.

– Я представляю такую же угрозу, как и вы, – в груди у Джорджа начало клокотать от злости.

– Вы – иностранец, синьор. А мы создаем проблемы, пребывая с вами под одной крышей, – спокойно произнес Руджеро.

Собаки не дали завершить разговор. Они помчались к двери, оглушая людей своим лаем так, что говорить стало невозможно.

– К нам гости, – Тереза поспешила встать с кресла, но Пьетро уже бежал вслед за собаками, узнать, кто прибыл на виллу.

В дверях стоял человек, походивший скорее на слугу, чем на знатного синьора. Пьетро схватил собак за ошейники, чтобы они не сбили незнакомца с ног.

– От синьора Шелли, – доложил Тито, впустивший посланника в дом, – письмо синьору Байрону.

Джордж взял письмо у Тито, выдал напуганному посланнику монету, и тот с видимым облегчением покинул виллу. Собак отпустили. Они попытались преследовать слугу, но, пробежав немного по саду, увидели, что он уходит, и потеряли к чужаку всякий интерес…

– В конце июня сюда приедет Ли Хант, – сообщил Джордж семейству Гамба, – с женой и кучей детей. Не помню, сколько их, но все невоспитанные, уверен. Впрочем, деньгами для переезда в Италию снабдил их я. Не стоит жаловаться. Свою судьбу мы отчасти творим сами. Нам лишь немного помогают сторонние силы. По крайней мере, попытаюсь опубликовать то, что не хотят брать другие, в новом журнале Ханта…