Надо помнить о том, что те, кто пережил опыт богоотступничества, веруют гораздо глубже — их вера сознательно выстрадана. Вот почему сегодня в России невозможна наивная вера. В настоящее время верующий не может сохранить свою веру без ответов на «последние вопросы»^[18] - он обязан строить свою веру сознательно, на основании Евангелия и Святых Отцов. Для этого необходимо богословие.

Да и просто веры в Бога недостаточно, ибо «и бесы веруют и трепещут» (Иак. 2, 19) — надо знать: «как веровать?» — без этого знания наша вера может настолько измениться, что она будет очень далека от той, которую нам преподали апостолы. Сама вера еще не является гарантией того, что мы будем верно поступать, что мы останемся верными Богу. Надо помнить, что Христа распяли не

атеисты, а глубоко верующие люди. Поэтому богословие — это отнюдь не экзотический, не раритетный предмет, изучение которого совсем не обязательно, а предмет, необходимый в духовной жизни. Никто не станет спорить, что кораблю, вышедшему в открытое море, необходим компас. Точно так же необходим компас всем, кто хочет удерживать правильный курс в море греха и соблазна, захлестнувших весь мир. Но дьявол пытается сбить с правильного курса корабль, поэтому он всегда борется против богословия^[19].

Однако многие молодые пастыри не устают повторять, что богословие не нужно и, более того, вредно. Подобные высказывания тем не менее вовсе не означают того, что такие пастыри действительно отказались от богословия, потому что отказаться от богословия — это дело для человека невозможное, всякий человек все равно будет так или иначе определять свое "отношение к Богу и к миру. Но в таком случае он будет богословствовать от себя и его богословие будет «доморощенным», нетрадиционным, потому что он никогда не изучал по–настоящему традицию, надеясь на свою не очень обоснованную и проверенную веру. Подлинная вера никогда не противоречит разуму. Более того, как пишет протоиерей Георгий Флоровский, «вера просвещает разум — знания, память о прошлом оживают в непрерывном церковном опыте». Кроме того, «кафолическое богословие следует за учительным авторитетом Церкви, за ее живой традицией»^[20].

Да и аскетическое делание также невозможно без богословия. Борьба с помыслами понималась Святыми Отцами не как постоянное сосредоточение на недобрых помыслах, а как созидание в себе новых Божественных смыслов, как богомыслие.

Потеря интереса к богословию у современного человека свидетельствует о серьезной духовной болезни, при которой душа его попала в плен внешних вещных отношений, — и это сделало ее нечувствительной к вечному. Это свидетельствует о том, что человек возвращается, как говорили Святые Отцы, в «состояние неразумных животных».

«Доморощенное» богословие и младостарчество

Храмов у нас сегодня достаточно, а вот богословски подготовленных священнослужителей не хватает. С возрождением Церкви в нее пришли люди, не освоившие православную традицию, не получившие должной подготовки, не прошедшие многолетнего испытания, как это бывало прежде. Такие люди принесли в Церковь «отсебятину» — «доморощенное» богословие, которое нередко несет в себе пережитки язычества. Оно фактически способствует не проповеди христианства, а распространению языческого отношения к жизни.

В младостарчестве порой наблюдается уклонение в магизм, законничество и обрядоверие. Младостарцы полагают, что на Бога можно воздействовать с помощью особых методов, меняя Его отношение к людям. Порой верят в то, что некими внешними ритуальными действиями Его можно умилостивить, уговорить, выпросить у Него что–нибудь, наконец, заговорить Его — можно добиться от Него того, что тебе угодно, не изменив ничего в себе, нужно только выполнять определенный ритуал (например, заказать сорок сорокоустов — чтобы «вымолить» человека из ада, прочесть столько–то раз определенный псалом, чтобы исцелиться от той или иной болезни, — встречались и такие околоцерковные суеверия). Такое отношение к Богу можно назвать, скорее, обрядоверием. Православный взгляд на это выражает преп. Антоний Великий: «Бог благ и бесстрастен и неизменен. Если кто, признавая благосклонным и истинным то, что Бог не изменяется, недоумевает, однако, как Он, будучи таков, о добрых радуется, злых отвращается, на грешников гневается, а когда каются, является милостив к ним, то на сие надо сказать, что Бог не радуется и не гневается, ибо радость и гнев суть страсти. Нелепо думать, чтобы Божеству было хорошо или худо из–за дел человеческих. Бог благ и только благое творит. Вредить же никому не вредит, пребывая всегда одинаковым. А мы когда бываем добры, то вступаем в общение с Богом по сходству с Ним, а когда становимся злыми, то отделяемся от Бога по несходству с Ним. Живя добродетельно, мы бываем Божиими, а делаясь злыми, становимся отверженными от Него. А сие значит не то, что Он гнев имел на нас, но то, что грехи наши не попускают Богу воссиять в нас, с демонами же мучителями соединяют. Если потом молитвами и благотворениями снискиваем мы разрешение во грехах, то это не то значит, что Бога мы ублажили или переменили, но что посредством таких действий и обращения нашего к Богу уврачевав сущее в нас зло, опять соделываемся мы способными вкушать Божию благость. Так что сказать: и Бог отвращается от злых", — есть то же, что сказать: "Солнце скрывается от лишенных зрения".»^[21].

Итак, при законническом подходе богословие будет только мешать, потому что тогда надо отказаться воздействовать на Бога внешними, ритуальными методами. На самом же деле «нет богословия вне опыта — нужно меняться, становиться новым человеком. Чтобы познать Бога, нужно к Нему приблизиться; нельзя быть богословом и не идти путем соединения с Богом. Путь богопознания есть непременно и путь обожения»^[22], т.е. изменения.

Закон позволяет спрятаться от ответственности — внешнее исполнение закона вовсе не предполагает нравственного изменения — и поэтому закон не может быть спасительным: «Делами закона не оправдается никакая плоть» (Гал. 2, 16).

Обрядоверие

Младостарчество почти всегда вырастает на почве законничества, на почве жесткой регламентации всей ритуальной жизни. Вера в то, что эти средства являются самодостаточными для спасения есть настоящее обрядоверие. Сакрализация второстепенного — отличительный признак фарисейства. Отсюда почитание буквы, а не духа, освященного, а не святого. Спасение, по мнению таких «богословов», приобретается через исполнение определенного ритуала, определенных требований, которым придается сверхважное значение в деле спасения (с какой ноги вставать, какой рукою держать святую воду, как есть просфору и т.д.).

Правильное совершение ритуала — одно из важнейших требований в языческой магии, потому что от того, как соблюдается ритуал, зависит, как будут тебе повиноваться духи, а повинуются они только в результате правильно совершенных действий. Святые Отцы учили, что власть над демонами приобретается подвижнической жизнью и обретением бесстрастия, а не исполнением ритуала. Да и само демонское присутствие и даже содержание не имело, по их мнению, решающего влияния на духовную жизнь и спасение. «Гораздо маловажнее беснование, — наставлял святитель Игнатий (Брянчанинов), — нежели принятие какого–либо вражеского помысла, могущего навеки погубить душу»^[23]. Для Святых Отцов борьба с помыслами и была самым действенным осуществлением брани со злыми духами, потому что зло пресекалось на корню, в самом его семени, — еще в замысле.

Можно внешне соблюдать все обряды, но если у человека неверное представление о сути Таинства, обряда, ритуала — его прочтение христианства будет близко к языческому и оккультному пониманию религии. Как язычники создают свою собственную облегченную религию, потворствующую их слабостям, — точно так же и заблуждающийся создает «собственную религию», которая снисходительна к его порокам и не заставляет его изменяться — он мнит себя уже чего–то достигшим.