— Смотрите, я превращаюсь в дикого кота, в аллигатора, я наполовину…

Стол, поддерживаемый гравитационным полем, не выдерживает избыточный вес. Он кренится и швыряет Ястреба в толпу девочек, они все падают. Девочки царапают и кусают Рыжего Ястреба, а Бенедиктина сдавливает ему яички. Он вопит, корчится и отбрасывает Бенедиктину ногой на крышку стола. Стол восстановил свое обычное положение, но теперь снова опрокидывается, сбрасывая девушку на другую сторону. Легран, лавирующий на цыпочках к выходу, снова сбит на пол. Он теряет несколько передних зубов от соприкосновения с чьим-то коленом. Отплевывая кровь и зубы, он вскакивает на ноги и отвешивает удар случайному посетителю.

Гобринус спускает курок пистолета, который выстреливает крошечную сигнальную ракету. Она ослепит дерущихся, и пока у них будет восстанавливаться зрение, они должны прийти в чувство. Ракета висит в воздухе и сияет, словно…

.

.

.

.

.

. . .

Начальник полиции разговаривает по фидео с человеком, который позвонил из автомата на улице. Человек отключил фидеоэкран и изменяет голос.

— Тут все передрались в «Моей Вселенной».

Начальник издает стон. Фестиваль только начался, а эти ребята уже принялись за свое!

— Спасибо. Мои парни сейчас подъедут. Как вас зовут? Я хотел бы представить вас к медали «За гражданское мужество».

— Что? И потом меня тоже отмутузят! Я не стукач, просто выполняю свой долг. Кроме этого, не люблю Гобринуса и его клиентов. Все они выскочки.

Начальник отдает приказ взводу по борьбе с беспорядками; он откидывается в кресле и пьет пиво, наблюдая за проведением операции по фидео. Все-таки непонятно, что нужно этим людям. Всегда они чем-то недовольны.

Воют сирены. Хотя болганы ездят на бесшумных трехколесных машинах с электроприводом, они продолжают цепляться за многовековую привычку предупреждать преступников о своем прибытии. Пять трехколесов останавливаются у раскрытых дверей «Моей Вселенной». Полицейские выскакивают и совещаются. У них на головах черные двухъярусные цилиндрические шлемы с красными бляшками. Они носят для чего-то защитные очки, хотя их машины развивают скорость не более пятнадцати миль в час. Их мундиры из черной материи с ворсом, как шкура плюшевого медведя; огромные золотые эполеты украшают плечи. Короткие брюки цвета электрик, тоже с ворсом; черные шнурованные ботинки начищены до блеска. Они вооружены электрошоковыми дубинками и ружьями, которые стреляют ампулами с удушающим газом.

Гобринус загораживает вход. Сержант О'Хара говорит:

— Слушай, приятель, дай нам войти. Нет, у меня нет ордера. Но он у меня будет.

— Если вломитесь, я подам в суд, — говорит Гобринус. Он улыбается. Если правда то, что государственная бюрократическая система безумно запутана и он оставил попытки приобрести таверну законным путем, тогда правда и то, что государство встает на его защиту в данном случае. За нарушение неприкосновенности твоего дома полиция может очень даже схлопотать по рукам.

О'Хара смотрит в глубь помещения на два тела на полу, на людей, которые держатся кто за голову, кто за бок, и вытирают кровь, на Аксипитера, который сидит, как стервятник, замечтавшийся о куске падали. Одно из тел поднимается на четвереньки и выползает на улицу у Гобринуса между ног.

— Сержант, арестуйте этого человека! — говорит Гобринус. — Он вел незаконную съемку на фидео. Я обвиняю его в посягательстве на мою частную жизнь.

У сержанта светлеет лицо. По крайней мере, будет хоть один арестованный на его счету. Леграна засовывают в фургон с решетками, прибывший сразу вслед за «скорой помощью». Друзья выносят Рыжего Ястреба и кладут в дверях. Когда его переносят на носилках в «скорую помощь», он открывает глаза и что-то бормочет.

О'Хара склоняется над ним.

— Что?

— Однажды я дрался с медведем, у меня был только нож; тогда я меньше пострадал, чем от этих сучек. Я обвиняю их в нападении, избиении, нанесении увечий и попытке убийства.

О'Хара пытается подсунуть Рыжему Ястребу официальный бланк, чтобы тот подписал; ничего не получается, так как Рыжий Ястреб снова теряет сознание. Сержант чертыхается. Когда Рыжему Ястребу станет получше, он откажется подписывать бумагу. Если у него есть хоть сколько соображения, он не захочет, чтобы девицы и их ухажеры подстроили ему что-нибудь в отместку.

Сквозь зарешеченное окно фургона Легран кричит:

— Я служу агентом в госорганах! Не имеете права меня арестовывать!

Полиция получает срочный приказ проследовать на площадь перед Народным Домом, где драка между местными юнцами и пришлыми с Западной окраины грозит перерасти в необузданные бесчинства. Бенедиктина покидает таверну. Несмотря на несколько тычков в спину и живот, пинки по ягодицам и сильный удар по голове, ничто не указывает на то, что она потеряла плод.

Чиб, наполовину опечаленный, наполовину радостный, смотрит ей вслед. Он чувствует глухую горечь от того, что ребенку могут отказать в праве на жизнь. К этому моменту он уже сознает, что его возражения против аборта продиктованы отчасти отождествлением себя с плодом; Старик думает, что Чиб это не ощущает, а он теперь понял все. Он осознает, что его рождение было случайностью — счастливой или несчастливой. Повернись все по-иному, он бы не родился. Мысль о своем небытие — ни картин, ни друзей, ни смеха, ни надежды, ни любви — ужасает его. Мать, пренебрегая по пьянке противозачаточными средствами, делала аборты один за другим, и он мог оказаться среди выкидышей.

Наблюдая, как Бенедиктина шествует гордо (несмотря на порванную одежду), он недоумевает, что такого мог он найти в ней? Жизнь с ней, пусть и при ребенке, потребовала бы изрядного мужества.

Чиб возвращается домой, но ему по-прежнему не удается попасть в свою комнату. Он идет в кладовку. Картина закончена на семь восьмых, он оставил ее, потому что ему не нравилось что-то в ней. Теперь он забирает холст и уносит в дом к Рунику, который живет в этом же насесте. Руник сейчас в Народном Доме. Уходя, он всегда оставляет дверь открытой. У него есть оборудование, которым сейчас пользуется Чиб, чтобы закончить картину, — работая напряженно и с уверенностью, которой ему недоставало, когда он начал создавать ее. Затем он покидает дом Руника, неся огромное овальное полотно над головой.

Он шагает мимо опор, под изгибами их ответвлений с яйцевидными домами на конце. Он минует несколько маленьких зеленых скверов с деревьями, проходит под другими домами и через десять минут приближается к сердцу Беверли Хиллз. Здесь, Гермесу подобный, подвижный, как ртуть, он видит…

.

.

.

.

.

. . .

тихо плывущих в лодке по озеру Иссус. Мариам ибн-Юзуф, ее мать и тетя без всякого интереса держат в руках удочки, глядя в ту сторону, где яркие цвета, музыка и шум толпы перед Народным Домом. Полиция уже прекратила драку юнцов и расставила повсюду пикеты, чтобы не допустить новых беспорядков.

Все три женщины одеты в одежду желтого цвета, она полностью скрывает тело, как предписано одеваться членам магометантской секты фундаменталистов Вахнаби. У них на лице нет паранджи; теперь даже Вахнаби не настаивают на этом. Их братья египтяне на берегу облачены в современные одеяния, позорные и греховные. Несмотря на это, дамы пристально разглядывают их.