- Не продали мы ее, - ответил заведующий, утирая лицо платком. - Вы сколько за нее хотели, три?

Георга разбирал смех, но, понимая, что обстоятельства требуют от него проявления совсем противоположных чувств, он придал своему лицу скорбно-сочувствующее выражение и кивнул головой: "три".

- Выдай ему три "орла", - сказал заведующий продавщице и, не попрощавшись, удалился через подсобное помещение к себе в офис.

Девушка открыла кассу, отсчитала из общей выручки три большие хрустящие банкноты - литавские кроны - и отдала их Георгу.

- Не повезло вам, - тихо произнес он почти виноватым голосом, свернул вражескую валюту и сунул ее в верхний карман пиджака.

Девушка вымученно улыбнулась улыбкой Джоконды. Хороший был магазинчик, подумал он, без оглядки направляясь к выходу. Жаль, что теперь путь сюда ему заказан. Людей, приносящих несчастья, не любят. Ну и черт с ними, в городе полно арт-салонов. А навязываться кому-то всегда было противно его натуре.

Поднимаясь по лестнице из подвальчика, Георг тормознул, заметив, как открылась дверь подсобного помещения и высунулась распаренная физиономия заведующего. Теперь он был в очках с толстыми стеклами, отчего глазки его стали маленькими-маленькими и злыми-презлыми. "Володенька, - сказал заведующий молодому человеку, читавшему книгу, - зайди, родной, сюда..." Володенька закрыл книгу, сунув туда палец, нехотя вылез из-за стола и, почтительно сутулясь, пошел "на ковер".

"Сейчас он тебе даст вздрючки, - с веселым злорадством подумал Георг, затворяя за собой тяжелую дверь магазина. - И правильно сделает. Это тебе не старый режим. У нас хоть и уродливый, но все-таки тоже капитализм. Тебя поставили бдить, так бди".

Преодолев еще один марш закрученной лестницы, он вышел на улицу и не спеша зашагал по центру города, пребывая в очень хорошем настроении.

В средоточии делового квартала, на углу улиц революционеров Леппе и Ленина, он остановился, чтобы переждать поток транспорта. Здесь было многомашинно и многолюдно. Над зданием администрации республики, охраняемого бронетехникой и зенитными комплексами, гордо реял флаг республики Леберли красное полотнище с черными гиперборейскими грифонами, поддерживающими с двух сторон белую книгу, с малопонятным символом на обложке. Вероятно, имелась в виду программная книга генерал-президента Голощекова "Окончательное освобождение".

Здания центра сохранились в точности такими, какими они были построены в ХIХ веке, когда город Каузинас шагнул на левый берег, разве что некоторые богатые фирмы и приватизированные магазины перекрасили фасады, обновили двери и вставили зеркальные витрины. Впрочем, зеркальные витрины и тогда уже не были в диковинку. И уж точно дома красили не по-теперешнему - фасад намалярят, а боковины грязные. Нет, уж если вы взялись за дело, так извольте, судари вы мои, обновить здание со всех сторон. Но где им это понять. Культура низов. Георг помнил, как в детстве, в бараке у них жила девица Татьяна. На свидания бегала в босоножках, ноги голые, губы накрасит, а пятки грязные.

Впрочем, Бог с ними, с задниками. При большевиках и этого не было.

В одном из старинных подновленных домов, на первом этаже и располагалось кафе "Ройал", или просто "Рояль", как стал называть его простой люд. В больших, доходящих почти до земли, окнах с зеркальными стеклами были вставлены цветные витражи, непременным элементом которых была замысловатая корона, то ли Российской империи, то ли какой-то Утопической. Массивная, черного цвета входная дверь из натурального дерева имела весьма солидный вид. Над входом повесили огромный фонарь, очевидно, для пущего антуража. Только вот стекла фонаря были почему-то красного цвета. Наверное, хотели, чтобы покрасивее было, напрочь забыв при этом, какие заведения оснащались этаким атрибутом - красным фонарем.

С этим кафе у Георга связан целый пласт воспоминаний, бережно хранимый, как альбом со старыми фотографиями. Он давно сюда не заглядывал и даже сейчас не решался войти, словно боясь застать врасплох свое прошлое.

Боже! как здесь раньше хорошо было: шумно, весело, дымно. Молодежное кафе. Модное место. Собирались студенты, местная интеллигенция, ну и рабочие парни заходили. Тогда еще не было такого бесстыдного деления по национальному признаку. Еще жили идеи интернационализма, особенно здесь, на левом берегу. Литавцы и русские вперемежку сидели за столиками и не всегда поймешь, "кто есть ху", как говаривал Горби. Пили кофе кофейниками и жутко дымили сигаретами. Прожорливый автомат глотал пятаки и выдавал мелодию за мелодией. Вначале это была хилая советская эстрада, позже разрешили польскую. И это уже был предел дозволенного. Но они были счастливы, несмотря ни на какие ограничения.

Автомат съедал очередной пятак и вновь с хрипом, с натугой играл и пел: "...О мами! О мами-мами блю, о мами блю...". И еще: "Ты и я, и ночь. Я и ты, и наша ночь! Ты и я, я и ты, и наша ночь!.." Песня глупая, но за душу хватала сильно...

Георг повернулся в сторону близкого перекрестка, посмотрел на часы, висящие на столбе. Времени до прихода Инги оставалось предостаточно, чтобы не торчать здесь истуканом, а с чувством и остановками прогуляться по исторической части города.

Идя по панели тротуара, выложенного вручную, разглядывая дугообразные узоры из камня, он вспоминал, как вживался в эту страну, как врастал корнями в ее негостеприимную почву. И как постепенно она приняла его, обволокла, точно сосновая смола обволакивает муравья, затвердела, и он оказался уже внутри этой стеклянной массы, стал частью ее вместе с сосновыми иголками, камушками, вместе со всем мусором жизни. И вот теперь, чтобы выбраться из этого кусочка янтаря, по большей части теплого и уютного, и начать новую жизнь, новую жизнь в России, нужно было разбить его. Согласитесь, дело это вовсе не легкое.

Думать о будущем было страшно, и он привычно скользнул в прошлое.

3

Когда он вспоминал идиллическую, братскую атмосферу кафе "Дружба", он невольно приукрашивал действительное положение дел. И тогда с национальным вопросом не все было гладко. В особенности это касалось правобережья, где русских проживало мало. Просто Георг в силу эгоизма жителя метрополии не придавал этому должного значения, он понятия не имел, о чем думает местный житель. А они, оказывается, думали об этом все время. Они только и ждали случая "освободиться от оккупации". А он, молодой, прекраснодушный "оккупант", только что приехавший в Прибалтику, наоборот, был пленен скромной красотой этого края Империи. С раннего утра он отправлялся в самой центр Старого города, в средневековые его кварталы, ходил по узким мощеным улочкам, впитывал как губка красоту, оригинальную архитектуру зданий, дышал каменной древностью. И не переставал удивляться, обилию в этой, в общем-то северной стране, цветочных магазинов.