А дальше на экране высокий курган над городом, на нём приговоренные к забвению полуобвалившиеся загаженные памятники, а в центре на самой вершине кургана Женщина гневно подняв к небу свой меч полуобернувшись зовёт к бою своих сыновей. Только никто не поднялся на ее отчаянный призыв. Быстро и ловко не пряча лиц, закладывают взрывчатку под памятью строители цивилизованного общества.
-- Ван Гог что с тобой почему ты плачешь? - Как издалека доносится до него встревоженный женский голос, - Ну не надо! Какое тебе до них дело? Слава Богу, что ты вовремя уехал. Слава Богу! Куда ты смотришь? Не надо, не смотри!
Не смотри, а он заново из памяти видел и чувствовал как:
Ворошит теплый августовский ветерок светлые волосы на его голове, а она крепко держит его тоненькую ручку и вдвоем они неспешно поднимаются к кургану. Она приехала именно к нему мама его бабушки и взяла с собой в Город, что привольно раскинулся на берегах великой реки. Она водила его по городу и рассказывала, а он ел мороженое и восторженно слушал. Она ласково улыбаясь, просила называть ее Алёнкой, а ему было смешно, ну какая же она Алёнка? Алёнка это большая вкусная шоколадка, а она улыбчивая, добрая вся серебристо-седенькая старушка. Но она просила, и он быстро привык называть ее Алёнкой. Вот только совсем не верилось, что эта хрупкая седенькая бабушка давным-давно в прошлом тысячелетии защищала этот город.
Тогда страшном, душном августе от постоянных бомбежек горел и задыхался от дыма пожарищ город. На окраинах ожесточенные бои. Разрывая гусеницами тела немногих защитников неудержимо лязгая траками прут на город размалеванные крестами танки с мотопехотой. И собирается для отпора серо-шинельное ополчение города. Старые и молодые, мужчины и женщины. Город взял в руки оружие и одел солдатскую шинель. И ещё совсем молоденькая тоненькая русоволосая девушка говорит:
-- Мама я ухожу в ополчение.
Отчаянный материнский крик:
-- Доченька!!! Не смей!
А она посмела и ушла. Город звал к бою своих детей. Гимнастерка не по росту, на привычных к легким туфелькам ножках тяжелые кирзовые сапоги. Через плечо емкая зеленая сумка с красным крестом.
День и ночь шла битва. Горел и рушился город, гибли его защитники, упорно между развалинами домов шли вперед враги и умирали один за другим. Каждый камень города стал оружием его защитников, каждый дом был его крепостью. Под взрывами снарядов рушились крепости, под огнем плавились камни, а жители города все бились и бились, а на помощь им все приходили и приходили воины из других городов этой земли.
Петляя между разбитыми домами бежит к своей роте девушка санинструктор в сумке с красным крестом кроме лекарств и бинтов фляги с речной водой. Пронзительный тонкий вой мины! Падает в воронку в ледяную грязь девушка. Разрыв! Свистнули осколки. Мимо. Встает и не отряхиваясь снова бежит заляпанная грязью санинструктор к позиции своей роты. Вода пулеметам и раненым. Первая фляга плавящимся от огня и ненависти пулеметам, вторая умирающим солдатам. Как они ее умоляют: "Сестричка, сестричка, хоть глоточек воды дай". Нет воды, и опять бежит к реке и обратно девушка в промокшем рваном ватнике, прожженной юбке, в стоптанных сапогах. Держитесь ребята! Держитесь родненькие! Скоро подмога придет, уже выгружается на пристани пополнение, а ночью вынесем своих раненых и предадим земле убитых.
С августа уже трижды полностью менялся состав полка. Убит, ранен, убит. Но через реку по переправам все идут и идут солдаты на смену раненым и убитым. И израненный город стоит, отбивая атаку за атакой. Промелькнуло удушливое жаркое лето, полыхала пожарами осень, в ноябре от разрывов плавился снег и всё горел и горел огнем бесконечный бой.
Быстро ползет по холодным мокрым скользким камням девушка к раненому солдатику. Молчит пулемет на фланге позиции. Некому стрелять, весь расчет мертв. Ох и зайдут же в тыл к нашим эти гады. А наших-то осталось, от дивизии сотня бойцов, от полка два десятка ребят и последняя полоска родимой земли, дальше уже река.
-- К оружию! - хрипит раненый боец так и не доползший на смену убитому расчету солдат, совсем еще мальчик.
-- Сейчас миленький, - шепчет почерневшими губами девушка, - только перевяжу тебя. Ну потерпи миленький, потерпи ...
-- К оружию! - хочет крикнуть солдат, а получился тихий шепот, пробила пуля легкие, не может он кричать, и только задыхаясь и отплевывая идущую горлом, кровь просит:
-- К пулемету! Не жилец я ... к оружию ... во фланг зайдут ... к оружию ... потом со мной потом ...
И все отталкивает и отталкивает ее слабеющими руками. Пригибаясь бежит к окопу девушка. Вокруг станкового пулемета растерзанные пулями и осколками тела бойцов пулеметного расчета. Ствол оружия еще теплый, а затыльники в холодной липкой крови. И уже хорошо слышны чужие ненавистные голоса. Вот они бегут, ближе еще ближе. Прицел! Огонь! Намертво вцепились в затыльники пулемета тоненькие девичьи пальчики. Давай "Максим", бей браток. Огонь! Исторгая из ствола огненные струи задрожал от ненависти пулемет. По врагу: Огонь! Раскаленные летят пули. За Родину: Огонь! Вот только жаль, что так и не помылась, белье не поменяла. Огонь! Мама бы узнала, что я во вшах, немытая, одна среди мужиков, так ужаснулась бы. Огонь! Бедная мамочка как она будет плакать, когда меня убьют. Огонь! Огонь! Огонь! Нет времени, есть лента в пулемете, есть последняя полоска родной земли за спиной, есть серые хищные тени, что хотят прорваться к реке и в спину добить последних защитников этой земли. Огонь! Бей Максимка! Мы еще живы! Огонь! Пока мы живы, им не пройти. Огонь и удар в голову, в грудь, засочилась теплая кровь и так быстро темнеет в глазах. Вот и убили, накликала, эх мама мамочка ...
Покачиваются носилки, несут ее к переправе, и скупым осенним дождем оплакивает своих погибших защитников хмурое небо города, а там за спиной этих измученных израненных ждущих переправы солдат огненно красные сполохи нескончаемого боя.
-- Зовут то тебя как дочка? - прокуренными связками басит немолодой мужской голос, а кто это она не видит.
-- Алёнка, - еле слышно отвечает девушка и не отрываясь смотрит в сумрачное тревожное осеннее небо своего города.
-- Алёнушка значит, - судя по голосу, улыбается мужчина, - так вот сестрица Аленушка, не прошли они нам во фланг, задержала ты их дочка.
-- Не прошли, - заплакав, повторила Алёнка и мешаются на ее грязном исхудалом лице слезы неба и ее слезы, - не прошли ...
А как радовалась Алёнка когда взволнованный ее рассказами мальчик делал быстрые наброски рисунков. Заштрихованная карандашом колонна ополченцев уходит на фронт; контуры худенькой в прожженной телогрейке девушки у пулемета - намертво вцепились в затыльники "Максима" тоненькие девичьи пальчики; обмотанные окровавленными бинтами раненые на берегу реки ждут переправы, а за их спиной огненное зарево боя. "Вырастешь, нарисуешь картины" - ласково говорила ему Алёнка и нежно гладила его сухой ладошкой по светлым шелковистым волосам, а он знал, что именно так и будет.
Её было видно с каждой улицы города эту центральную скульптуру мемориала посвященного защитника города. Но тут поднявшись с Алёнкой на высокий курган, он увидел не скульптуру, а Женщину поднявшую меч и зовущую на битву своих сыновей. Увидел и застыл. Нервная колючая дрожь прошла по телу, треплет его тонкие светлые волосы теплый нежный ветерок августа, яркое застыло на синем безоблачном небе солнце, рядом у хрупкой бабушки тот же ветер ласкает серебристо-седые пряди густых волос на голове и стоит перед ними Женщина с обнаженным мечом и зовет на бой своих детей.
-- Я скоро уйду, - с легкой светлой печалью говорит ему Алёнка, - А ты помни! Слышишь Ваня? Всегда помни, этот день, этот Город, как мы бились за него и как победили! Помни Ваня! Теперь это только твоя память! Пока она жива, будет жить наш Город и наш род на этой земле! Помни!
