-- Вас никто не увидит и не услышит, - тихо и устало прервал я его, он замолчал, я продолжил, - в лучшем случае о вас скажут: это неумная фантастика; пустой и пошлый розыгрыш; в худшем: это клевета.

А я и на самом деле устал, весь был выжат, уже не осталось сил, хотелось прийти домой, забраться под одеяло и не о чём не думать.

-- Смотри! - окликнул меня Чингис, - Наши пришли!

И я увидел их. На Ивана Гогрина одетого в вытертый камуфляж и которого под руку держит Надя Гогрина, ревнуя смотрит красивая рыжеволосая женщина и кажется, что она немного картавя спросит: "А я? Со мной то как будет?". Ее за локоток галантно поддерживает полковник коммандос ставший апостолом Мессии судного дня, на его плечи накинута грязная рваная прожженная шинель. Поодаль, смущенно не смея подойти к основной группе, прислонился к давно не мытой стенке одетый в сероватую форму Николай Сушев. Рядом с Чингисом и Верой встали ополченцы. Они были с оружием и при знамени. Были и другие, пришли все, о ком я рассказал в этой книге.

Они стояли невидимыми тенями и молча смотрели на меня. Они смотрят, а я их узнаю. Они живут рядом со мной в этом подлом времени. Они еще не знают о своей грядущей судьбе. Но я хорошо знаю каждого из них, пусть и под другими именами.

- У нас еще есть время всё изменить, - негромко и неслышно для других заговорил Михаил Кержин.

-- Время есть, только осталось его немного, - ответил я и чуть улыбнулся своим современникам.

-- А знаете, - смущенно заговорил Николай Сушев, - Вас за такую книжку могут посадить. А потом в СИЗО или в зоне убьют. Я же там работаю, знаю, как это делают. Подкинут наркотики или оружие, арестуют, под пытками вы во всем признаетесь. Ваше имя и вашу работу платные провокаторы закидают грязью. И поверьте, никто за вас не вступится. Вы умрете оболганным и забытым. Разве вам не страшно?

-- Врать не буду, боюсь. Только есть вещи намного более страшные, чем страх боли и смерти, - тихо ответил я, - и чтобы не случилось, я хочу остаться человеком, а не добровольно превратиться в выродка и универсальный биологический организм.

-- А как вас звали в детстве? - неожиданно спросила Надежда Гогрина.

-- Я был шустрым и непоседливым ребенком и мама звала меня Чиж, - усмехнулся я.

-- Нам пора, Чиж, - сухо объявил Чингис, - Скоро увидимся.

И они все ушли. Я прощаясь помахал им рукой.

-- Ишь сумасшедший, еще и руками размахался, - пробурчала недовольная санитарка, - шёл ты бы лучше отседова.

Я вышел на улицу. Поливал землю мелкий холодный дождь и срывал порывистый ветер с голых веток мокрых деревьев последние жухлые листья. Было темно. Рассвет будет не скоро. Я поднял воротник куртки и пошел домой.

И только на мгновенье мне показалось, там далеко впереди, в конце разбитой, полной ям дороги по которой я иду, уже засияли тоненькие солнечные лучи грядущего рассвета.