Просматривая пятую прядь ее волос, я наконец-то обнаружила вошь. Та сидела на одном из волосков у левого уха. С безжалостной деловитостью я содрала ее с головы Лорен.

Насекомое извивалось на гребне, когда Маркус неожиданно проснулся и закричал:

— Что? Я не лысею!

Я выронила гребень, а когда подняла его с пола, вши на нем уже не было.

Демонстрируя свое раскаяние, мой муж протопал весь ковер, надеясь раздавить вошь. Затем поднял Лорен на руки, отнес ее в кроватку. Потом повел в спальню меня и, стараясь загладить свою вину, совершил непристойный акт. И это было здорово. После он опять уснул.

А мне было не до сна. Я думала о том, как бы мне больше не отпрашиваться с работы. Как бы получить должность заместителя заведующего отделом и стать «главным кормильцем» в семье. Я думала о чудесном розовом костюме авторской модели, который был мне не по карману. Но в мои мысли то и дело внедрялся образ проклятой головной вши. Она медленно ползла вверх по лестнице, изо всех сил стараясь вновь пробраться в нашу жизнь.

Я оставила попытки уснуть и спустилась вниз, в гостиную. Там ничего не изменилось. Гребень лежал на ковре, я подняла и перевернула его. Вошь сидела на нем — живая и голодная. Не успела я опомниться, как она переползла на мой большой палец. Я попыталась стряхнуть ее, но она вонзила свой хоботок в мою кожу и намертво присосалась. Стукнув по ней кулаком другой руки, я только сломала ноготь.

Лишь с пятого удара мне удалось раздавить вошь. Ее четыре лапки были сломаны, но две все еще цеплялись за воздух. Я прошла к раковине и горячей водой смыла ее.

А кран оставила открытым на всю ночь.

И почти на весь следующий день.

26.

Я ИЗО ДНЯ В ДЕНЬ ГНУ СПИНУ НА СВОИХ ДЕТЕЙ, НОЧАМИ НЕ СПЛЮ, ТРЕВОЖАСЬ ЗА НИХ, А ОНИ БОЛЬШЕ ЛЮБЯТ МОЕГО ЛЕНИВОГО МУЖА…

Хань, Китай, 209 г.

Он Пэн и У Чи опять поссорились из-за игрушек. На этот раз из-за деревянной лошадки. Такая у нас была одна.

Он Пэн пришла к моему мужу и, плача, пожаловалась, что У Чи дергает ее за волосы. Всхлипывая, она объяснила, что первая залезла на лошадку и потому У Чи не имеет права претендовать на нее, пока она сама не захочет слезть.

Папочка обнял дочь и сказал:

— Да, доченька, ты абсолютно права. — И обрадованная Он Пэн побежала прочь.

Следом появился У Чи, чтобы опротестовать обвинения сестры. Как оказалось, Он Пэн долго сидела на лошадке, хотя толком и не играла с ней. Не слезала просто из желания досадить У Чи, поскольку это — его любимая игрушка. Когда же он вежливо попросил ее слезть с лошадки, она оцарапала ему лицо. Разве это справедливо?

Мой муж похлопал сына по плечу и сказал:

— Да, сынок, ты абсолютно прав. — И У Чи, радостно улыбаясь, побежал прочь.

Мой муж ест, как свинья. Все то время, что он разбирался с детьми, я выметала рис у него из-под ног и слышала каждое слово.

— Муж, — раздраженно заметила я, — оба ребенка не могут быть одновременно правы.

Он посмотрел на меня и улыбнулся:

— Да, женушка, ты абсолютно права.

27.

ТРЕТИЙ ПАССАЖИР

Миннесота, США, 1847 г.

Где-то на пути между Рочестером и Вайноной поезд, завизжав тормозами, внезапно остановился. Я высунул голову в коридор, надеясь перехватить проводника и получить объяснения. Никто не появился, но у меня за спиной высокий голос произнес:

— Не пугайтесь, сэр. Наверное, пути ветками завалило. Здесь часто такое случается. Минут через десять расчистят.

Я занял свое место в купе. Обратившийся ко мне джентльмен сидел напротив. Я поблагодарил его за разъяснение. Теперь, когда лед был сломан, мы представились друг другу. Одет мой попутчик был безупречно: сорочка на старомодный манер, с накрахмаленным воротом под галстук-бабочку, шейный платок. Сам он во всех отношениях был напомажен, ухожен. Пожилой господин, вероятно, далеко за семьдесят, но выглядит гораздо моложе своих лет. На полке над его головой лежал кожаный чемодан. На нем я разглядел инициалы: Дж. Н. Э. Написанные готическим шрифтом, они возвещали всему миру: перед вами человек состоятельный.

— Эймс, — назвался он. — Доктор Джэйкоб Эймс из Сидар-Рапидс.

— О… — произнес я с нескрываемым разочарованием: учтивая беседа между нами наверняка будет невозможна.

— А вас, сэр, как зовут? Чем вы занимаетесь?

— Джон Вил, — ответил я со вздохом, но потом решил, что лучше играть в открытую, сказать все как есть. — Я тоже врач. Недавно окончил Томсоновский^[45] институт в Бостоне, сейчас еду в Сент-Пол, собираюсь открыть там практику.

— A-а… ясно, — отозвался мой попутчик. — Только вы, молодой человек, не врач. Вы просто один из многих проводников так называемой нетрадиционной медицины, ныне захлестнувших нашу огромную страну. Ваш Томсоновский институт — не что иное, как сборище сумасшедших гомеопатов, которые, вне сомнения, учат лечить туберкулез высушенными цветами и паровыми ваннами.

— При всем моем уважении к вам, сэр, думаю, вы несправедливы, — спокойно (но твердо) возразил я. — Традиционная медицина зачастую бесполезна, а порой и опасна. И это установленный факт. Варварское лечение слабительными и пусканием крови погубило больше больных, чем исцелило.

Поезд по-прежнему стоял на месте. Я уже смирился с тем, что мне придется выдержать еще несколько раундов ожесточенного спора, а потом всю дорогу ехать, избегая встречаться взглядом со своим оппонентом, как вдруг справа от меня раздался нервный голос, принадлежащий третьему пассажиру в нашем купе.

— Господа, потише! — сказал он. Его лицо пряталось за номером газеты «Сент-Пол кроникл». — Если вы не в состоянии вести мирную беседу, давайте лучше посидим в дружеском молчании, как прежде!

Мужчина опустил газету, являя нам свое угрюмое лицо, и через мое правое плечо устремил взгляд в окно. Внешне он был полной противоположностью доктору Эймсу. На вид не очень старый, он почему-то носил челку, прикрывавшую высокий лоб. Если «правильный» доктор излучал уверенность, то этот третий пассажир, казалось, постоянно находился в состоянии нервозности, теребя что-то в руках. Он удрученно покачал головой, потом снова взял в руки газету и попытался погрузиться в чтение.

— Сэр, — обратился к нему доктор Эймс, — вы мне представляетесь серьезным человеком. Уверен, у вас нет времени на все эти новомодные штучки вроде гидропатии, натуропатии и все прочие «патии», которые пропагандирует этот молодой человек…

Меня возмутил несправедливый отзыв о моих профессиональных качествах, и, желая выразить протест, я потянулся к своему саквояжу, чтобы вытащить диплом, но тут третий пассажир со злостью отшвырнул газету:

— Честно говоря, сэр, когда при мне начинают противопоставлять традиционную медицину нетрадиционной и наоборот, моя реакция однозначна: чума бы побрала и ту, и другую. Я в них не верю!

Все это было сказано столь свирепым тоном, что я остолбенел, а вот доктор Эймс не утратил хладнокровия:

— Сэр, по-моему, вы неоправданно категоричны. Разве есть более высокое призвание, чем борьба за жизнь человека?

— Высокое призвание, говорите? Ну уж нет, — отвечал третий пассажир. Он погрозил пальцем, приходя во все большее возбуждение. — Я прямо вам скажу, сэр, что эта ваша борьба за жизнь на самом деле — грубое насилие над человеческой природой. Я считаю, что человеческий организм должен исцеляться сам! И если требуется крайнее вмешательство, тогда уж лучше позволить человеку спокойно умереть.

— Так, так! — воскликнул доктор Эймс, поджимая губы. — Ну и ну! В жизни не слышал подобн…

— Позвольте узнать, сэр, — вмешался я. — На мой взгляд, вы судите слишком строго. Это потому, что вам навредил какой-то несведущий в своем деле врач или вы были разочарованы пустыми обещаниями мошенника-знахаря, врачующего больных молитвами и наложением рук?