Он перевернул ладонь, и крест выпал из смуглых пальцев, упруго подпрыгивая на цепочке, не давшей ему упасть на камни.

- Малая жертва?

- Да, префект.

- Мне не по нраву…

- Ты же понимаешь, что он сам все видел, Понтий. Он знает, что у нас нет иного выхода, и он сам захотел такого конца: умереть за свою собственную Истину. Его смерть, в отличие от столь многих других, не будет напрасной, - первосвященник поморщился. - Так к чему это представление?

Пилат не отводил глаз от мерно раскачивающегося алого креста. Будто маятник судьбы, который неумолимо подминает под свой такт желания, сомнения… Жизни.

- Так значит, распять?

- Для тебя это не должно быть сложно. Ты же любишь казнить настоящих бунтовщиков - так вот и притворись, что это просто один из них.

***

Солнце все так же сушило уставшую землю, заставляя ее покрываться мучительными уродливыми трещинами, от одного только взгляда на которые нестерпимо начинало жечь подошвы ног.

Солнцу не было дела ни до горы Голгофы за стенами города, ни до трех крестов, что были вонзены в нее еще вчера. Не было дела ему и до двух людей, что снова встретились на том же месте, уже окончательно приняв на себя бремя.

Один - с полными горстями надежд и возможностей. Другой - с уставшими глазами, не в силах больше решать за целый мир.

- Перед тем, как я послал его на крест… - голос префекта был глух, как никогда. - Он сказал мне, что рухнет Храм старой веры и возникнет новый Храм - Истины. И не будет власти ни Цезаря, ни какой-либо иной, а человек перейдет в царство справедливости и все той же истины, где вообще не будет надобна никакая власть.

Каиафа отвернулся, вцепляясь ладонями в резные перила балкона, а искрящееся золотое солнце незримо вздрогнуло на небосводе - и переломилось об столь же золотой купол Храма Соломона, будто не в силах совладать с его мощью.

- Для этого людям следует прежде перейти в царство совести, - первосвященник с трудом оторвал взгляд от здания, чтобы снова встретить серые глаза префекта. - А они явно не перейдут в него сами по себе. Вспомни Варраву, отпущенного лишь потому, что так научили толпу мы, сильные мира сего, - неожиданный порыв ветра взметнул полы темных одежд, на миг уподобляя их черным крыльям. - И пока люди не думают, пока люди не чувствуют и не Понимают, им нужна власть. Твердая власть, которая не допустит разгула хаоса и беспорядка.

Кайафа едва заметно насмешливо приподнял уголок губ. Он не договорил, но взгляд карих глаз в полной мере выражал несказанное.

“Не такая власть им нужна, как твоя, префект”.

- Настанут времена, Понтий, когда его ученики будут распинать, убивать и жечь все вокруг во имя его величия. Когда Варравы, сменяя других Варрав, будут грабить и насиловать с его именем на устах, а менялы, которых он сам выгнал из Храма, торговать, славя и превознося его, - в этот момент стекло в голосе Кайафы все же лопнуло, и режущими осколками брызнуло по балкону эхо удара. - И так было бы с любым подобным пророком-мучеником, вот только убив его сами, мы знаем, что делать и чего ожидать. На этот раз мы - храмовники, люди старого Храма, держим Правду и Порядок в своих руках, и нам самим придется нести свой крест - через кровь, через смерть и через огонь, если потребуется.

Пилат повернулся лицом, привычно щуря серые глаза, и Кайафа поймал его взгляд, приподнимая уголок губ чуть более открыто, но все еще без единой капли веселья. Солнце разливалось по небосводу, затапливая город в золотом пламени, и совсем рядом громада Храма Соломона незыблемым столпом ввинчивалась с холма в сияющее небо.

- Храм не рухнет, покуда его держим мы.

========== V. 1829 н.э.: Согласие. Французское королевство, Париж ==========

Площадь Согласия молчала под тяжелым свинцовым небом, обещавшим в течении часа развалиться на части и опрокинуть на Париж холодный дождь. Казалось, не так давно здесь, под таким же небом, чернел от крови острый клинок гильотины и озверевшая толпа кричала: “Свобода или смерть!” - а прошла уже треть века.

Мужчина в бежевом каррике и с тростью в руке вышел на площадь с улицы Сен-Антуан и, повертев головой и оглядев охрану на балконе здания слева, устремил взгляд на одного из караульных на земле. Тот коротко кивнул. Мужчина кивнул в ответ и скрылся обратно в улицу, чтобы толкнуть входную дверь.

Охрана внутри почтительно расступилась, тут же приблизился высокий лакей, которому отошел бежевый каррик, но трость осталась в руке человека, когда он прошел по устланному ковром полу и поднялся на второй этаж.

Снаружи по небу прокатился глухой раскат грома.

Мужчина распахнул охраняемые высокие двери, затем еще одни и наконец без стука толкнул одностворчатую.

- Это я, Магистр, - негромко объявил он.

- Неужели? - с тихим смешком раздался сухой голос. - Только ты, да герр Герхарт входите ко мне без стука, а по шагам я вас всё еще прекрасно различаю.

От письменного стола на вошедшего поднял взгляд другой человек. Годы взяли у него свое, глубокие морщины избороздили лицо, кожа выглядела сухой, губы почти выцвели, но в ярко-голубых глазах, помимо блестящей хитрости, оставался всё тот же холодный, рассчетливый ум.

- Ты рано, Жак. И неспроста.

- Да? - искренне изумился Жак, но тут же махнул рукой:

- Вы правы как всегда. Когда я научусь так же читать по лицам?

Магистр приподнял уголок губ.

- Ты уже умеешь.

- Но не вас, господин Талейран, не вас, - хмыкнул Жак.

Он прошел вглубь комнаты, уселся в кресло и, закинув ногу на ногу и отставив трость, подался вперед. Взгляд Магистра стал еще пронзительнее; другого человека на месте Жака он бы заставил поежиться и опустить глаза, но тот улыбнулся, смотря прямо.

- Я встретил ассасина, - сообщил Жак. - Вернее, он встретил меня. Того самого, который по глупости показал лицо надзирателю на фабрике Лато перед тем, как совершить убийство, а надзиратель потом рисовал его портрет для газеты.

Так как Талейран никак не отреагировал, а лишь продолжил смотреть, Жак снова заговорил:

- Мои предположения оказались верны, он искал, как подобраться к главе нашей охраны, а меня не узнал. Я сказал, что я ваш честный секретарь, потом подумал и добавил, что, вероятно, не очень честный, - он широко улыбнулся. - Но я дал ему след. Пусть идет. Мы всё равно готовились разобраться с этим продажным мерзавцем; руками Братства это выйдет надежнее.

- Помнишь то мудрое наставление, которое передавал тебе твой старший брат в прошлом году? - вместо всего остального спросил Магистр, опуская голову к лежавшим на столе бумагам.

Жак фыркнул и откинулся на спинку, скрещивая руки на груди.

- Натаниэль имеет свойство давать слишком много наставлений за год, - отозвался он. - Которое из них вы имеете ввиду? “Не заигрывай с ассасинами, Джейкоб, это плохо кончится, оно не как в банке, так манипулировать не выйдет”?

- Примерно это, - сухо кивнул Талейран и вернул взгляд Жаку. - Я прожил долгую жизнь, мсье, мне приходилось иметь разные контакты с Братством, и не всегда мы знали о нем достаточно, чтобы направлять на нужные нам цели. После падения Наполеона Братство слабо, но всё еще представляет угрозу. Безопаснее для вас будет не обращать на него внимания. Когда придет время, ассасины сами явятся на твой порог.

- Но я не хочу их ждать. Я хочу действовать, Магистр. К тому же…

Жак вновь подался вперед, и улыбка ярче осветила его лицо.

- Я слышал, как говорит этот молодой человек и видел его глаза. Они мне понравились.

Снаружи раздался новый раскат грома, и дождь наконец хлынул с небес, чтобы внизу разбиться о темный покров площади. Магистр ордена Храма прищурил голубые глаза и властно произнес только одно слово:

- Продолжай.

- Я уверен, он не лишен способности мыслить и трезво оценивать свои поступки, - послушно продолжил младший тамплиер. - А когда я сказал ему, что из-за той смерти Лато двести человек потеряли свои рабочие места и оказались на улице без средств к существованию… Уверен, после нашей встречи он помчался проверять, правду ли я сказал. Видимо, то было его первое убийство.