Через некоторое время их не станет видно вовсе, и на Париж опустится слепая ночь.
Для меня это наиболее удобное время суток: мой кроваво-красный плащ сливается с темнотой и я становлюсь одной из множества секундных теней-видений, скользящих по стенам спящих домов.
Под покровом ночи парижские улицы не признают неподготовленных и никогда не снисходят к умелым.
Если ты вышел в ночь один, то ты либо убийца, либо убит.
Я принадлежу ночи настолько, насколько ей может принадлежать человеческое существо.
Пожалуй, я буду честен, если скажу, что она – мой второй хозяин, моя вторая покровительница.
Белый крест на моей груди светится в темноте подобно снегу, но он никогда не выдает меня улицам. Большинство боится сделать даже шаг в мою сторону.
А те, кто не боится, не успевают сделать второй.
Красный крест под воротом рубашки, скрытый от посторонних глаз, всегда добавляет уверенности.
Монсеньор не устает требовать от меня быть с этим осторожнее, но я не могу просто так снять цепочку со своей шеи – в конце концов, монсеньор сам не расстается со своим знаком принадлежности к Ордену.
Что уж говорить о форме, которую он дал нам, просто поменяв цвета местами. Белый на красном вместо красного на белом – это даже чересчур символично.
Раньше мы просто проливали кровь.
Теперь наша кровь – все, что нам осталось. Все, что у нас есть, и все, что мы можем отдать.
И этого не мало.
Очертания Парижа медленно пропадают под полами ночного покрывала.
Письмо, которое я должен передать Сезару у ворот Сен-Дени, приятно греет грудь, напоминая о том, что моя жизнь принадлежит делу куда большему, чем просто служба.
Важнее службы своей стране может быть только служба миру.
И я бесконечно счастлив, что мой Магистр счел меня достойным этого бремени.
Сколько лет мы были вынуждены скрываться в том самом городе, в котором нас уничтожили три столетия назад… И вот монсеньор открыто носит на своей груди – нет, еще не наш, но мальтийский крест* (хотя есть ли большая разница?), а мы почти не скрываем, что принадлежим чему-то более великому, чем остальные.
Ассасины глупы, думая, что, устранив Магистра, они смогут убедить или заставить мягкосердечного Луи даровать своему народу свободу.
Я вспоминаю Шале и понимаю, что где-то глубоко внутри даже сочувствую его участи.
Хотя чего он ожидал, не знаю.
В итоге весь этот глупый заговор привел к тому, что теперь мы едины и можем открыто носить свой крест – как и раньше. И за это я даже благодарен Шале.
Сбоку, в переулке, отчетливо мелькает тень, а потом сквозь ночную тишину до меня доносится бряцанье оружия и хруст снега под тяжелыми сапогами.
Я не сбавляю шага: хотя в эту холодную ночь я был бы не прочь согреться в драке, письмо – важнее.
Но через некоторое время я спиной начинаю чувствовать, что это – не обычные воры или головорезы, которыми полон ночной Париж.
Я мастерски делаю вид, что не слышу и не вижу того, что происходит вокруг, и лишь упорно двигаюсь к цели, а боковым зрением цепляю светлую тень на крыше слева от меня.
Улица достаточно широка, а крыши высоки для того, чтобы нельзя было спрыгнуть на меня, если я буду держаться в середине мостовой.
Скрип снега под сапогами со спины приближается.
- Эй, месье!
Я оборачиваюсь – безмолвно; лишь крылья моей формы описывают в хрустяще-морозном воздухе красный полукруг.
- Да, сударь? Вам помочь? – облачко пара срывается с моих губ и бесследно растворяется в ночи.
Вежливость – не только условность, но и привычка. Мои однополчане все еще пытаются научить меня грубить в ответ, но в данном случае я – плохой ученик.
Передо мной человек в синем плаще: краем глаза я ловлю, как светлая тень исчезает за очередным дымоходом.
Совпадение?
- Вы странно торопились, господин гвардеец, - королевский слуга даже не пытается скрыть своего намерения, уже сжимая ладонью рукоять шпаги. – Я подумал, может, вы заблудились и мне проводить вас?
Я улыбаюсь и почти физически чувствую, как крест на моей шее становится теплее: сколько бы ни было столкновений между нашими полками, Жан-Арман дю Пейре – верная правая рука Магистра.
Сложно сдерживать улыбку, наблюдая, как они играют в противостояние перед королем, когда на самом деле они вместе – та сила, что держит Францию.
- Я подумал точно то же самое, сударь, - тени нигде не видно, но именно поэтому нельзя расслабляться, - И в этом же предлагаю вам свои услуги.
Гвардеец Его Величества открывает рот, но я позволяю себе перебить его:
- Месье, стоять на месте сегодня ночью слишком холодно. Позвольте не делать вид, что мы еще не знаем, для чего остановились здесь.
Он тихо усмехается:
- С удовольствием, сударь.
Я лишь коротко киваю: он мне не знаком, а значит, Ордену не принадлежит.
Монсеньор будет доволен, дю Пейре сделает скорбное лицо перед Королем, его полк потеряет одного своего скучающего солдата, а я все-таки смогу согреться.
Я обещаю себе, что покончу с ним быстро. С одной стороны, я не могу привести следующего за мной ассасина к Сезару, а с другой – ждать, когда мне воткнут в спину скрытый клинок, я тоже не очень-то желаю.
Мой ночной противник вытягивает из ножен шпагу. Я отбрасываю волосы со лба и силюсь скрыть улыбку: я давно не позволял себе драться по пустякам, да еще и на улице, и успел соскучиться по волнующему азарту схватки.
Мой противник делает шаг вперед.
Звон, захват, поворот, мой выпад, его отступление – и снег продолжает падать вокруг нас. Но он больше не холодит; стихия придает сил и будто бы участвует в нашем танце.
А я танцую. Танцую, позволяя себя слиться с ночью, слиться с холодом, и мой белый крест сейчас как никогда похож на мой красный крест.
Снова звон, снова сталь скользит блестящей змеей, готовой ужалить в тот момент, когда другой отвлечется. Его финт, еще один захват, быстрый отшаг назад – звон растворяется в ширине промерзшей улицы.
Я отбиваю нацеленный в горло удар и на крыше ближайшего дома замечаю ту же самую тень.
Но она не двигается, замерев в шаге от края, и мне кажется, что, если бы не снежная пелена, мы бы встретились друг с другом взглядом.
Из-за этого я мешкаю и лишь в последний момент уворачиваюсь. Наш танец распадается, когда сталь, для меня холоднее, чем воздух, огненным языком проводит по боку.
Ни одно слово не нарушает тишину падающего снега.
Ветер сдувает назад синие крылья моего противника, и мои красные устремляются за ними.
Танец постепенно превращается в охоту, где охотниками мнят себя оба и оба веруют, что участь другого уже предрешена.
Я скольжу вперед и ухожу с линии атаки, резко ныряя вниз и почти падая в снег. Мой клинок взлетает вверх и с отсутствующим сопротивлением пробивает центр не-моего креста.
Я резко подаю руку назад и выпрямляюсь.
Снег жадно глотает мой красный дар его стихии.
Я поворачиваюсь ровно в тот момент, когда белая фигура в плаще бесшумно спрыгивает на мостовую.
- И почему ты не вмешался раньше? – я наклоняю голову набок. Мне действительно неясно, отчего он не воспользовался явным преимуществом. - Я ждал тебя.
- Я искренне сопереживал твоему противнику, - ассасин протягивает вперед руку. – Письмо, тамплиер. Отдай и будешь жить.
Я молча снимаю с себя ставший ненужным красный плащ с белым крестом, и он кровавым всполохом проливается на снег.
Кроваво-красный на белом. Как когда-то давно.
Красный крест отражается в крови на лезвии моей шпаги, направленной на ассасина вместо письма. Он вздыхает, медленным движением вытаскивает свою шпагу, и сквозь шорох ветра и падающего снега я слышу, как выдвигается скрытый клинок.
Пальцы сами собой смыкаются за спиной на рукояти даги, и на этот раз я первым делаю шаг вперед.
Наша схватка не напоминает танец.
Он атакует, как атакует волк: резко, со всех сторон - он пикирует, как хищная птица, и, не достигнув цели с первого раза, отпрянывает назад, закрывается - и настороженно кружит вокруг меня, вытянув в моем направлении оба клинка, чтобы я не мог подобраться ближе, не наткнувшись на них грудью.
