Ждать, что он устанет раньше, бессмысленно, и я опускаю оружие в землю. Конечно, ведь они проводят всю жизнь в тренировках, потому что убийство нас для них - главная цель.

Монсеньор, посмеиваясь, как-то сказал мне, что быть целью чьей-то жизни - это большая ответственность.

Я не смог воспринять его слова как шутку.

Ассасин снова порывается вперед в надежде достать меня раньше, чем я успею поднять оружие; оба острия отражают белизну снега - но вместо того, чтобы отступить, я встречаю его на полпути. Разрезая ночь, искры вспыхивают в темноте.

Сталью по стали моя шпага скользит вперед - резкое движение кисти - и чужой клинок кончиком вспарывает снег; ассасин пытается ударить меня в голень, но я отступаю - и он посылает мне вдогонку длинный выпад. Парируя, я тут же вновь бросаюсь на него, пытаясь успеть до того, как он закроется.

Не успеваю.

И лишь с помощью Отца Понимания мне удается не напороться на ловко выставленное вперед острие скрытого клинка.

Снова мы кружим друг напротив друга, а снег кружит вокруг нас.

И с какой-то запредельной ясностью ко мне приходит осознание того, что моих возможностей солдата не хватит для того, чтобы справиться с ассасином.

У нас, в отличие от них, нет всей жизни для того, чтобы оттачивать воинское умение.

И поэтому мы умираем.

Я прищуриваю глаза, отражаю еще один комбинированный удар и начинаю отступать. Ассасин слишком умел, и руки болят от той силы, которую я вкладываю в каждый блок, чтобы не дать продавить свою защиту. Рубашка слева тепло прилипла к телу и тянет вниз от промочившей ее крови.

Я отчаянно парирую, продолжаю отступать - и наталкиваюсь сапогом на тело моего первого противника. Мостовая переворачивается, и снег мягко принимает меня в свои объятия.

Мой мир сжимается до нависшей надо мной фигуры в капюшоне и холодного острия, упирающегося в крест. Я отпускаю оружие и по обжигающему снегу медленно развожу руки сначала в стороны, а потом поднимаю ладонями вверх к голове.

Снег продолжает немо падать с черных небес, и я смотрю ввысь, вырываясь из того, что происходит здесь.

Мы умираем, потому что стремимся защитить мир, который, когда приходит время, не защищает нас.

Сталь сдвигает крест в сторону, возвращая меня обратно. Ассасин безмолвно протягивает вперед ладонь.

Я медленно, за краешек вытягиваю из-за пазухи сложенный листок бумаги.

Хорошо, что Магистр, чьей рукой написано письмо, этого не видит.

Ассасин носком сапога отталкивает сначала мою шпагу, а потом и дагу в сторону и только после этого наклоняется ко мне, при этом выразительно надавив на острие.

Мне не нужно напоминать о том, что я нахожусь на грани, и я лишь молча плотнее вжимаюсь спиной в тающий подо мной снег.

С какой-то странной отчужденностью я слышу, как гулко стучит о ребра мое сердце.

Я боюсь?

Ассасин забирает письмо, из-под капюшона неотрывно глядя мне в лицо.

И я отвожу глаза.

А когда мне в грудь с еще большей силой вжимается острие его шпаги, мертвенно-бледным паром срывается с губ:

- Прошу…

Мой враг кривится, как будто одно-единственное слово принесло ему боль, одним движением вкладывает шпагу в ножны -

И, брезгливо отворачивая от меня лицо, обжигающим холодом ставит свое клеймо:

- Трус.

Этого достаточно, чтобы я успел сделать ему подсечку и, когда снег жадно раскрыл под ним свою пасть, извернувшись змеей, навалиться сверху.

Я перехватываю скрытый клинок перчаткой - ладонь рвет острая боль - и лезвие кинжала, молниеносно вынутого из голенища ботфорта, разрезает падающие хлопья снега на капли воды, прежде чем на полную длину войти ассасину под грудь.

- Гордец, - тихо шепчу я.

И поворачиваю клинок.

***

- Раинер, где вас только носит! - длинноволосый мужчина спрыгивает с коня и направляется мне навстречу, но не сделав и пяти шагов, останавливается. Раздражение уходит с его лица, и теперь карие глаза смотрят с неподдельным участием.

- Бога ради, граф, не глядите на меня так, - перед тем, как протянуть ему письмо, я крепко сжимаю его руку. - Всего одно маленькое недоразумение.

- И скольких завтра недосчитается королевская рота?

- Рота? Рота - одного.

Сезар хмурится и легким движением смахивает со шляпы снег:

- Но…

Я лишь машу рукой.

- Отправляйся в путь. И пусть Отец Понимания ведет тебя.

То, что случилось, уже случилось. Ассасины никогда не забудут об этом.

Значит, так тому и быть.

Мы умираем, потому что стремимся защитить мир, который, когда приходит время, не защищает нас.

И тогда мы умираем за него.

Я смотрю в удаляющуюся спину своего брата, и ветер треплет кроваво-красные крылья моей формы.

А на Париж все также падает снег, но сквозь нависшие стальные тучи уже начинают пробиваться первые рассветные лучи.

_______________

*На деле, это знак Ордена Святого Духа. Но мальтийский крест взят в нем за основу.

========== III. 1291 н.э.: Путь Наверх. Иерусалимское королевство, Акра ==========

Комментарий к III. 1291 н.э.: Путь Наверх. Иерусалимское королевство, Акра

Арабский мини-переводчик к части:

Гяур - презрительное название любого не-мусульманина.

Безон - да в общем-то, и не по-арабски “Босеан”.

Вакиф - использовано как “не стрелять!” и “стой!”.

Рама - команда: “огонь!”

Ихриб бейтак - мусульманское проклятие; что-то вроде “мой бог разрушит твое жилище”.

Аатамиду алейк - я тебе верю.

«Босеан!»

Отчаянно прорезает густой дым чей-то одинокий крик.

Дым режет по горлу сарацинским кинжалом, въедается в слезящиеся глаза. В хауберке невыносимо жарко, шлем раскалился, койф царапает лоб, и голова идет кругом от нехватки воздуха.

«Босеан!» подхватывает кто-то, и вот уже спереди, позади, вокруг меня все, кого удалось собрать на смерть, хрипло, надсадно взывают к нашему знамени.

Единственному, что у нас осталось.

В паре шагов от меня, но через дым кажется, что по ту сторону моря, наш магистр наклоняется вперед с коня и молча кладет руку на плечо магистру Госпиталя.

И Жан де Вилье коротко кивает в ответ на немую просьбу своего давнего соперника.

***

- Ничего, братья, - голос магистра прорывается ко мне с трудом, хотя сам он справа и впереди от меня – в первом ряду. – Мы продержим их сколько сможем.

- Мы продержим их столько, сколько будет нужно для того, чтобы успели выйти корабли из гавани, - упрямой ложью отзываюсь я.

Море не даст, море озлобилось против нас, и большинство кораблей – корабли Лузиньяна, а он никогда не отдаст их, предпочтя спастись сам.

- Во имя Бога, - тихо отвечает магистр. – Я молюсь, чтобы ты оказался прав.

Сен-Антуанские ворота раскрываются ровно настолько, чтобы пропустить нас по четыре конных воина в ряд.

В прорези шлема мгновенно бьет нестерпимая волна жара от пылающих греческим огнем развалин первой стены, и я невольно поднимаю руку, заслоняя глаза, и опускаю голову.

- Поднять щиты! – голос магистра прорезает дым и заглушает гул, с которым пылающие снаряды полосуют воздух, чтобы взорваться за вторым кольцом стен.

- Поднять щиты! – откликаются госпитальеры в центре, и далеком эхом звучит в арьергарде голос кого-то из военачальников Кипра. – Щиты наверх!

Я резко вскидываю руку – в нужный момент, потому что в щит мгновенно впивается стрела, пущенная со взятого первого кольца.

За ней другая. И третья.

Я даже не пытаюсь считать. Просто слежу за тем, чтобы ни одна стрела не прошла через сцепление над головой моего щита и щитов тех, кто находится по обе стороны от меня.

Ряд пехоты, прикрывающей нас спереди, движется медленно, и трудно держать строй, когда лошадь то и дело норовит споткнуться о лежащий на земле труп.

Находясь во втором ряду, мне не видать противника из-за дыма, но зато отлично слышно, как беснуется толпа сарацин, наконец-то настолько близкая к желанной добыче.