Бабушке Рохе снились страшные сны, она вскакивала с криком и потом бродила по дому, шепча молитвы. Успокоили её не сыновья и не муж, а быстроногий местечковый почтальон Казимирас, который через месяц после призыва Шлеймке принёс бабушке письмо из Алитуса. В серый конверт была вложена бережно обёрнутая в бумагу маленькая фотокарточка – её писаный красавец в военной форме и фуражке верхом на лошади.

– Генерал, – пролепетала Роха-самурай, трижды поцеловав снимок, и заплакала.

Наверно, такую же фотографию Шлеймке прислал и Хенке. Не мог не прислать. Уж ей он, надо думать, в первую очередь отправил. Чего же она тогда не пришла к ним на Рыбацкую, чтобы похвастаться и поделиться своей радостью? Мол, смотрите, Роха, каков наш Шлеймке! Бравый улан! Видно, у бедняжки ума не хватило. А ведь радость надо стараться делить на всех, от этого её не убывает, а только прибавляется.

Но Хенка на Рыбацкую улицу так и не явилась, хотя уверяла, что будет их всех любить.

Роха норовила где-нибудь её подкараулить, выследить, но ту как ветром сдуло. Сколько она о Хенке ни расспрашивала своих товарок, соседей, знакомых богомольцев и лавочников, те лишь плечами пожимали, никто ничего не ведал о старшей дочери Шимона Дудака. Тогда изнывающая от любопытства бабушка Роха решила больше не искать обходных путей и, не церемонясь, во дворе синагоги уточкой подплыла к самому Шимону Дудаку с придуманным заманчивым предложением для Хенки. Её, Рохи, старый знакомый – хозяин москательно-скобяной лавки реб Ешуа Кремницер – якобы ищет для своего внука Рафаэля хорошую еврейскую девушку-няньку. Может быть, безработную Хенку заинтересует такой заработок. Ведь лишняя копейка семье из восьми ртов никогда не помешает.

– А Хенки нет, – простодушно ответил Шимон, который в местечке был более известен своим бархатным низким баритоном, чем шилом. Сидя за колодкой, он частенько напевал израненным бездорожьем ботинкам и сапогам весёлые песни о раввинах и их послушных учениках, об изворотливых свахах и сводницах. Порой Шимон затягивал по-русски куплет из лихой песни о могучей реке Волге и разбойнике, бросившем в неё свою любовницу-персиянку. Эту песню Дудак привез из Витебска, куда в начале мировой войны евреев Литвы с пограничной полосы как «германских шпионов» выселил русский царь.

– Как нет?! А где же она?

Бабушка нисколько не сомневалась, что дочь не могла уехать, не сказав отцу, куда отправляется. У Шимона она наверняка всё выведает.

– Хенка отправилась в армию, – то ли с тайной тревогой, то ли с опаской ответил вечный конкурент моего деда Довида.

– Что, литовцы уже вздумали и евреек забирать в своё войско? Конец света!

– Хенка, как бы это сказать, туда по своей воле отправилась, – пока Шимон говорил, с его усталого лица не сходила робкая улыбка, разглаживая своим тусклым светом распахавшие лоб морщины. – Вашего сына Шлеймке проведать пожелала. – И, как бы оправдывая её поступок, добавил: – Дочь бакалейщика Луцкого вслед за своим ухажёром жестянщиком Генехом аж в Америку пустилась. Вы можете мне сказать, кому там, в Америке, срочно потребовался жестянщик? И не откуда-нибудь, а именно из нашей Йонавы? Я слышал, что и ваша Лея тоже в ту сторону посматривает.

– Вы про Лею слышали, а я, её родная мать, про это ничего не слыхала. От кого же, позвольте полюбопытствовать, вы слышали? Кто же тот сокол, который высмотрел, в какую сторону света направлен её полёт?

– Люди говорят.

– Люди говорят, что Земля вокруг Солнца вертится. И вы, Шимон, им верите? Почему же я не верчусь, вы не вертитесь, раввин Элиэзер со свитками Торы в руках в синагоге вместе с богомольцами не вертится? – Роха от слов Шимона сникла, но виду старалась не подавать. Она и мысли не допускала, что дети куда-нибудь уедут и навсегда оставят её наедине с молчуном Довидом. Правда, Айзик намекал, что в Литве не останется, хочет попытать счастья в другом месте. Но чтобы наладилась уехать Лея, старшая? Да ещё в Америку? В это Роха отказывалась верить.

– Лучше, Шимон, скажите мне, как долго Шлеймке и ваша дочь Хенка собираются вдвоём на одной лошади скакать в этом Алитусе? – Роха вонзила свой вопрос, как наконечник копья, в улыбчивое лицо Шимона, но тот про совместную скачку никакого понятия не имел и, смачно, во весь рот, зевнув, ответил:

– Одному Богу известно, сколько. Может, всю оставшуюся жизнь.

Новость ошеломила Роху.

Она была не в силах побороть в себе недовольство и завистливое восхищение упорством любящей Хенки и даже, что было редкостью, решила поделиться с мужем слухами о намерениях Леи и поездке Хенки в Алитус.

– Что ты на это скажешь?

– А что тут сказать? – буркнул Довид. – Дети как птицы. Посидят на ветке, почистят пёрышки, почирикают-почирикают и улетят на другое дерево. Ветка покачается, покачается и затихнет. А что касается Хенки, она отчаянная девчонка. Все сделает, чтобы своего добиться.

– Кроме меня, твоей законной жены, ты готов всех на свете укрывать под своим тёплым крылышком, каждого погладить по головке и поддержать! – не преминула поддеть его бабушка. – Сейчас – ты только, пожалуйста, на меня не обижайся – за таким сокровищем, как ты, я никуда бы не поехала… Ни в Алитус, ни в Шмалитус. Пожалела тогда тебя, недотёпу.

– Что поделаешь, Роха! Нет ничего слаще, чем ошибки незрячей молодости… Может, мы и впрямь купили бы с тобой билеты на разные поезда, но мы, дорогая, сели в один и тот же вагон и, кажется, были счастливы. Теперь уж придётся нам вместе трястись со всеми нашими грехами и пожитками дальше, пока Господь не распахнет перед нами небесные врата. А Хенка, видно, своего добьётся, нашего сыночка не упустит. И, хочешь не хочешь, будет у нас в доме праздник.

– Ишь, какой прыткий! Будет праздник! Может, они там, в Алитусе, побалуются-побалуются и ещё разбегутся! Тогда, Довид, в нашем доме на самом деле будет праздник.

– Чует моё сердце, Роха, не разбегутся. – Он вытер рукавом рубахи лоб и, глядя на жену с испуганным обожанием, тихо, словно посвящая её в какую-то тайну, добавил: – Первым делом я тебе, Роха, сошью новые туфли из хромовой кожи на высоком каблуке. Потом пойдём к дамскому угоднику Генеху Шарфштейну и закажем крепдешиновое платье, затем Нахум Ковальский сделает тебе красивую причёску, а то ты всё время ходишь взлохмаченной, а Гедалье Банквечер смастерит мне двубортный костюм, и мы с тобой выпьем на свадьбе по чарочке за их счастье…

– Что я слышу? – выплеснула наружу свой ехидный восторг Роха. – Господь Бог совершил чудо!

– Чудо? – окатил её удивлённым взглядом муж.

– На шестидесятом году после полной немоты ты первый раз заговорил не как сапожник, а как муж! И что это, дорогой, на тебя нашло?

– Ты что делаешь из меня бесчувственное чучело?! Без сердца и без мозгов! – возмутился необидчивый Довид.

– Раньше из тебя, Довид, нельзя было такое вытянуть даже клещами. Туфли из хромовой кожи, крепдешиновое платье, причёска… Что же ты столько лет молчал? – Она подошла к мужу и неуклюже его обняла. – Может, ты хоть на старости мне первый раз и в любви объяснишься?

– Могу, – храбро сказал дед. – Это, видит Бог, мне ничего не стоит, – усмехнулся он.

– Ладно, ладно, – пожалела мужа бабушка.

Милосердный Шимон Дудак благословил дочь в дорогу и предупредил, чтобы она в чужом городе не задерживалась и зря родителей не волновала.

– Поезжай, поезжай. Птица, которая всё время сидит на ветке, может разучиться летать, – сказал он.

Сын его конкурента и одногодка Довида Кановича Шлеймке ему нравился. Чернобровый, статный, глазастый! Тихоня и не лодырь. Кому такой зять не придется по душе? Тем более что у Шимона четыре дочери на выданье – велика ли радость, если они все засидятся в девках. Что за толк в высохшем колодце, из которого нельзя напиться? За свою старшую Шимон был спокоен.

В Алитусе Хенка попала в косой стремительный дождь и вымокла до нитки. Она добежала до какой-то темной подворотни, спряталась там и, воровато оглядываясь по сторонам, с весёлым отчаянием принялась выжимать сатиновую блузку и юбку. Когда сквозь отрепья туч, которые бросились наутёк от ветра, выглянуло скаредное литовское солнце, она чуть подсохла, приободрилась и вышла из своего укрытия. Совершенно не ориентируясь в хитросплетении улиц и переулков, Хенка наугад отправилась на поиски своего улана. Если до того, как солнце начнёт клониться к закату, рассуждала моя будущая мама, не удастся найти часть, в которой служит её Шлеймке, она постарается устроиться на ночлег в местной синагоге. В каждом местечке для забредшего странника в молельне всегда найдётся дряхлая кушетка с тощим матрасом, жёсткой подушкой и бессовестными клопами. Она переночует в Божием доме, а утром выпытает у какого-нибудь прохожего еврея, как пройти к армейским казармам.