Быть-можетъ оно такъ и было; онъ ни однимъ словомъ не упоминалъ о безконечно долгой порѣ, прожитой имъ въ приморскомъ домѣ. Но часто принимался онъ разсказывать изъ временъ своей молодости -- старинныя исторіи, невѣдомыя никѣмъ изъ живущихъ кромѣ его, и при этомъ смѣялся отъ души, а иной разъ слезы текли по увядшимъ, блѣднымъ щекамъ.
Въ этихъ старинныхъ исторіяхъ помнилъ онъ все досконально, какъ кого зовутъ и всѣ прозвища, день и часъ, и даже свѣтило ли при этомъ солнце или шелъ дождь; но недавнія событія онъ плохо разумѣлъ и перепутывалъ ихъ самымъ страннымъ образомъ. Такъ, Цецицицію онъ нерѣдко звалъ именемъ своей возлюбленной: Ульрикой; и Цециліи до боли прискорбно были слышать, когда онъ по временамъ заговаривалъ объ ея мужѣ, какъ о любимомъ ею человѣкѣ, къ которому онъ сильно ревнуетъ, хотя тотъ и не долго здѣсь пробылъ,-- пока наконецъ она поняла, что старикъ разумѣетъ Готтгольда.
Въ первый разъ это странно взволновало ее, а потомъ, когда прадѣдъ снова завелъ объ этомъ рѣчь ипритомъ спокойно, какъ будто это такъ и было и быть иначе не могло, соединяя имя ея въ такой тѣсной связи съ именемъ возлюбленнаго,-- она приняла это за чудный сонъ, который грезится въ полудремотѣ почти наяву, пока не отступила въ страхѣ предъ опасностью, таившейся въ этомъ снѣ. Этого не должно, не могло быть! Зачѣмъ обманывать себя представленіемъ дѣйствительности невозможной, будущности -- несбыточной!
И она высказала это съ страстною силою, въ цѣломъ потокѣ слезъ, обращаясь болѣе къ самой себѣ, чѣмъ къ старику, когда онъ снова заговорилъ о Готтгольдѣ, который что-то ужь слишкомъ долго-де не является, оставляя въ одиночествѣ и ее, такъ сильно его любящую, и ребенка, охотно играющаго съ нимъ. Она сказала ему, что ей и думать объ этомъ не слѣдуетъ, такъ какъ за ними слишкомъ много пережитаго, которое должно разлучить ихъ навсегда, и что еслибы кровь ея не принадлежала уже ея ребенку и отцу, она отдала бы ее всю до капли за "его, но никогда не могла бы стать его женою. Это было въ саду, однимъ изъ чудныхъ, словно лѣтнихъ вечеровъ октября мѣсяца, и пока она говорила, старикъ съ глубокою важностью въ лицѣ глядѣлъ на янтарно-желтый востокъ, сквозившій въ пестрой листвѣ деревьевъ, въ которой не слышалось ни малѣйшаго дуновенія вѣтерка. "Да, да" проговорилъ онъ: "ты много-много выстрадала; но" прибавилъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія: "это было такъ давно, такъ давно уже. Время исправляетъ многое, многое! "
Онъ казалось опять погрузился въ мечтательныя воспоминанія о тѣхъ дняхъ, которые нынѣ лишь для него одного сохранили значеніе дѣйствительнаго бытія, лишь для него одного всплывали изъ Леты; но затѣмъ, когда взглядъ его скользнулъ но заплаканному лицу собесѣдницы, онъ провелъ рукою но лбу и по глазамъ и торопливо заговорилъ, какъ будто боясь снова забыть это...
-- Не все, впрочемъ! Или по крайней мѣрѣ медленно, очень медленно; можетъ пройдти шестьдесять, семьдесятъ, я не знаю сколько лѣтъ -- а все таки оно еще не уладится вполнѣ, пока не соберешься съ духомъ и не признаешься другому человѣку. А высказался ему, въ тотъ вечеръ какъ я спасъ его на морѣ,-- и таково оно хорошо вышло, очень много вышло хорошаго; съ тѣхъ мнѣ стало такъ легко на сердцѣ. Ты тоже должна кому нибудь высказаться,-- не мнѣ, я многое забываю, могу и это забыть. Ты должна ему высказаться.
Л на другой день вечеромъ, ходя съ нею взадъ и впередъ но той же аллеѣ, при мерцающемъ въ вѣтвяхъ вечернемъ свѣтѣ, онъ вдругъ остановился и спросилъ; "сказала ты ему?" Тоже спрашивалъ онъ и на третій и на четвертый день, озабоченно качая сѣдою головою, когда она вся вспыхнувъ отвѣчала: "нѣтъ, батюшка, я не говорила ему" и прибавила про себя: "да и завтра, когда онъ пріѣдетъ, не скажу, никогда не скажу этого."
Готтгольдъ пріѣхалъ -- и не одинъ. Съ нимъ былъ князь Прора, у котораго онъ долгое время гостилъ въ замкѣ, набрасывая эскизы въ оружейной залѣ, и окончивая рядъ итальянскихъ пейзажей въ столовой. Князь пожелалъ проводить его на обратномъ пути въ Прору, а когда узналъ, что Готтгольду надо еще по дорогѣ заѣхать въ Долланъ, проститься передъ отъѣздомъ въ Италію, то просилъ позволенія сопутствовать ему и туда.
-- Вѣдь мы съ вами, сударыня, собственно говоря, сосѣди, сказалъ молодой человѣкъ,-- какъ по Прорѣ, такъ и но Замку -- и мнѣ давно бы слѣдовало сдѣлать вамъ визитъ; но теперь, надо признаться, меня привлекъ сюда особенный интересъ. Нашъ другъ, еще задолго предъ этимъ, разсказывалъ мнѣ о гробницѣ гунновъ, что у васъ въ лѣсу и которая быть можетъ одна лишь на всемъ островѣ такъ хорошо сохранилась. Ну, намъ для оружейной залы нуженъ ландшафтъ именно съ гробницей гунновъ,-- и когда я ему напомнилъ объ долланской, упрямецъ сталъ на томъ, что это дѣло неподходящее. А разумѣется утверждаю напротивъ, что намъ нельзя безъ нея обойдтись, тѣмъ болѣе что Долланъ, прежде чѣмъ нерейдти въ вашъ родъ -- т. е. Бенгофскій -- что случилось тому назадъ лѣтъ двѣсти, если считать и шведскую отрасль,-- Долланъ, говорю я, былъ владѣніемъ князей Прора съ значительной частью этого острова; да, здѣсь на береговой возвышенности во времена язычества гнѣздилась ихъ твердыня, окруженная земляною стѣною, сваями и могилами, объ остаткахъ которыхъ упоминается изъ древнихъ лѣтописяхъ,-- и поэтому весьма возможно, даже вѣроятно, что въ этихъ гробницахъ покоится прахъ моихъ предковъ. И отъ подобныхъ-то воспоминаній я долженъ отказаться, благодаря эгоизму художника? Никогда! У насъ еще цѣлый часъ времени, туда и назадъ мнѣ говорятъ понадобится полчаса,-- пожалуйста, любезный другъ, не безпокойтесь! Васъ я менѣе всѣхъ желалъ бы взять съ собою, такъ какъ вы своими противорѣчіями испортите мое настроеніе.
-- Я охотно провожу васъ, сказалъ старый Бослафъ:-- я частенько таки охотился тамъ наверху съ свѣтлѣйшимъ прадѣдомъ вашимъ. А теперь ужь давно-давно не заходилъ туда; мнѣ бы хотѣлось побывать еще разикъ.
Князь съ изумленіемъ поглядѣлъ на старика. Много наслышавшись объ немъ отъ Готтгольда, онъ съ самаго прихода привѣтствовалъ его съ глубочайшимъ уваженіемъ; но ему сдавалось какъ-то похоже на сказку, чтобы кто нибудь бывалъ на охотѣ вмѣстѣ съ Малые, фонъ Прора, который жилъ во времена Фридриха Великаго и еще передъ семилѣтней войной посланъ былъ шведскимъ правительствомъ съ дипломатическимъ порученіемъ въ Берлинъ.
-- Я никакъ не могу допустить возможности этого, сказалъ онъ:-- никакъ не могу!
Но старикъ невидимому даже не замѣтилъ вѣжливаго противорѣчія; онъ уже взялъ свою трость и шелъ широкими шагами впередъ, изъ саду, гдѣ происходилъ этотъ разговоръ. Князь улыбаясь поспѣшилъ вслѣдъ за нимъ.
-- Ваша свѣтлость, позвольте намъ по крайней мѣрѣ хоть послѣ придти, сказалъ Готтгольдъ.
-- Прошу васъ, отвѣтилъ князь,-- ради стараго господина, которому мое общество можетъ и прискучить подъ конецъ... А потомъ, отведя Готтгольда нѣсколько шаговъ всторону, прибавилъ:-- Намъ остается еще часъ, не пропускайте его даромъ. Увидавъ эту даму, я понялъ, уразумѣлъ все, о чемъ вы умолчали, вы, скрытнѣйшій изъ смертныхъ. Да приметъ васъ богъ молчаливой любви подъ свое милостивое покровительство!
Готтгольдъ тихо вернулся туда, гдѣ оставилъ Цецилію, и нашелъ ее все въ той же задумчивой нозѣ. Выскажется ли она сегодня, или промолчитъ, какъ дѣлала это до сихъ поръ, и молча отпуститъ его?
Онъ подошелъ къ ней и взялъ за опущенную руку. "Цецилія!"
Она медленно подняла темныя рѣсницы и поглядѣла на него съ выраженіемъ трогательной мольбы.
-- Мнѣ не слѣдуетъ вызывать тебя на объясненіе? Я долженъ предоставить тебя молчанію, Цецилія? Но надо же высказаться; позволь же мнѣ сдѣлать это за тебя. Ты можешь сказать это только женщинѣ -- и то говорить было бы излишне: она и безъ того поняла бы тебя,-- не такъ ли? Развѣ любовь менѣе проницательнѣе чѣмъ глазъ сочувствующей подруги? Не знаю; могу только то сказать, что читаю въ твоемъ сердцѣ. Ботъ въ чемъ дѣло, Цецилія. Ты любишь меня, но не смѣешь отдаться своему влеченію; да, ты робко отступаешь предъ мыслію о томъ, чтобы стать моей женою,-- какъ передъ проступкомъ -- противъ кого? Это жестоко, Цецилія, но я долженъ это выговорить: противъ твоей гордости. Вотъ чего ты боишься -- самой себя, а не меня. Ты знаешь -- такъ же какъ вотъ то, что солнце теперь садится, а завтра снова войдетъ,-- ты знаешь, что не будетъ ни дня, ни часа такого, когда бы я хоть словомъ или взглядомъ упрекнулъ тебя въ твоемъ прошломъ несчастій, безграничномъ несчастій; ты знаешь, что мнѣ, какъ я думаю, не въ чемъ прощать тебя. Но ты, Цецилія... ты думаешь, что ты сама себѣ никогда не простишь. Ты думаешь, что если неопытная шестнадцатилѣтняя дѣвочка разъ ошиблась, то стыдъ и раскаяніе должны вѣчно тебя преслѣдовать, стыдъ и раскаяніе должны вырвать тебя изъ моихъ объятій, еслибъ ты даже и послѣдовала когда нибудь влеченію сердца...
