-- Ваша свѣтлость пожаловали какъ разъ въ пору, сейчасъ покажутся вонъ изъ-за того ряда холмовъ первые всадники; могу ли я предложить вашей свѣтлости мою зрительную трубу? вскричалъ старый графъ Грибенъ своимъ рѣзкимъ голосомъ.
-- Благодарю, благодарю, мнѣ бы не хотѣлось лишать васъ этой вещи; она нужнѣе вамъ, чѣмъ мнѣ. А что цѣль, по прежнему, здѣсь передъ трибунами?
-- Разумѣется, ваша свѣтлость; вотъ они, ѣдутъ!
Князь взялъ у стараго аристократа на минуту зрительную трубу; на эстрадѣ все взволновалось и зашумѣло: -- ѣдутъ, ѣдутъ!-- пожалуйста, сидите на своемъ мѣстѣ!-- послышалось со всѣхъ сторонъ, и всѣ глаза, вооруженные, устремились на длинный рядъ холмовъ, про которые говорилъ князю графъ Грибенъ. На немъ дѣйствительно виднѣлись три подвижныя пятнышка; они, съ удивительною для такого значительнаго разстоянія быстротою, одновременно спускались внизъ и уже опять изчезли въ углубленіи между, двумя рядами холмовъ, когда на томъ же самомъ мѣстѣ опять показались четыре или пять подвижныхъ пятнышекъ, чтобы точно такъ же спуститься съ холма и изчезнуть въ углубленіи. Но участіе публики сосредоточивалось исключительно на первыхъ трехъ пятнышкахъ. Судя по промежутку времени между появленіемъ этихъ трехъ пятнышекъ и слѣдующихъ четырехъ -- объ отставшихъ нечего уже было и говорить; можно было съ увѣренностью заключить, что побѣдитель могъ выйти только изъ нихъ, и хотя только помощію самой лучшей зрительной трубы можно было видѣть, что что эти три подвижныя пятнышка -- несшіеся во весь опоръ всадники, но двухъ изъ нихъ уже положительно называли по имени; насчетъ третьяго всадника колебались. Одни говорили, что это баронъ Куммеровъ на Генгистѣ, тогда какъ другіе держали пари за Ревекку графа Царентина, управляемую младшимъ барономъ Брезеномъ.
-- Но двое-то другихъ, ваша свѣтлость, двое-то другихъ: мой Куртъ и Карлъ Брандовъ! кричалъ, вспыхнувъ отъ волненія и размахивая руками, старый графъ Грибенъ такъ громко, что это разнеслось по всей эстрадѣ.
-- Графъ Грибенъ! Карлъ Брандовъ! бѣглымъ огнемъ летали эти имена изъ устъ въ уста по всей эстрадѣ, съ эстрады по лѣстницѣ перебѣгали внизу между волнующеюся толпою, гдѣ всѣ стояли на цыпочкахъ съ вытянутыми шеями. Графъ Грибенъ! Карлъ Брандовъ на гнѣдомъ!
Карлъ Брандовъ! при этомъ имени Готтгольда бросило въ дрожь. Оно, словно заклятіе злаго чародѣя, опустошило его жизнь; съ нимъ, съ самыхъ юныхъ лѣтъ, связывалось для него столько дурныхъ воспоминаній, и всегда, раньше ли, позже ли, да и въ настоящее время, оно отождествлялось въ его глазахъ съ понятіемъ о всемъ, что возстаетъ и бунтуетъ во глубинѣ человѣческаго сердца противъ боговъ свѣта. И вотъ, это имя несется къ нему со всѣхъ устъ: Карлъ Брандовъ! Карлъ Брандовъ!...-- какъ будто бы это было имя человѣка, разливающаго счастье и довольство уже однимъ своимъ присутствіемъ; и прелестные глаза сіяли, и аристократическія ручки уже нетерпѣливо махали обшитыми кружевомъ платочками въ знакъ привѣтствія побѣдителю. Цѣлый народъ, затаивъ дыханіе, нетерпѣливо ждалъ этого человѣка. И не правъ ли ужь онъ полно въ отношеніи одинокаго мечтателя, когда для достиженія своей блестящей цѣли: денегъ, почета и благоволенія женщинъ, онъ не пожалѣлъ никого, ничего? Можно ли требовать отъ него, чтобъ онъ свернулъ съ своего пути изъ уваженія къ какому нибудь нравственному принципу, когда его не остановило никакое препятствіе? И если побѣда не дешево дается, то можно ли ставитъ ему въ вину, что онъ не отнесся къ чужому благосостоянію и горю, или даже и жизни, съ тѣмъ уваженіемъ, какого мы требуемъ и въ правѣ требовать отъ спокойнаго гражданина,-- когда онъ не подорожилъ своею собственною жизнію!
Ботъ какія странныя мысли мелькали въ головѣ І'оттгольда, въ то время, какъ его взоры, точно такъ же какъ взоры всѣхъ присутствовавшихъ, были устремлены на то мѣсто, гдѣ, по мнѣнію находившихся по близости Готтгольда знатоковъ, должны были появиться всадники. По вотъ и они -- теперь и невооруженный глазъ могъ отличить ихъ -- и восклицанія: "графъ Грибенъ! Карлъ Брандовъ!" опять послышались. На этихъ двухъ всадникахъ и сосредоточилось всеобщее вниманіе; они появились одновременно, тогда какъ третій всадникъ уже настолько отсталъ, что показался цѣлыми тридцатью секундами позже. На него нечего ужь было и разсчитывать. Лошади бѣжали такъ неистово -быстро, что нельзя было наверстать ни одной потерянной секунды, а тутъ тридцать -- да это просто вѣчность! Дѣло шло уже только о гнѣдомъ и Бесси. они съ первый же минуты обратили на себя вниманіе и за нихъ до послѣдней минуты держали пари на громадныя суммы. Кто изъ нихъ побѣдитъ: гнѣдой или Бесси? Никто не дерзалъ рѣшить этого; никто уже не предлагалъ и не принималъ пари; едва осмѣливались говорить, шевелиться, до такой степени были у всѣхъ напряжены нервы. Ни на одинъ волосокъ не клонилось коромысло вѣсовъ на ту или другую сторону! Если Бесси, какъ всѣ вообще утверждали, была проворнѣе гнѣдаго, за то всѣмъ извѣстное искуство Брандова въ верховой ѣздѣ могло выравнять эту разницу; обѣ разомъ -- съ эстрады извивающуюся линію дороги можно было видѣть такъ же явственно какъ линію на какой нибудь ландкартѣ -- перепрыгнули лошади черезъ третью (считая отъ послѣдней) преграду, черезъ вторую, черезъ предпослѣднюю; оба разомъ побѣдили всадники послѣднее препятствіе -- стѣну въ шесть футовъ вышиною. Въ волнующейся толпѣ раздались клики удивленія. А тамъ опять наступила мертвая тишина. Скоро все должно было рѣшиться. За послѣдней преградой слѣдовала полоса совершенно гладкаго грунта, а затѣмъ участокъ болотистой земли въ нѣсколько десятинъ, вокругъ котораго были разставлены шесты съ флагами. Если гнѣдой не обгонитъ значительнымъ образомъ Бесси на гладкомъ грунтѣ, онъ пропалъ, потому-что Бесси -- это было извѣстно -- легка какъ коза, ей ничего не значитъ пробѣжать по болоту, тогда какъ гнѣдой или завязнетъ или долженъ будетъ сдѣлать крюкъ, и ужь этотъ-то крюкъ не обойдется ему даромъ, хотя бы онъ и обогналъ ее на гладкомъ грунтѣ.
Но гнѣдой ни на одинъ футъ, ни на одинъ дюймъ не обогналъ Бесси. Первую половину пути обѣ лошади неслись рядомъ, затѣмъ опередила Бесси -- на половину лошадинаго туловища, на цѣлое лошадиное туловище, на два, на три, на полдюжины лошадиныхъ туловищей.-- Тѣ, кто держалъ пари за гнѣдаго, перемѣнились въ лицѣ. Но и за Бесси тоже держали пари и притомъ на гораздо болѣе значительныя суммы; счастливцы бросали торжествующіе взгляды. Говоритъ было нѣкогда. Бесси уже достигла края болота; видно было, какъ ея всадникъ повернулся на сѣдлѣ, чтобъ измѣрить разстояніе между нимъ и его соперникомъ, и вслѣдъ за этимъ помчался влѣво но краю болота.-- "Молодецъ! молодецъ!" кричалъ старый графъ Грибенъ,-- "тамъ будетъ подальше, ваша свѣтлость, но за то грунтъ крѣпче, а времени то у него довольно. Гнѣдому уже не нагнать его, ура!" -- кричалъ въ восторгѣ старикъ, махая своей шляпой. "Ура! Ура!" гремѣла подвижная толпа, забывая свои восторги по поводу гнѣдаго,-- "Бесси побѣждаетъ, гнѣдой проигрываетъ! Ура!"
Мигомъ все смолкло, точно молнія ударила въ землю передъ зрителями. Брандовъ поспѣлъ къ тому мѣсту, съ котораго, за двѣ секунды предъ тѣмъ, графъ Грибенъ, обезпеченный отсталостью противника, хотѣлъ обогнуть трясину. Мощнымъ скачкомъ Гнѣдой очутился на болотѣ, ни на волосъ не сбившись съ прямаго пути, и понесся но наиболѣе топкой, но за то и кратчайшей части его, съ каждымъ мгновеніемъ невидимому все шибче и шибче, между тѣмъ какъ всадникъ не прибѣгалъ ни къ хлысту, ни къ шпорамъ, словно мчался онъ но ровному лугу,-- вотъ онъ махнулъ рукой своему сопернику, обогнавъ его, при чемъ вода свѣтлымъ ключемъ забила изъ подъ копытъ.
Вотъ онъ достигъ уже окраины болота по сю сторону и скачетъ по широкой прямой дорогѣ -- ужь не бѣшеной прытью, а курцъ-галопомъ, словно смѣясь надъ противникомъ, который, но достиженіи Брандовымъ твердаго грунта, отчаявшись въ побѣдѣ, своротилъ съ дороги.
И снова раздалось: "ура, Гнѣдой! ура, Брандовъ!". Зрители махали шляпами, шапками,-- и бурные клики разростаясь, слились въ оглушительно громовый гулъ, когда побѣдитель, проѣхавъ трибуны, миновалъ и цѣль тѣмъ же курцъ-галопомъ. Все поднялось на цыпочки, мужчины кричали ура, дамы махали платками -- и всѣ тѣснились но широкой лѣстницѣ внизъ на площадку, чтобы поближе взглянуть на побѣдителя и на дивную лошадь, когда онъ, но обычаю, вернется -- и еще разъ, но уже шагомъ проѣдетъ мимо трибунъ туда, гдѣ сѣдлаютъ коней.
