-- Черти проклятые! сказалъ Іохенъ Пребровъ.

Стоя на верхушкѣ высокой дюны, они съ напряженнымъ любопытствомъ слѣдили за этимъ увлекательнымъ зрѣлищемъ; каждая фаза его была также ясна имъ, дѣтямъ взморья, какъ будто бы они находились на мѣстѣ! дѣйствія. Конечно, имъ много помогалъ въ этомъ случаѣ телескопъ; онъ переходилъ отъ одного къ другому и въ j эту минуту находился въ рукахъ Готтгольда. Готтгольдъ полагалъ, что если показанія Іохена справедливы, они должны увидать, по крайней мѣрѣ на отдаленныхъ дюнахъ, фигуры чиновниковъ вѣдомства податныхъ сборовъ -- и, медленно, подвигаясь съ холма на холмъ, онъ всматривался въ лежащую передъ нимъ мѣстность, уже потонувшую въ вечернемъ сумракѣ, какъ вдругъ у него вырвалось тихое восклицаніе. Въ ту же самую секунду опустилъ онъ телескопъ и, увлекая за собою съ вершины дюны Іохена, спустился такъ, что ихъ головы скрылись за колыхавшеюся высокою осокою.

-- Что такое?

-- Генрихъ Шеель! я видѣлъ его какъ нельзя яснѣе, онъ стоялъ шагахъ въ тысячѣ отъ насъ, тамъ наверху дюны, спиною сюда.

-- Можетъ ли это быть?

-- Не знаю; но это былъ онъ. Я узналъ бы его между тысячами; да вотъ онъ!

Только человѣкъ, котораго и глядѣвшій въ телескопъ Іохенъ принялъ за Генриха Шееля, находился уже на другой дюнѣ, лежавшей нѣсколько поодаль, вправо отъ первой, ближе къ нимъ, какъ показалось Готтгольду; перемѣнивъ стоячее положеніе на лежачее, онъ притаился за дюной, точь въ точь такъ же какъ и оба товарища, и смотрѣлъ по направленію къ дому Ранке, откуда онъ пришелъ. По крайней мѣрѣ Готтгольдъ не сомнѣвался въ этомъ. Въ одну минуту все дѣло стало для него ясно какъ день. Такъ или иначе, но Генрихъ не могъ бѣжать дальше; а такъ какъ, судя по описанію Іохена, домъ Ранке ничто иное какъ притонъ для воровъ, то бѣглецъ и пріютился тамъ. А теперь его оттуда выгнало неожиданное нападеніе со стороны чиновниковъ вѣдомства податныхъ сборовъ. Вотъ онъ и бросился отъ нихъ въ дюны -- и всѣ шансы были за то, что ему удастся уйти, еслибъ даже его стали преслѣдовать, такъ какъ наступающая ночь и необыкновенно холмистая мѣстность чрезвычайно способствовали его намѣреніямъ.

Іохенъ вполнѣ раздѣлялъ мнѣніе Готтгольда; но что имъ было дѣлать? Выжидать, пока все еще неподвижно лежавшій на своемъ посту Генрихъ станетъ продолжать свое бѣгство все въ томъ же направленіи, или же попробовать подкрасться къ нему, тѣмъ болѣе что онъ считалъ себя совершенно безопаснымъ съ этой стороны? То и другое было одинаково невѣрно. Теперь уже очень быстро темнѣло, разстояніе между ними и Генрихомъ все таки было значительное, скоро онъ будетъ казаться въ глазахъ ихъ не больше какъ темнымъ пятнышкомъ на свѣтломъ пескѣ, а тамъ и совсѣмъ исчезнетъ; но съ другой стороны, стоило ему только оглянуться -- и если они не вполнѣ прикрыты травою, онъ конечно въ ту же секунду скатится съ дюны, гдѣ онъ лежитъ,-- потомъ, чтобы нагнать его, нечего, само собою разумѣется, и думать.

Сердце у Готтгольда сильно билось, когда онъ обдумывалъ все это и шопотомъ переговаривался съ Іохеномъ. Вѣдь по всѣмъ вѣроятіямъ -- его и ея судьба зависѣла отъ того, попадется ли этотъ человѣкъ въ ихъ руки.

Не дальше какъ за нѣсколько минутъ у него не было и тѣни надежды, чтобъ это могло статься; теперь ему, повидимому, готовъ помогать случай, казавшійся ему чуть не чудомъ. Тамъ онъ, этотъ человѣкъ; а тутъ онъ самъ съ своимъ вѣрнымъ Іохеномъ. Раздѣляющее ихъ разстояніе такъ незначительно, его можно пройдти въ нѣсколько минутъ,-- и одинъ взглядъ, одно дуновеніе вѣтерка, чистѣйшій вздоръ могъ вырвать у него добычу, словно все это было ничто иное какъ греза, обманъ его взволнованныхъ чувствъ; стоило только ему протереть себѣ глаза, и темнаго пятна тамъ на пескѣ, которое онъ принялъ было за человѣка, какъ не бывало.

Онъ и въ самомъ дѣлѣ исчезъ. Приближались ли къ нему преслѣдователи съ той стороны, и онъ, увидавъ это, пустился бѣжать дальше, или, можетъ быть, онъ нашелъ, что опасность миновалась и можно вернуться назадъ,-- но мѣсто, гдѣ онъ только-что лежалъ, было пусто. Ошибка была невозможна; не смотря на глубокіе сумерки, этотъ обрывъ дюны еще довольно ясно отдѣлялся отъ темнаго фона неба. Не появится ли онъ еще разъ, а если появится, то дальше или ближе?

Прошло нѣсколько секундъ, впродолженіи которыхъ оба товарища едва переводили духъ. Такъ и есть! вонъ онъ, но уже ближе -- значительно ближе; онъ, повидимому, шелъ прямо къ нимъ, и теперь на этотъ счетъ не могло быть никакого сомнѣнія. Черезъ нѣсколько минутъ разстояніе уменьшилось наполовину; они уже едва осмѣливались подсматривать за нимъ сквозь высокую осоку, какъ ни необходимо было имъ слѣдить за движеніями этого человѣка, который могъ въ послѣднюю минуту перемѣнить направленіе. Тутъ онъ прокрался черезъ пониженіе между двумя холмами близь лежавшей цѣпи и прошелъ но глубокой замкнутой со всѣхъ сторонъ котловинѣ прямо къ той дюнѣ, за обрывомъ которой они лежали. Она была выше всѣхъ другихъ -- и вѣроятно онъ намѣревался взглянуть съ нея еще разъ на всю окрестность, для удостовѣренія въ томъ что ему уже нечего опасаться ни съ какой стороны.

Они спустились фута на два, прячась какъ можно больше въ осокѣ. Черезъ нѣсколько минутъ они должны были встрѣтиться лицомъ къ липу съ Генрихомъ Шеелемъ; они явственно слышали, какъ онъ поднимался на довольно крутой откосъ и ругался на чемъ свѣтъ стоитъ, когда песокъ осыпался у него подъ ногами.

Они вскочили на ноги; въ одно мгновеніе они были уже подлѣ него. Быстрымъ, какъ молнія, движеніемъ Генрихъ выскользнулъ у Готтгольда изъ рукъ, но повернувшись направо, наткнулся прямо на Іохена. Слившись въ одну плотную массу, противники покатились внизъ прежде чѣмъ Готтгольдъ успѣлъ подбѣжать къ нимъ. Іохенъ крѣпко держалъ Шееля, но когда они въ послѣдней разъ перевернулись, Іохенъ очутился подъ Генрихомъ; помощію отчаяннаго усилія Генрихъ высвободился и, выхвативъ изъ кармана длинный складной ножъ, готовился нанести страшный ударъ, какъ вдругъ Готтгольдъ схватилъ его за поднятую руку и вырвалъ у него ножъ. Тѣмъ временемъ Іохенъ опять уже былъ наверху, а Генрихъ Шеель, въ свою очередь, лежалъ на пескѣ у подножія дюны, лицомъ внизъ. Іохенъ, придавивъ ему колѣнами плечи, намѣревался связать ему локти тонкою веревкою, которую онъ по кучерскому обыкновенію постоянно носилъ при себѣ.

-- Если ты свяжешь меня, то ужь заразъ и раздави меня, проговорилъ задыхаясь Генрихь Шеель: -- я не встану.

-- Пусти его! сказалъ Готтгольдъ.

-- Но вотъ это-то по крайней мѣрѣ мы отберемъ отъ него, сказалъ Іохенъ, вытаскивая изъ кармана почти лежащаго на землѣ Генриха пистолетъ и передавая его Готтгольду. Генрихъ Шеель всталъ опять на ноги. Страшно было смотрѣть на его обезображенное злобой лицо и его косые глаза, пристально глядѣвшіе на его противника. Вдругъ онъ, весь вздрогнувъ, отпрянулъ назадъ.

-- Это вы?... вы?... вскричалъ онъ.-- Что вамъ отъ меня нужно?

XXXI.

Лицо и жестъ Генриха Шееля, прерывистые звуки его грубаго голоса -- выражали дикій ужасъ.

-- Что съ тобою? вскричалъ Готтгольдъ, крѣпко потрясши его за плечо, такъ какъ онъ все еще стоялъ словно остолбенѣлый.

Это сильное прикосновеніе страннымъ и страшнымъ образомъ отозвалось на Генрихѣ Шеелѣ. Онъ протянулъ длинныя руки къ ночному небу, дико потрясая и съ содроганіемъ поднимая и опуская ихъ; затѣмъ бросился на колѣни, оперся лѣвою рукою о песокъ, и гь бѣшенствомъ размахнулся нѣсколько разъ правою, словно онъ хотѣлъ доконать какого-то врага, которому онъ наступилъ на горло; послѣ этого онъ опять всталъ и проговорилъ хриплымъ голосомъ.

-- Что со мною? я желалъ бы, чтобъ онъ бы у меня въ рукахъ!

-- Кто?

-- Онъ солгалъ; онъ сказалъ, что вы умерли и они хотятъ поймать меня и что хорошо еще, если меня только посадятъ въ смирительный домъ, и неужели же я намѣренъ погубить вмѣстѣ съ собою и его, вѣдь онъ всегда былъ такимъ добрымъ для меня господиномъ, и онъ дастъ мнѣ столько, что мнѣ хватитъ на всю жизнь ламъ, за моремъ. А когда онъ пришелъ ночью къ могилѣ гунновъ, куда я спрятался, то далъ мнѣ всего на всего только пятьсотъ талеровъ; "остальное, говоритъ, я долженъ былъ дать рефендарію въ видѣ ручательства зато, что явлюсь на судъ, въ какое бы меня ни потребовали время". И все это была ложь? неправда ли, господинъ, все это была ложь?