Брандовъ громко засмѣялся и, вскочивъ со стула, началъ быстро ходить взадъ и впередъ по комнатѣ и вдругъ остановился передъ шкафомъ съ оружіемъ, сорвалъ съ гвоздя пистолетъ и съ взведеннымъ куркомъ, повернувшись на каблукахъ къ Готтгольду, вскликнулъ:
-- Къ несчастію, слишкомъ часто добрые друзья то же самое что добрые враги, такъ что и не отличить ихъ другъ отъ друга. Какъ ты думаешь?
-- Бываетъ, спокойно отвѣчалъ Готтгольдъ,-- но ты лучше бы повѣсилъ пистолетъ назадъ въ шкафъ; твоя рука сегодня не совсѣмъ тверда для такихъ игрушекъ, пожалуй еще случится какое нибудь несчастіе.
Готтгольдъ рѣшился ни въ какомъ случаѣ не начинать сегодня объясненія съ полупьянымъ человѣкомъ, не уступать его угрозамъ (если только это была съ его стороны угроза) и не позволять вырывать у себя тѣхъ денегъ, которыми приходилось ему поплатиться, чтобы выкупить безнаказанность всего остальнаго.
Отъ Брандова не скрылось выраженіе спокойной рѣшимости на лицѣ его гостя; онъ опустилъ поднятое оружіе, положилъ его въ сторону, подошелъ къ столу и, бросившись на стулъ, сказалъ:
-- Ты правъ! Дѣйствительно, могло бы случиться несчастіе, но ни одна душа не пожалѣла бы объ этомъ; да, наконецъ, если бы я и пустилъ себѣ пулю въ лобъ, это было бы какъ нельзя послѣдовательнѣе. Ты счастливецъ! Ты съ ранней молодости долженъ былъ работать и много учился; вдругъ тебѣ еще точно съ неба сваливается огромное состояніе, чисто лишнее! Я же...я никогда не работалъ, никогда не учился и теряю состояніе; а безъ него я -- ничтожество, больше чѣмъ ничтожество: посмѣшище для всѣхъ кто меня зналъ, воронье пугало для разноцвѣтныхъ пташекъ, для всѣхъ съ кѣмъ былъ до сихъ поръ на равной ногѣ, если только не выше,-- и всѣ-то они оставятъ теперь несчастную общипанную ворону на произволъ судьбы. О, чортъ возьми!
Онъ такъ ударилъ по столу стаканомъ, что разбилъ его.
-- Э, дѣло не стоитъ того, чтобъ выходить изъ себя! Долженъ же быть всему конецъ, и какъ бы тамъ надъ мной ни издѣвались, никто не можетъ сказать, чтобъ я не насладился жизнію. Всю свою жизнь я пилъ самыя лучшія вина, ѣздилъ на самыхъ быстрыхъ рысакахъ и цѣловалъ самыхъ хорошенькихъ женщинъ. Вѣдь и ты, Готтгольдъ, знатокъ въ этомъ; навѣрное, ты дѣлалъ то же самое, конечно но своему, потихоньку! Да, ты всегда былъ, у, какая тонкая штука! такъ что я еще въ школѣ питалъ чертовское уваженіе къ твоей ловкости. Э, не бѣда, и я тоже не совсѣмъ дуракъ, а умные люди, какъ ты да я, всегда съумѣютъ поладить; только отъявленные дураки вцѣпляются другъ другу въ волосы -- дураки, глупые мальчишки, какими мы были тогда! Помнишь? Терцъ, квартъ, квартъ, терцъ! ха, ха! ха! Теперь съ нами такой штуки уже не можетъ случиться. Чокнемся-ка, старый товарищъ! чокнемся за доброе товарищество.
Онъ протянулъ ему полный стаканъ.
-- Мой стаканъ пустъ, сказалъ Готтгольдъ,-- да и бутылка также. Пора спать, мы уже вдоволь пили.
Онъ вышелъ изъ комнаты, прежде чѣмъ Брандовъ успѣлъ возразить ему.
Когда дверь затворилась за нимъ, Брандовъ сдѣлалъ прыжокъ, словно дикій звѣрь, бросающійся за своей добычей, остановился посреди комнаты и, оскаливъ свои бѣлые зубы и грозя въ дверь, сказалъ:
-- Негодяй проклятый! Крови, крови твоей хочу, я по каплѣ выжму ее изъ тебя. Но прежде мнѣ нужны твои деньги.
Поднятыя руки опустились; онъ, шатаясь, дошелъ до стола и сѣлъ у него, нодперевъ обѣими руками свою пылающую голову; онъ кусалъ себѣ губы до того, что изъ нихъ выступала кровь, придумывалъ преступленіе за преступленіемъ, одно ужаснѣе другаго, но ни одно изъ нихъ не вело къ цѣли. Вдругъ онъ выпрямился, изъ груди у него вырвался хриплый смѣхъ. Хорошо же! она сама должна потребовать ихъ отъ него, и то послужитъ средствомъ принудить ее къ этому. Мщеніе, полное мщеніе! И притомъ ни малѣйшей опасности! только бы эта дѣвка не разболтала! она ужь не разъ грозила этимъ, а сегодня была наглѣе чѣмъ когда нибудь; но вѣдь завтра должно все кончиться,-- а ночью мало ли что можно устроить!
Въ эту ночь,-- Готтгольдъ не помнилъ времени и лежалъ одѣтый, съ бьющимися висками, безъ сна и въ тоже самое время какъ бы въ странномъ снѣ, низвергнувшемъ его съ высоты неземнаго блаженства въ бездну безъисходной тоски и горя,-- въ эту ночь Готтгольду послышался, вмѣстѣ съ шумомъ деревьевъ у его окна и стукомъ дождя въ стекла, звукъ, который вдругъ заставилъ его подняться на постели и, сдерживая дыханіе вслушиваться въ ночную тишину. То былъ какъ будто женскій крикъ; онъ могъ выходить только изъ комнаты подъ нимъ, гдѣ спала Цецилія -- одна съ ребенкомъ. Одинъ прыжокъ -- и онъ былъ уже у окна. Вѣтеръ и дождь били ему въ лицо; но все-таки, не смотря на вѣтеръ и дождь, онъ услыхалъ голосъ Карла Брандова, раздававшійся то громче, то тише, какъ бываетъ это у человѣка, увлеченнаго страстью и въ тоже время усиливающагося сдержать себя. Въ промежуткахъ ему казалось, что онъ раза два слышалъ ея голосъ; но можетъ быть это только его разгоряченная до безумія фантазія наполняла паузы, въ продолженіе которыхъ не было слышно ненавистнаго голоса. Супружеская сцена въ спальнѣ жены! она не можетъ, не смѣетъ запереть своей двери; она должна выслушивать безумныя рѣчи бѣшенаго, пьянаго человѣка -- и не можетъ отвѣчать ему ничѣмъ кромѣ слезъ.
-- Переносить все это, и только безпомощно ломать себѣ руки! Это хуже смерти! бормоталъ Готтгольдъ,-- Зачѣмъ я не заговорилъ? Теперь ужь все могло бы быть кончено! Развѣ молчать тамъ гдѣ нужно говорить -- не значитъ лгать? и не есть ли это самая ужасная, самая отвратительная ложь? Неужели же здѣсь всѣ должны лгать, злые и добрые? Завтра утромъ! О, хоть бы поскорѣе наступило это утро, если только возможно утро послѣ такой ночи!
Почти безъ памяти, рыдая, бросился онъ на кровать и уткнулъ голову въ подушки, не помня себя. Вдругъ онъ опять вскочилъ. Что это? словно слышатся чьи-то шаги, словно кто-то осторожно потихоньку крадется на верхъ? Не къ нему ли? Можетъ быть съ орудіемъ убійства въ рукахъ? Все равно!-- и слава Богу!
Готтгольдъ подскочилъ къ двери и распахнулъ ее. Все было тихо, тихо и темно. Лѣстница шла внизу какъ разъ въ серединѣ между обоими фронтонами; слышанные имъ осторожные шаги направились безъ сомнѣнія не въ его сторону, а въ другую, гдѣ противъ его комнаты находились двѣ другія, поменьше; одна изъ нихъ, но лѣвую руку, стояла пустая, а другая была отведена для хорошенькой Рики. Вдругъ изъ этой послѣдней комнаты мелькнулъ, сквозь дверную щель, слабый свѣтъ, и тотчасъ же опять погасъ; потомъ въ тишинѣ раздался смѣхъ, и такъ же быстро смолкъ, словно кто-то быстро зажалъ рукою смѣющійся ротъ.
Готтгольдъ заперъ дверь; онъ уже не хотѣлъ больше ни видѣть ни слышать.
XV.
За темной, дождливой ночью наступило сѣрое, пасмурное утро. Собираясь по временамъ мрачными тучами, безконечныя массы тумана, тянувшіяся со стороны моря, поднимались такъ высоко, что доходили почти до верхушекъ тополей, то наклонявшихся отъ рѣзкаго вѣтра къ промокшимъ соломеннымъ крышамъ амбаровъ, то снова гордо выпрямлявшихся, или сердито встряхивавшихъ вѣтвями.
І'оттгольдъ стоялъ у окна въ общей комнатѣ и мрачно смотрѣлъ на эту грустную картину. Только къ утру, почти противъ воли, онъ заснулъ на часокъ; но мысль о предстоящемъ угнетала его душу тяжелѣе физической усталости. Какъ ни ужасна была ночь, но все-таки по временамъ утѣшительно мелькали во мракѣ звѣзды надежды; теперь же ему думалось, что сумрачный день насталъ только для того, чтобы сказать ему: "это пустое безобразное существованіе называется жизнію, вотъ она дѣйствительность; что мнѣ за дѣло до твоихъ грезъ!" Сойдя внизъ, онъ чуть не съ ужасомъ смотрѣлъ на приготовленія, какія дѣлались для гостей въ большой, обыкновенно почти не обитаемой залѣ, выходящей въ садъ,-- и слышалъ, какъ съ другаго конца длинной галлереи доносился изъ кухни звонъ кострюль и громкіе разговоры прислуги; работникъ выдвигалъ изъ сарая экипажъ, который долженъ былъ привезти гостей изъ Проры. Все это шло своимъ чередомъ, какъ будто сегодня такой же день что вчера, завтра все будетъ какъ сегодня, ничего не случилось и ничего не можетъ случиться такого, что помолодило бы этотъ старый свѣтъ и сдѣлало бы его такимъ же раемъ, какъ въ первые дни его созданія. Но что же это такое! вѣдь это не сонъ; вѣдь это было на самомъ дѣлѣ; не можетъ же оно разсѣяться, какъ туманъ! надо чтобы оно приняло образъ, вышло изъ хаоса, хотя бы даже помощію жаркой борьбы -- все равно, лишь бы не пропало!
