-- Ты знаешь это, сказала она,-- но это не причина удерживать тебя. Я очень хорошо чувствую, какъ невесела здѣсь жизнь,-- какъ однообразна, какъ скучна она для всѣхъ, кто не привыкъ къ ней: а такъ легко, вънѣсколько дней, къ ней не привыкаютъ -- для этого надобно годы, длинные годы. Поэтому я не приглашаю никого -- я не логу представить себѣ, чтобы кто либо охотно ѣхалъ сюда; вслѣдствіе этого я и не удерживаю никого -- я очень хорошо логу представить себѣ, что ему пріятно уѣхать. Почему же стала бы я обращаться съ тобой иначе, чѣмъ съ другими?

-- Разумѣется незачѣмъ, если я не значу для тебя больше другихъ.

-- Больше? Что это значитъ? Ты думаешь, потому-что мы рано познакомились, потому-что были друзьями, когда оба еще были молоды? Но что это значитъ! это такая юношеская дружба! И развѣ мы остаемся тѣми же, что и были? Ты еще можетъ быть, въ главномъ по крайней мѣрѣ; но я,-- конечно, нѣтъ. Я такъ же мало похожа на прежнюю Цецилію, какъ дѣйствительность на наши иллюзіи. Да еслибъ и такъ -- я замужемъ; женщинѣ не нужно друга. У ней нѣтъ друга, если она любитъ своего мужа; а если она его не любитъ...

-- Возьмемъ этотъ послѣдній случай, сказалъ Готтгольдъ, когда Цецилія внезапно замолчала.

-- Этотъ случай не такъ простъ, какъ кажется, возразила Цецилія, разсматривая стежку на своей работѣ,-- тутъ можетъ быть очень много случаевъ. Такъ напримѣръ, очень можетъ быть, что онъ, несмотря на это, любитъ ее -- къ вѣрной любви даже и не особенно благородная женщина рѣдко остается нечувствительною и неблагодарною; но представимъ себѣ, что онъ не любитъ ее, что онъ разлюбилъ ее, никогда не любилъ ее -- вопросъ въ томъ: какого рода эта женщина. Можетъ быть она не горда и не стыдится признаваться въ своемъ несчастій другу, который можетъ сдѣлаться потомъ ея любовникомъ; или она горда и въ такомъ случаѣ она -- я не знаю, что она сдѣлаетъ, но скорѣе она спрячется въ глубь земли, чѣмъ пойдетъ и скажетъ кому бы то ни было: я несчастлива!

-- А если этого не нужно, если ея несчастіе написано у ней на лбу, если оно выглядываетъ изъ ея глазъ, если оно звучитъ въ каждомъ тонѣ ея голоса?

По прекрасному лицу Цециліи мелькнула какъ бы тѣнь облака; но она съ особенной тщательностью разглаживала шовъ на своей работѣ, возражая безстрастнымъ, почти равнодушнымъ голосомъ:

-- Кто можетъ сказать это? Кто такъ проницателенъ, что могъ бы читать мысли человѣка у него на лбу и никогда не обманываться, никогда не дѣлать лицо другаго человѣка зеркаломъ своего собственнаго тщеславія? Но что это у насъ за гадкій разговоръ! Лучше скажи мнѣ, куда ты ѣдешь отсюда и гдѣ ты думаешь жить. Вѣдь ты не поѣдешь опять въ Италію? Мнѣ кажется, ты недавно говорилъ это.

-- Благодарю тебя за твое участіе, возразилъ Готтгольдъ съ дрожащими губами; -- но я еще ни на что не рѣшился. Когда я уѣзжалъ изъ Рима, у меня, конечно, было желаніе пожить, по крайней мѣрѣ хоть нѣкоторое время, на сѣверѣ и попытать, не могу ли я поселиться опять на родинѣ; опытъ не удался, и мнѣ кажется, уже не удастся.

-- Это значило бы, по моему мнѣнію, рѣшать подобный вопросъ нѣсколько скоро, сказала Цецилія,-- но этотъ вопросъ, конечно, важенъ только для насъ обыкновенныхъ людей; у васъ же, счастливыхъ художниковъ, родина въ концѣ концовъ -- въ вашемъ искусствѣ, а его вы носите съ собой всюду, куда ни отправитесь.

-- И все таки я убѣжденъ, что истинное искусство доступно для насъ только на родинѣ, возразилъ Готтгольдъ.

-- То есть?

-- То есть, что художникъ только у себя на родинѣ можетъ достигнуть той высоты искусства, на какую даютъ ему право его способности. Я заключаю это изъ исторіи всѣхъ искусствъ,-- процвѣтавшихъ только въ такомъ случаѣ, если художники могли свободно развивать и развивали свой талантъ на тѣхъ матеріалахъ, что давала имъ та страна, гражданами которой они были, и то время, въ которое они жили (потому-что въ этомъ смыслѣ и время -- родина художника),-- я говорю: когда они имѣли счастье, а также конечно и силу, развивать свой талантъ на родной почвѣ и на родныхъ матеріалахъ. Я заключаю это изъ моихъ собственныхъ наблюденій, которыя показали мнѣ, что всѣ начинавшіе неумѣньемъ найти сюжета на родинѣ въ данномъ мѣстѣ и въ данное время -- не были истинными художниками, но или диллетантами и простыми поклонниками искусства -- или запросто шарлатанами, которые своими искусственными, лишенными истинной жизни, а слѣдовательно и истиннаго достоинства произведеніями, обманывали только толпу, только чернь интеллигенціи, къ числу которой въ сущности они принадлежали сами.

Готтгольдъ заговорилъ объ этой темѣ, которая въ эту минуту была далека отъ него,-- только для того чтобъ успокоить свое собственное волненіе, по крайней мѣрѣ скрѣіть его передъ блѣдной серіозной женщиной, бывшей подлѣ него,-- а потомъ, увлеченный этимъ предметомъ, говорилъ уже съ нѣкоторымъ одушевленіемъ и наконецъ съ такою свободою духа, къ которой онъ за минуту передъ этимъ не считалъ бы себя способнымъ. Такимъ образомъ и Цецилія слушала его сначала разсѣянно, потомъ все внимательнѣе, и въ ея темныхъ глазахъ засвѣтился даже лучъ прежняго огня, когда она спросила:

-- А примѣняя это къ тебѣ?

-- Въ примѣненіи ко мнѣ, главнымъ несчастіемъ для меня было то, что я, вслѣдствіе несчастнаго раздора съ моимъ отцомъ и другаго печальнаго воспоминанія, о которомъ теперь не стоитъ распространяться... я говорю: это было несчастіе для меня, что я нѣкоторымъ образомъ былъ изгнанъ изъ моей родины въ такую минуту, когда я всего меньше могъ обойтись безъ нея,-- безъ цвѣтовъ, которые я отыскивалъ на лугахъ ребенкомъ,-- безъ деревьевъ, подъ которыми игралъ отрокъ, любуясь какъ прокрадывались черезъ ихъ вершины солнечные лучи или прислушиваясь къ шуму дождя,-- безъ неба, которое то улыбается такой блаженной улыбкой, а то такъ несказанно-мрачно, такъ безконечно-грустно,-- безъ моря, по гладкой, освѣщенной вечернимъ сіяніемъ поверхности или по бурно-чорнымъ волнамъ котораго неслась фантазія юноши въ безоблачныя страны блаженныхъ духовъ или въ мрачное туманное царство битвъ, борьбы и ранней геройской смерти, куда стремилась его мечты. Все это -- я разумѣю и дѣйствительность и мечты -- могъ бы я написать на веселіе и радость другимъ людямъ, въ душѣ которыхъ я пробудилъ бы своими картинами воспоминаніе о ихъ собственномъ дѣтствѣ, отрочествѣ и юношествѣ. Что я писалъ -- то вышло не изъ моей души; я не писалъ, не могъ писать этого всею моею душою -- даже въ самомъ лучшемъ случаѣ это не можетъ быть ничѣмъ другимъ, какъ звонкой гремушкой.

-- Зачѣмъ же вы, художники, такъ стремитесь въ далекія страны? спросила Цецилія.

Она опять вполнѣ казалась тою любознательной дѣвушкой, въ темныхъ, блестящихъ глазахъ которой не переставалъ отражаться неугомонный огонь ея духа, а съ губъ слетали то серебристый смѣхъ, то разумное слово.

-- Мнѣ кажется, что это стремленіе довольно часто слѣпо и неразумно, возразилъ Готтгольдъ,-- во всякомъ случаѣ я всегда совѣтывалъ бы молодому художнику не ѣздить въ Римъ до тѣхъ поръ пока онъ не будетъ твердо стоять на ногахъ, иначе онъ будетъ тамъ игрушкою тучъ и вѣтровъ. Гёте давно уже написалъ свои страницы о германской манерѣ въ искусствѣ и давно уже владѣлъ въ совершенствѣ этою манерою и искусствомъ, когда онъ отправился въ Италію; такимъ образомъ, онъ могъ подъ кедрами сада виллы Боргезе спокойно продолжать созданіе своего Фауста -- и возвратиться съ умомъ обогащеннымъ сокровищами его наблюденій надъ страною и людьми и тѣмъ что дѣлалось ими въ теченіи столѣтій подъ этимъ прекраснымъ небомъ,-- а все-таки остаться во глубинѣ своей художественной души тѣмъ же, что и былъ. Видишь, Цецилія, въ республикѣ искусствъ то же, что и въ государствѣ. Какой гражданинъ въ состояніи обнимать взоромъ великія отношенія государства, не изощривъ сперва этого взора на болѣе тѣсныхъ отношеніяхъ общинной жизни? кто въ состояніи сдѣлать что нибудь дѣльное для общины, не научившись сперва управлять своимъ домомъ? кто въ состояніи управлять своимъ домомъ, управлять своимъ семействомъ и руководить его, не умѣя управлять самимъ собою и руководить самого себя?