Пробежал, утопая в сугробах, какой-то человек в полушубке. До Листравого долетали слова:

— Подналягте, братцы. Танковый эшелон задерживаем.

Листравой видел — люди поняли беспокойство того человека: чаще мелькали лопаты, реже слышались разговоры.

Вдалеке из белесого марева вырисовывался паровоз. Свет прожектора, тускло пробиваясь сквозь молочную пелену, наплывал желтой луной на людей. Заревел гудок. Послышался стук колес. Люди стали отскакивать в сторону от пути, увязая по пояс в снегу, бессильно садясь прямо в наметы. Перед глазами Листравого проплыли вагоны, облепленные снегом, платформы, груженные орудиями, танками. «А все-таки успели!» — подумал он, принимаясь яростно расшвыривать снег.

Видели этот поезд и Батуев с Пилипенко, всматриваясь сквозь заиндевелое окно. Их не взяли на работу: Фролов не разрешил.

— По-моему, для рабочих ребят такая мера будет самым чувствительным наказанием, — заявил он. — А без двух человек дело не станет.

Пилипенко был человеком увлекающимся. Книги читал без разбора. Вот и теперь, в дороге, он раздобыл у кого-то потрепанный французский роман и уже щеголял рыцарскими словами оттуда, часто не понимая их значения. Когда все люди из эшелона ушли на пути, Илья раскрыл книгу на самом интересном месте… и не стал читать.

— Добро вот так, у горячей печки, — сказал он Цыремпилу. — Как у камина какого-нибудь, в замке на высоченной скале…

Цыремпил молчал. Илье тоже стало не по себе. Он подвинулся ближе к товарищу, притих. Думал о том, что война — это прежде всего тяжкий труд миллионов, что за каждым выстрелом солдата стоит не один рабочий и что на войне не меньше пахнет терпким потом людей, чем порохом. Знал он об этом из книг, но тут была жизнь, и Илья растерялся. В душе росло смутное недовольство собой, беззаботность уступала место обиде. Он считал позором сидеть в этом тепле, когда рядом в трудной борьбе изнемогают люди.

Пилипенко с досадой бросил книгу в угол, распахнул окно. Снежные хлопья мгновенно облепили его.

— Открой дверь! — крикнул он часовому. Тот неуклюже повернулся в тулупе.

— По малой нужде приспичило. Скорее!

Оказавшись на свободе, Илья плотнее натянул шапку, по-ястребиному глянул на часового, стоявшего как снежная баба.

— Ну, я пошел. Не скучай! — и валкой походкой зашагал навстречу пурге.

Часовой оторопел, спохватившись, крикнул:

— Стой! — и сделал несколько шагов вслед Пилипенко. Но тот растаял в мутной мгле.

Батуев, выбрав момент, по-кошачьему мягко скользнул в снег, нырнул под вагон. Часовой, не заметив его, сердито задвинул дверь, набросил накладку. Думая, что второй арестованный по-прежнему сидит в вагоне, он отправился на площадку тормоза к телефонисту сообщить в штаб о происшествии.

Краснов не замедлил явиться. Он отругал часового, пригрозил ему военным трибуналом. Кончил тем, что водворил в изолятор самого часового и помчался доносить о побеге Пилипенко. «Вот воспитание Листравого. Полюбуйтесь! Сам разболтан, такие и подчиненные, — думал он. — В такой пурге Пилипенко не поймать, уйдет. Если снять всех людей, то далеко не убежит…»

К удивлению Краснова, начальник эшелона довольно спокойно отнесся к его сообщению. «Поищите среди работающих», — посоветовал он.

На запад снова прошел состав с танками. Три красных огонька позади эшелона мерцали недолго: метель тотчас спрятала их в белом круговороте. Краснов следил за ними, предполагая, что на этом поезде уже укатил Пилипенко. С трудом пробирался дежурный по сугробам, приглядывался к работавшим. Не верил, что парень окажется здесь. «Не такой простак этот Пилипенко, знает, что будет за побег. Наверное, заскочил на поезд — и поминай как звали!» Но приказ начальника Краснов выполнял. Кто-то метнул ему в лицо, будто невзначай, лопату снега, испуганно выкрикнув девичьим голосом:

— Ах, извините!

Краснов проклинал вьюгу, побег Пилипенко, свое дежурство. Он с ужасом думал о том, как его будут отчитывать за чрезвычайное происшествие. Могут и в трибунал передать, время строгое. Возле работавших он приметил Фролова в длинной шинели. Начальник политотдела вместе с другими ловко взмахивал лопатой. «Будто бы без него не обошлись, — с неприязнью подумал Краснов. — Командир не должен равнять себя с подчиненными: авторитет теряется…»

Он хотел пройти мимо, но Павел Фомич позвал:

— Дежурный, ко мне! Распорядитесь от моего имени насчет ужина. Усиленный ужин и по сто граммов водки. Понятно?

— Понятно! Есть организовать усиленный ужин и по сто граммов спиртных напитков! Разрешите идти? Есть!

Краснов решил пока не докладывать начальнику политотдела о случившемся: тут посторонних много, да и, может, найдется беглец. А то Фролов начнет отчитывать при подчиненных…

Он не заметил, что Батуев рядом. Усердно откидывая снег, тот отворачивался от дежурного по эшелону. Когда Краснов удалился, Цыремпил переглянулся с Хохловым и засмеялся.

Ничего не подозревавший Фролов закинул на плечо деревянную лопату, подошел к группе девушек и что-то сказал. Раздался дружный смех и задорный возглас Наташи:

— И у нас силенка есть! Потягаемся.

Начальник политотдела перебирался от группы к группе, а из головы не выходил разговор с Листра-вым. Сын у него, значит, погиб на фронте, второй воюет. А что еше известно Фролову о машинисте? Какими думами занят этот человек, какой силой держится?

Начальник политотдела завернул к Листравому, побыл с ним рядом. От плечистого рослого человека исходила волна уверенной и спокойной силы. Работал он размеренно и ловко.

Рядом с машинистом ожесточенно бороздил лопатой сугробы Илья Пилипенко. Появился он здесь после ухода начальника политотдела. Это Листравой нашел ему лопату. Вдвоем они быстро расчистили участок Листравого, потеснили стрелочника Пацко, продвинулись дальше.

— Морозцу бы, тогда фрицу крышка! — крикнул Пацко. Он все время придумывал, как скорее уничтожить захватчиков, и каждый раз предлагал все новые и новые способы.

Но люди, увлеченные делом, не слушали его, и стрелочник обиженно смолк.

Илье нравилось работать со всеми вместе. А метельная полутьма и острое чувство опасности, вызванное побегом, еще больше дополняли его радостное возбуждение. Правда, он с опаской приглядывался к соседям: не догадались ли?

Машинисту же и в голову не приходила мысль, что Илья мог убежать. Он думал только о том, как бы не отстать от парня. Поэтому шел вровень с Пилипенко, хоть легкие и рвались на части, а сердце лопалось от прилива крови.

Очищенная ими полоса протянулась темно-серой дорожкой метров на сто. Они выпрямились, передохнули. Вдруг Пилипенко метнулся в сугроб, упал, зарывшись с головой.

— Сдурел парень! — укоризненно проворчал Листравой, отдирая с усов сосульки.

Всматриваясь в лица, подошел Краснов. Люди разобрали лопаты, ожидая, что дежурный по эшелону объявит конец работы. Лопата Пилипенко сиротливо торчала в сугробе. Машинист вдруг догадался, почему спрятался Илья. Усмехнувшись, решил прийти на помощь. Краснов сам подал машинисту эту мысль.

— А это чей шанцевый инструмент? — хрипло спросил он, ткнув рукой в торчащую лопату.

— Ваш. Пожалуйте. — Листравой спокойно подал ему лопату.

Краснов невольно принял ее, опомнившись, бросил в снег.

Рабочие расхохотались.

— Я вас арестую! — запальчиво выкрикнул Краснов, подступая к машинисту. — Сми-и-ирно!

Рабочие опустили руки по швам. Вытянулся и Ли-стравой, все еще усмехаясь. Краснов понял, что попал в глупое положение, чертыхнулся и, не отменив команды, почти бегом заторопился дальше.

Илья выбрался из снега, отряхнулся, запрыгал, согревая окоченевшие руки и ноги. Он ожидал, что Листравой отчитает его. Но Александр Федорович как ни в чем не бывало отбрасывал снег. Машинист и раньше не одобрял ареста ребят, а теперь даже гордился, что у него такие отчаянные помощники.

Снова прошел состав, осыпав людей искрами и приветливо гудя. По другому пути проскреб широкую дорогу снегоочиститель. Опять эшелон. Вновь огни паровоза.