— По местам, ребята, — наконец скомандовал он, решив, что главное все-таки скорость. — Ты, Илюха, выключи тормоза. Контрпаром обойдемся.
И, чтобы ободрить бригаду, себя успокоить, дал мощный горластый сигнал. Вызывающий рев паровоза разнесся по округе. И лес, тесно обступивший дорогу, и позеленевшие обочины, и вывернувшаяся сыроватая низменность с плешинами пожнивья — все вдруг ожило, тронулось с места. Листравой остро почувствовал нарастание скорости. Гладкие, голые стволы сосен стремительно побежали назад, заслоняя друг друга. По сторонам замелькали чахлые кустарники, они появлялись и тут же пропадали: взамен их на мгновение вставали белоствольные березки. Вот уже поплыла плоская равнина, холмистая к горизонту.
Александр Федорович еще в прошлый раз с профессиональной наблюдательностью заметил место, где кончался уклон: две кургузые одинокие сосенки высились у дороги.
Теперь машинист жадно искал их. Взгляд перепрыгивал ложбинки, кучи прошлогодней соломы: сосенок не было… А поезд все ускорял ход. Чудилось, колеса паровоза не касались рельсов. В будке стоял оглушительный грохот. Казалось, звенела каждая из многих тысяч деталей машины. Людей швыряло от стенки к стенке.
— Контрпар! — не вытерпел помощник машиниста, хватая Листравого за рукав. — Обстреливают!
Листравой напряженно усмехнулся: если попадет снаряд, уже ничего не поможет.
Он строго глянул на Батуева, глазами указал на топку. Илья перехватил его взгляд.
— Цыремпил, даешь! — Пилипенко стал бросать в топку уголь, приплясывая от толчков, словно исполнял какой-то замысловатый танец.
Батуев одной рукой открывал дверцы, второй — держался за подлокотник окна, чтобы крепче стоять на ногах.
Александр Федорович увидел, наконец, долгожданные сосенки. Они приближались, росли, с невероятной скоростью мчались навстречу и в миг остались позади.
— Тут? — прокричал Листравой, подзывая помощника.
Тот стал рядом, обхватил Листравого за плечи, выглянул в окно. Александр Федорович слышал, как у помощника учащенно бьётся сердце. Листравой попытался ощутить свое сердце, но оно билось ровно, незаметно, только руки будто бы онемели да кровь словно потеплела: пульсировала горячим током в висках. Он вновь выкрикнул:
— Тут обстреливают?
Но ответа не потребовалось: впереди брызнул взрыв. Перелет!.. Новый серый фонтан… Остался позади… Что-то пискнуло, проскрежетав по железу обшивы…
Листравой применил контрпар. Скорость заметно упала, но состав продолжало нести. Опять далеко впереди разорвался снаряд. Александр Федорович почувствовал, как напряглись мускулы, на лбу выступил пот. «Скорость… скорость… скорость…» — словно кто-то шептал у него за спиной. Машинист прекратил контрпар — скорость вновь овладела вагонами.
Показался семафор. Почему же он закрыт? У Листравого дрогнули руки. Машинист до пояса высунулся из будки. «Без тормозов не остановиться. А если там, на Единице, тоже поезд?» По спине пробежал холодок, запершило в горле, и вдруг стало жарко…
Помощники Листравого тоже сгрудились у окна. Все представили себе, как они влетают на станцию, запруженную вагонами, скрежещет железо, дыбится паровоз, корчатся вагоны. Неужели конец?
— Илья! Точно говорили: пропустят безостановочно? — закричал машинист. Он не понимал, как Фролов мог допустить такую задержку.
Илья нервно-веселым голосом заверил:
— Сам Мошков обещал!
Прогремел под колесами мостик. Семафор с опу-щснным крылом зловеще темнел впереди. Поезд летел, как по воздуху, ошалело гремя и грохоча…
В последний момент, когда бригада смирилась с неизбежностью катастрофы, крыло семафора поднялось, и тотчас сигнал остался позади.
Листравой даже обернулся, чтобы убедиться: не пригрезилось ли?
Илья увидел расстроенное лицо Наташи: это, наверное, она замешкалась с открытием семафора. Возле подвала Краснов махал руками. Илья показал ему язык, деланно-бесшабашно засмеялся.
Скорость терялась, словно поезд уставал. Лица людей в будке паровоза все еще оставались напряженными.
— А ты говорил! — Листравой вдруг стремительно распрямился и приятельски пожал руку помощника машиниста.
— Давай лапу, маркиз! — Илья дружески хлопнул помощника по плечу. — Не обижайся.
Тот перекинул через плечо свои пожитки. Александру Федоровичу жалко стало расставаться с этим замкнутым бесстрашным человеком. Он обхватил его лохматую голову широкими ладонями, и они по-русски троекратно расцеловались. Машинист отвернулся, вытирая кулаком бледно-голубые глаза.
— Ты поосторожнее, когда поедешь…
Порывшись в кармане, Александр Федорович вынул из кармана кусок сахару, обтер его, сунул в руку помощника.
— Дочурке, от нас…
Над лесом уже показалась луна. Обрисовались зубчатые верхушки елей, взлохмаченные кроны сосен. Ветки подрагивали: орудийные раскаты не затихали.
Комендант разыскал Фролова и безоговорочно потребовал немедленно арестовать Краснова.
— Он разрешил, он и ответчик. Стрелочник — исполнитель, — горячился Мошков. — Опытный человек, говорите? Тем хуже для него!
Начальник политотдела поручился за Краснова, объясняя его поступок простым незнанием местных условий. Вызвали виновника.
Демьян Митрофанович отчаянно испугался. Только перед самым носом поезда он успел убрать вагоны и открыть семафор. Когда опасность миновала, Краснов набросился на Наташу с упреками, обвиняя ее во всем. Ругая стрелочницу за неосмотрительность, он лихорадочно думал о том, как самому оправдаться перед начальством. Возвращаясь к себе в подвал, Краснов твердо решил, что всему виной незнакомое расположение станции. Только поэтому Иванова и он сам пошли на этот рискованный опыт.
Так Краснов объяснил и коменданту, робко озираясь на Фролова. Когда его обвинили в диверсии, он обомлел, заплетающимся языком пробовал объяснить: конечно, допущена халатность, но только из побуждения сделать доброе дело…
Мошков заключил разговор словами:
— Говорите спасибо начальнику: поручился. Еще одна такая оплошность, и я потребую очень строгого наказания.
Ночью при разговоре с начальником отделения Фролов доложил о поступке Краснова. По телефону он не мог сообщить всех подробностей, однако попросил прислать другого человека, отозвав с Единицы Краснова. Начальник категорически отказал: на многих станциях людей не хватает — выбывают из строя. Но там нет начальника политотдела… Фролов вспыхнул, однако сдержал себя: в комнате находился комендант, на линии связи — десятки телефонов, люди слушают… Должно быть, начальник зол, как сто чертей, если допускает подобную бестактность. Обычно он выдержан, корректен. Фролов не первый год знает его. Наверное, сейчас просто разнервничался, потому и бушует.
Мошков догадался о содержании разговора, но деликатно промолчал. Предстояла выгрузка танков, и они направились к месту работы.
Наташа в это время сидела у стрелочной будки, прямо на земле, и горько, навзрыд плакала. Такая уж она незадачливая. Это по ее вине едва не произошло крушение, чуть не погибли люди.
Бледная луна холодно освещала ее, самую несчастливую на свете.
6
Ранним утром в двери подвала застучали чем-то металлическим. Сквозь сон Листравому почудился барабанный бой.
— В баню! Выходи строиться!
Помыться, попариться машинист любил с детства, но сейчас, когда так хотелось спать, затея с баней казалась неуместной шуткой Краснова, дежурившего по части.
Листравой закряхтел, засопел, в темноте наткнулся на стол, опрокинул табуретку.
— Язви вас, с вашей баней!
— Все дружок твой! — проскрипел в темноте Пацко, нашаривая сапоги.
— Дружо-ок! — Листравой смачно выругался и первым вышел за дверь.
Чуть брезжило. Бурый кирпич проглядывал на развалинах в серой пыли, дыбились гнутые балки, щерились ямы с рваными краями. Тополь, раздробленный шальным снарядом, топырил куцые культяпки. В сероватой дымке утра он был похож на человека с поднятыми вверх руками, кричащего от нестерпимой боли.
