Что делать?.. Послушал переговоры в диспетчерском телефоне. Но там шла своя напряженная, тревожная жизнь: откуда-то докладывали о налете авиации, кто-то просил прислать паровоз, диспетчер грозил кому-то за задержку «Бориса Павловича» бронепоезда. Только о Шаромыше, казалось, все забыли.
Акулов позвонил Фотиеву на мост. Тот нервно ответил:
— Туго, друг. Запроси Рощу, что они скажут...
Но связи с Рощей не было. Нарушилась и диспетчерская линия.
А десантники наседали, их сдерживала река да наши поредевшие заслоны. Мост все еще удерживала группа Фотиева. Под обстрелом по мосту изредка, но прорывались немецкие солдаты, проскакивали машины. Фотиев убеждался, что переправу нужно разрушить. Но приказа не было, и он отстреливался.
В вокзал ввалилась группа командиров с небритыми, утомленными лицами. Не .замечая Акулова, они склонились над картой.
— Вы почему здесь? — вдруг обратился к нему один из командиров, подозрительно оглядывая его колючими серыми глазами.
— Начальник станции.
— А-а-а...
И снова склонился к товарищам. Потом они ушли, сказав на прощание:
— Торопитесь! Немцев ждете, что ли?
Акулов спешно разжег печку, набросал туда бумаг. Загудело, заплясало пламя. На столе, свернувшись калачиком, спал котенок, напоминая Акулову о Зое.
На путях рвались бомбы, но Захара Николаевича они уже не интересовали. Он торопился уничтожить важные документы. Ему как-то и в голову не приходило спасаться самому. Жаль станцию. Тут он узнал и полюбил Зою. Не раз вечерами они намечали день свадьбы. Хотелось, чтобы это время безмятежного счастья длилось и длилось. Зоя рано осталась сиротой, с детских лет не видела ласки и теперь готова была плакать от каждого его теплого слова. Она даже не представляла себе, как они поедут в Гомель, к его родным, и как она вдруг скажет свекрови «мама». Она повторяла это слово, смешно вытягивая губы, а он целовал их...
— Смываемся?
Акулов вздрогнул, подскочил, захлопнув дверцу печки. На пороге стоял ухмыляющийся" водитель путевой дрезины. Был он толст и развязен.
— Давай путевку, начальник! Не ждать же мне фрицев. Начальство мое удрапало. Может, вместе поедем? Не желаете? Дело ваше.
Он сильно щелкнул в нос котенка. Тот фыркнул, ошалело кинулся к Акулову.
Захар Николаевич справился с неожиданной растерянностью, взял котенка на руки и строго спросил:
— Машина исправна, не остановится на перегоне? Хорошо. Готовьтесь.
Акулов мучительно думал, что же он хотел сделать еще. Но из головы вылетело все. Припоминалось разное, но ненужное. Он бессознательно гладил котенка, ворошил его шерстку.
Водитель удивленно и нетерпеливо ждал. Вдруг Акулов вспомнил:
— Заберете стрелочников и семью машиниста Палкина, если не уехала раньше. Вы знаете, где он жил?
Толстяк недовольно буркнул:
— А то не знаю! Путевку давайте...
Акулов перебил:
— Когда погрузите Палкиных.
Толстяк выскочил из комнаты с неожиданной для его комплекции прытью. И Захар Николаевич рассмеялся. Но ему стало грустно, когда он вспомнил, что сказал «жил Палкин». Многие говорят теперь «жил», «жили»... И все же оттого, что он успел отправить эшелон и Зою, оттого, что сейчас уедут за линию фронта еще несколько человек, начальнику станции стало значительно легче. Он даже засвистел, шевеля канцелярской линейкой тлеющие папки. У ног мурлыкал котенок, терся нежной шерсткой.
Может, зайти домой? Но зачем? С отъездом Зои у него тут не осталось никого из близких. Написать родным? А как отправить, где почта?
Оглядев все комнаты, Акулов убедился, что документов, кроме бланков разрешений, не осталось, и он решил ехать с дрезиной. Надо забрать Фотиева. Но комендант наверняка откажется.
Акулов покрутил ручку телефона — с моста не ответили. Захар Николаевич решил сбегать туда. Он схватил винтовку, примкнул штык. Котенка — в карман.
Над станцией уже нависли вечерние сумерки. Солнце было где-то за темным лесом: полнеба полыхало розоватым сиянием, окрашивая все в радужные тона. Перестрелка над рекой не утихала: у десанта было мало сил, чтобы смять наши заслоны, у нас — чтобы уничтожить противника.
Акулов заторопился навстречу стрельбе.
А к вокзалу подкатил самоходный маленький в>а-гон. На его прицепе, в том же плетеном кресле с колесиками, сидела жена Палкина. Рядом с ней, обняв рыжую куклу, пригорюнилась внучка.
Екатерина Самойловна согласилась ехать только благодаря настоянию водителя. Он заявил ей, что начальник без Палкиных не отправляет дрезину.
Вскоре к маленькому поезду подоспели другие беженцы, облепив его со всех сторон.
Толстяк между тем искал и не находил Акулова. Он матерно ругался, подозревая, что начальник станции попросту сбежал.
На перроне появился прихрамывающий Мороз: он восстанавливал прямую связь с мостом. Как-то разминулся с Акуловым. Его удивила дрезина: неужели начальники уезжают? Зачем же связь? По-хозяйски прошел он в помещение дежурного, позвал шофера. Узнав, в чем задержка, предложил, выписывая разрешение:
— По распоряжению Акулова. Бери путевку и жми! Они уедут на автомашине. Ясно?
Шофер обрадованно пожал потную руку Мороза. Мотор фыркнул, и дрезина скоренько помчалась к перегону. Внучка Палкиных помахала Морозу руками, а он потряс в воздухе своей монтерской сумкой.
— Катись!
Мороз зло захохотал, перекосив крупное лицо, и позвонил на мост. Ответил Акулов,
— Что?
Связист подошел к окну, выглянул на перрон.
— Нет, Захар Николаевич, нет. Никакой дрезины я не вижу. Хорошо, скажу, чтобы подождали...
Над станцией показались немецкие бомбовозы. Мороз юркнул в щель. Глупо рисковать, если вот-вот исполнится его мечта. А вдруг не поверят? Нужны доказательства. Мост... мост... мост...
А за рекой, на большом ровном лугу, уже приземлились немецкие самолеты. Из них выскакивали солдаты, выкатывались легкие пушки.
Мороз переждал бомбежку и бросился к мосту. Успеть, успеть, успеть... Он припоминал в уме слова, которыми встретит немцев.
11
В поле, недалеко от полотна железной дороги, горела путейская казарма; черный густой дым столбом поднимался в небо, заволакивал горизонт. Палкин обрадовался этому «туману». Под его прикрытием можно проскочить. В клубах дыма эшелон еле проглядывался. Поезд набрал скорость, выскочил из-за бугра. Но состав скоро обогнал дымную пелену, вывернулся на открытую равнину, вылетел одинокий, незащищенный...
Кто же тут, свои или немцы?
Все всматривались вперед.
Под откосом лежали какие-то люди. Ближе... Демина и Павел приготовили оружие. А Палкин вызывающе нажал рычаг сигнала. По всему равнинному раздолью прокатился суровый звучный гудок.
Ага, женщина с повязкой медсестры радостно замахала рукой. Паровоз коротко и несильно прогудел, приветствуя своих.
Бойцы смотрели на поезд с огромным удивлением: казалось непостижимым чудом появление эшелона в таких условиях. Это ободряло, вселяло надежду. Раз движение не прекращается, значит дело поставлено крепко.
Немцы спохватились, издалека открыли беглый огонь по составу: их не смущали красные кресты
на вагонах. Вдоль пути вспыхнули султаны разрывов.
— Ложись, на пол ложись!—закричал Палкин.
Смирнов и Демина упали.
Машинист все так же глядел вперед. Снаряды ударили сбоку паровоза. Где-то недалеко прострочил пулемет; по будке застучали пули и осколки. Но поезд мчался, и Палкина обуяло необычное воодушевление. Он стал во весь рост, до пояса высунулся из окна будки. Встречный ветер раскидывал его светлые волосы. Машинист подался всем телом вперед, и Деминой почудилось, что он видит там нечто значительное и радостное, так ярки были его глаза, так одухотворено было его морщинистое лицо.
Паровоз кидало, словно на ухабах. Палкину по-чему-то вспомнился день поездки к дочери в колхоз. Шофер вел тогда машину по разбитой дороге, газуя напропалую. И он заметил теперь, что, как и тогда, крепко сжимает зубы, чтобы не прикусить язык.
