Круговорот эфира затих, словно ветер погрузился в тяжелые раздумья: выдать мне правду, которой он, по неведомой мне причине, не желал делиться, или пасть в моих глазах и получить весомый удар по самолюбию.

- Говоришь, тебе запретили говорить? А кто? — Я насторожился. - Тот, кто отнес меня домой, — волосы слегка зашевелились на затылке. — А почему, ты не знаешь.

Тут уж ветер легко выдохнул мне в лицо, утверждая, что понятия не имеет.

- Спасибо.

Пока мой незадачливый друг продолжал носиться по комнате, я слегка нахмурился. Кто мог знать, куда я отправился? И значит ли это, что за мной следили? Или, может, просто наткнулись случайно? Раз Зон меня не разбудил, значит, угрозы не было. И все же интересно, кого стоит поблагодарить за то, что шею и тело не ломило от неудобных бдений в роще…

А еще это значит, что кто-то побывал в моей комнате.

От неприятной мысли о том, что некто, вовсе мне неизвестный, побывал в моем доме и его пропустил хранитель, а затем еще отнес меня в спальню, стало неуютно.

Ветер не желал отвечать, что тоже не могло не настораживать, а к друиду идти ради такой мелочи было стыдно.

С точки зрения стариков, такой несущественный факт не заслуживал внимания приличного дерева, уже не говоря о том, что никак не мог явиться темой для беседы, а выспрашивать древних и вовсе представлялось плохой идеей. В лучшем случае они сделают вид, будто ничего не слышали, в худшем — поднимут на смех и запретят появляться какое-то время. Конечно, Зон проявил бы больше понимания, но увы, на поляне их росло трое.

Возможно, шеф Верн все же приставил ко мне кого-то, а тот оборотень, что привез меня обратно, был просто отвлекающим маневром?

Выставив товарища за окно, я решил не тратить день даром, а подготовиться к завтрашним урокам. Сделать это оказалось невероятно сложно. То и дело в голову лезли чужие ноги, оторванные головы, дохлые коты, бестактные оборотни, друиды и таинственные благодетели.

Решив, наконец, оставить убийство стражам порядка (в том, что это преступление, я не сомневался ни минуты — отрывание собственной головы вряд ли входило в тройку излюбленных гномами способов расставания с жизнью), а ночные происшествия временно списать на странные сновидения, я отправился к реке, прихватив с собой кое-какие конспекты.

Сезон купания остался давно позади, но это никогда не мешало мне получить удовольствие от созерцания проточной воды, вкупе со свежим воздухом и возможностью побыть в одиночестве.

Путь до омута был недолгий.

Именно благодаря плёсу полноводной реки Лихой, протекавшей неподалеку, небольшое поселение получило свое название.

Городок разбили дроу невысокого происхождения, по большей части, состоявшие из рыбаков, во главе с высокородным, который то ли находился в изгнании, как утверждали одни источники, то ли самолично отделился от племени, решив основать собственное поселение. Приходилось довольствоваться сказками, байками и откровенными россказнями передававшимися из уст в уста. Основатель не взял на себя труд озаботиться созданием достоверных исторических свидетельств.

Дед Нортона, являясь прямым наследником Галена Сексте Фьярде Грен Фехте-Яренохунена, легендарного для этих мест дроу, написал историю основания Тихого Омута. К сожалению, спустя несколько поколений, факты представлялись не более чем красивой легендой, приукрашенной несвойственными поведению дроу чертами благородства и широты души.

Выбравшись на яр, самый высокий в этих местах берег, я окинул взглядом стремнину, несущую быстрые воды с запада на восток. Уходя резкими перекатами все ниже, река со временем образовала плёс — впадину, проеденную неспокойным течением, в которой кружилась пара незаметных глазу водоворотов. Первые поселенцы дроу быстро разгадали секрет этого места, недаром, что рыбаки, ведь улова здесь приходилось гораздо больше, чем выше или ниже по течению. Вот только они не сразу смекнули, что во впадине скрывается сразу два (!) омута, и потому наш городок носит название в единственном числе.

Поговаривали, что здесь очень глубоко, но дураки проверить насколько находились всегда. Время от времени утопленников всех возрастов и мастей вытаскивал Речной народ — гниющий труп в чистой воде им был без надобности, а родственникам неудачливого ныряльщика спокойней.

Пройдясь вдоль берега, я опустился на небольшой островок травы с уже подернутыми желтизной кончиками, но еще не растерявшей окончательно зеленые краски.

Погода стояла безветренная, и солнце то и дело выглядывало в частые прогалины редких облаков, балуя уходящим теплом наши земли. Оглядевшись и не заметив никого поблизости, я не стал отказывать себе в удовольствии и растянулся на спине во весь рост, раскидывая руки ноги в стороны. «Хорошо как», — выдохнул я полной грудью, и все треволненья словно отдалились за горизонт, оставляя на душе спокойствие.

Не знаю, как долго я так пролежал, медитируя в гармонии с природой, когда слуха достиг плеск воды и приглушенный смех. Перекатившись на живот, я по-пластунски пополз к краю обрыва.

Так и есть. Внизу, прямо подо мной, резвились русалки.

Судя по размерам и светло-зеленому окрасу — подростки. Задорный смех переливался журчаньем ручья, а блестящая чешуя хвоста скользила гладкими отблесками среди частых гребней шумящей реки.

Похоже, они играли. Вот темно-русая голова вынырнула у самых камней, внимательно оглядывая пространство вокруг. Стоило единому всплеску булькнуть в паре метров, как девочка скрылась, а уже через секунду на поверхность вынырнул совсем маленький тритон. Сделав в воздухе кульбит, он с шумом рухнул обратно.

Его веселые друзья на секунду замелькали тут и там, выставляя на поверхность тоненькие тела, переходящие в мощные рыбьи хвосты. И снова тишина, словно и не было ничего. А уже через несколько секунд все повторилось снова, только на поверхности уже показался тот парнишка — значит, его поймали, и ему водить.

Увлеченный редким зрелищем, я не заметил, как солнце стало клониться к горизонту. Русалки уплыли, а я, так и не подготовившись к урокам, направился домой. Одно радовало — мне все-таки удалось забыть о тех странных событиях, что еще утром разрывали бедную голову пополам.

Стоит заметить, что, несмотря на внушительное количество Речного племени на этих землях, лишь некоторые из них посещали школу. Дело было в специфическом развитии данного вида — не все русалы «взрослели». Чрезвычайно интересный феномен, изучению которого я посвятил не один месяц в академии — уж коли я родился в местах их обитания, то посчитал своим долгом внимательнее присмотреться к особенностям водоплавающих.

Русалки, как и любые рыбы, размножались, откладывая икру. Более крупную, чем их примитивные собратья, и в гораздо меньшем количестве. Икру прятали в самых тихих заводях на семь полнолуний. Когда седьмая луна шла на убыль, из икринок появлялись мальки, мало чем отличающиеся от некрупных рыбешек.

Через год мальки набирали вес, росли и отращивали конечности. Сначала удлинялась шея, отделяя голову от туловища, затем маленькие плавники по бокам обретали подобие рук с перепончатыми пальцами, а тело немного сплющивалось, образуя грудную клетку.

А дальше начиналось самое интересное.

«Головастик» начинал расти, становясь все более похожим на населяющие сушу виды, и чем больше он рос, тем сильнее развивался его интеллект. Однако, по какой-то до конца не изученной причине, развитие большинства особей останавливалось — замирало, оставляя русалок вечными инфантами.

Свойственные юным созданиям качества — наивность и беспечность, со временем перешли в разряд характеристики вида, вместе с агрессией и жестокостью, впрочем, часто направленной на представителей других рас.

В одной из книг я прочел весьма интересное предположение, тем сильнее вызвавшее мой интерес, учитывая, что и сам автор являлся тритоном. По его мнению, русалки могли останавливать рост по собственному желанию, замирая на удобной им стадии. Связано это могло быть с нежеланием хладнокровных принимать на себя огромную ответственность.