― Стану садовником, ― заявил Боунс.

― Да? Садовником? Это хорошее дело. Но сперва мне нужно, чтобы ты кое-что сделал.

Боунс сидел на стуле, на щеках застыли желваки. Казалось, его зубы сейчас затрещат от натуги.

― Это, ― фотография скользнула к лицу Боунса. ― Хартиган, он священник. Его должны найти у себя дома, на лужайке, с перерезанной глоткой. А в рот ты набьешь шариков для гольфа.

― Ты так об этом говоришь, словно мне нужно заполнить за тебя налоговую декларацию, ― сказал Боунс.

― В некотором роде. Выходки этого кретина сильно мешают хорошим людям. Знаешь, можно понять священника, ебущего малолеток на паперти. Можно понять мудака, который стучит органам о том, что рассказывают прихожане ему на ушко. Но реально верить в весь этот бред, реально пытаться закрыть некоторые хорошие места... такого я понять не могу. И хорошие люди не могут. Прихлопни его. А потом делай, что хочешь.

Боунс взял фотографию. Мужчина неопределённого возраста смотрит отрешенно, с извинениями и даже слегка возмущенно.

Вот, стоит Боунс перед воротами Централа, и все тут ему в диковинку. Он плотнее закутался в куртку, которая стала ему велика за все эти годы, и пошел, пугать желваками народ в ближайшее кафе. До него добрался на попутке, утопив все потуги заговорить с ним в гробовом молчании. Этого добра у Боунса хватало. Он создал атмосферу абсолютной, непробиваемой тишины в камере, которую делил с парой юристов, боксером-налетчиком и педофилом. Все они молчали, зная, что Боунс терпеть не может пустой болтовни. Водиле хватило легкого намёка на насилие, одного маленького жеста в лице, чтобы осознать и заткнуться.

― Я вас здесь высажу, ― сказал он, останавливаясь у закусочной. ― Тут отличные пончики.

Боунс молча открыл дверь и вылез.

Городок, где жил Хартиган, преподобный, был дальше, через дюжину миль. Вообще-то довольно приличный, второй по габаритам в штате. Боунсу хотелось жрать. Желудок должен был вспомнить, что такое нормальная еда. Боунс зашел в закусочную и ощутил, что сегодня, да, его день.

Хартиган был в легком черном пальто, с повязанным шарфом. Разве что чуть старше, чем на фото, но это был он. У Боунса была фотографическая память на лица. С самого детства. Он каждый день вспоминал физиономии тварей, убивших Лизу. Эту высокую тощую девку и этого бугая... Боунс не раскрыл про них правосудию. Ему бы все равно не поверили. Бугай в самой настоящей броне, типа гребаного рыцаря? Девка в драном платье с мордой гоблинши, всаживающая три пули подряд в голову будущей жены Боунса? Полно, обвиняемый. Вы, конечно, подонок, убивший собственную невесту, но не настолько.

Нет, сказал себе Боунс. Подонком ты был в той жизни. Теперь ― ты сделаешь этого священника-чистоплюя, которого притащило прямо к тебе в руки. Это точно судьба. Забегаловка одна на не самой оживленной трассе. Каковы были шансы, что преподобный Хартиган окажется здесь? Да еще когда он, именно он, Боунс, официально признанный покойным уже неделю как, будет здесь?

Нет, много совпадений. Но Боунс теперь был не в тюрьме. Тут жизнь проще и вариантов побольше.

Кроме преподобного, в кафе была еще жирная официантка, рядом с окном, возле двери, сидел клерк, потягивая кофе и мучая омлет. Ну а преподобный ― он почти возле стойки. И все. Загляденье.

Боунс прошел к столику святого отца и молча сел напротив. Хартиган поднял на него удивлённые и чуть возмущенные глаза:

― Здесь свободно, садись.

Боунс не ответил. Он уставился священнику в лицо. Мало кто мог выдержать этот взгляд Боунса. Хартиган был одним из них.

― Понимаю. Вы выследили меня и не хотите, чтобы ваш бизнес страдал. Вы решили меня убить, да?

Боунс молчал.

― Вы будете что-нибудь заказывать? ― официантка гоняла жвачку, становясь еще более коровоподобной, чем на первый взгляд.

- Кофе этому джентльмену, ― сказал Хартиган. Когда корова ушла в стойло, он продолжил: ― Вы можете убить меня, но на мое место придет другой. За ним еще и еще. И так будет продолжаться вечно. Вечно. В этом городе я раскидал искры благочестия. Я возжег очищающее пламя. Скоро многие из вас в нем сгорят. Все в руках божьих. Я вверил себя ему. Так что я умру с чистой душой. Нам выйти?

Боунс ожидал другого. Ну, завалится на колени, станет умолять. Или понадеется позвать полицию. Или даже достанет пистолет и направит на Боунса. Да что угодно. Но вот так сидеть и даже спешить к смерти? Боунс на миг даже усомнился, кто тут убийца.

Сестру Лизы, Сару, один раз пропустили к Боунсу. Она сидела напротив и ела его взглядом. Тогда Боунс и научился молчать. Наверное, преподобный чувствовал себя в этот момент точь-в-точь как Боунс тогда на свидании. Перед тобой тот, кому полагается закопать тебя. И ты знаешь, что он прав.

Все в руках божьих. Кто бы мог подумать. Это боженька, получается, направил руку той длинной суки, пока Боунс, извивался ужом в железной хватке бугая, разрывая одежду о шипы на его панцире, истекая кровью?

Ну ничего, теперь Боунс сам вроде боженьки. Только вместо молитв будет принимать дензнаки. А вместо кары небесной ― обеспечивать клиентам вполне земное правосудие.

Принесли кофе. Боунс не взглянул на него и поднялся.

И тут судьба улыбнулась ему еще раз.

Эти звуки он узнал бы из тысячи. Из миллиона. Из миллиарда. Даже если бы не слышал их сотню лет, или если бы со слухом Боунса что-то случилось. Он угадал бы их по воздушным волнам, расходящимся в стороны от включенного граммофона. Это проклятый бибоп. Боунс повернулся к двери.

― У твоих сообщников странные вкусы, ― сказал Хартиган. ― Кажется, это сакс Арта Пеппера... Что-то из раннего, не могу узнать... Что же, от таких людей и смерть принять ― награда.

Боунс потемнел и схватил святошу за грудки:

― Ты ведь нарочно здесь? Да?

С момента диалога с Кобричем это были его первые слова.

― Просто ехал к дочери, вот, вышел, чтобы позавтракать... Плохой вышел завтрак... Ты хочешь сказать, что вы не следили за мной?

В этот момент дверь в забегаловку раскрылась. И Боунс почувствовал, что его ненависть растет в геометрической прогрессии.

Вошла высокая худая девушка, даже тощая. У нее было страшное лицо, неправильное и неприятное, чуть оттененное вуалью. А еще это дурацкое порванное в хаотичном порядке платье и чулки. И туфли, туфли от разных пар, на таких высоких шпильках, что голова кружится. Она держит мундштук. Совсем как тогда. Только платье было светло-зеленым.

И шляпка. Боунс и Лиза возвращались с похорон матери Лизы. На Лизе была эта шляпка, круглая, с маленькими полями и черной вуалью.

Боунс даже издалека разглядел пулевые отверстия на ней.

Полицейский на настоящем мотоцикле волочился за машиной Венеры целых двадцать миль, пока наконец Венди это не надоело. Если уж парню так хочется смерти, почему бы и нет? Она съехала к обочине.

Парень опустил подножку и прошел к автомобилю. Майк впал в странный ступор, к которому из всех китэйнов привыкла одна только Венди. Майк сидел прямо, расправив плечи, оставляя спутнице еще меньше места, чей ей требовалось. Как будто на соседнем сиденье находится вулкан, готовый разразиться лавой в любую секунду.

А еще на копе был настоящий черный шлем. И очки от солнца. Конечно же. Он подошел к машине. Черт, он улыбается. Придурок не понимает, или он реально придурок? Венера выпустила табаковый дым через ноздри.

― На конвент? ― спросил коп. Венди заморгала, всем своим видом выражая непонимание.

― Я спрашиваю: на конвент, да? Ну, классные костюмы... только я не пойму, что за персонажи?

Венера ткнула мундштуком в Тарака:

― Он Конан-Варвар, а я Белая Ведьма.

― Белая Ведьма? Странная у тебя трактовка.

― Оригинальная, да, ― сказала Венди и обратилась к вирду. Просишь дядюшку Вирда перенести твою внешность и имущество, чтобы человеки могли насладиться твоим подлинным видом. Туман рассеивается, и все рады.

― Боооог ты мой, ― сказал коп. ― Вот это да... Из чего эта маска? Черт, вы самые крутые ролевики, которых я видел. Жаль, только, я сегодня не попаду...