В марте нарком ВМФ, начальник ГМШ и замнаркома по кораблестроению и вооружению собрались, чтобы составить для представления в ЦК ВКП(б) план организационных мероприятий ВМФ на 1941 год[239]. После обсуждения включили важнейшее: ввод в строй новых кораблей и береговых батарей, усиление ПВО баз и кораблей за счет 353 истребителей новых типов и установки радиообнаружителей «Редут» и «Редут-К». Получалось, что выполнение мероприятий в основном приходится на вторую половину года. Лев Михайлович рассказал флотский анекдот: Николай Иванович Паттон, начальник 2-й бригады линкоров на Балтике, с мичманских времен всегда ходил в отпуск в первой половине года. А в 1914 году, уже будучи командиром эсминца, поддался уговорам жены и согласился отложить отпуск — поехать в августе в Ниццу. А тут война! Говаривал: «Еще раз меня так не проведут! Кончится мировая — отпуск опять буду брать в первую половину года». Николай Герасимович усмехнулся: «Не пойти ли нам в отпуск в первой половине года?»[240].
В отпуск никто из них, конечно, не пошел. Работали и зимой, и весной с исключительным напряжением; и руководство, и ГМШ, и управления. Будто знали, что мирного времени осталось совсем немного. Но не знали — чувствовали. Впрочем, не все. Лев Михайлова все не мог привыкнуть к беспорядку, халатности, невыполнению положенного, недостатку простой порядочности. Как недоставало организованности и профессионализма у заменивших тех, кто навсегда исчез с ярлыком «враг народа». Галлер убедился в этом, побывав с проверками на Балтийском и Северном флотах.
Об итогах инспекторской проверки СФ, принятых меpax, в результате которых одни корабли уже вступил в строй, другие заканчивали ремонт, о передаче завода Главсевморпути флоту Галлер доложил на Главном военном совете Наркомата уже 18 июня. Слишком много у наркома и его заместителей было неотложных дел во второй половине мая — первой половине июня. Дважды, например, разбирались с ходом работ по размагничиванию, принимали решение оборудовать в течение 1941 года все корабли противоминными устройствами ЛФТИ, создать на флотах контрольно-измерительные стенды.[241] В эти же недели ГМШ готовил на подпись наркому приказ о срывах и «неудачном проведении» тактических учений на Черноморском флоте, плохой постановке там разведки… Это было текущее, еще от мирной жизни.
Но уже стало ясно, что нельзя медлить с мероприятиями для сбережения кораблей, флотов в целом от неожиданного удара немцев. Вернувшись в Москву из Мурманска, Галлер сразу же приехал в наркомат, зашел к оперативному дежурному ГМШ, посмотрел дислокацию кораблей на Балтике и Черном море. В Либаве по-прежнему стояли корабли отряда легких сил, которым командовал В. П. Дрозд, два крейсера — «Киров» и «Максим Горький», два дивизиона эсминцев. Да еще там же бригада подводных лодок. А до границы — несколько десятков километров, рукой подать до немецких аэродромов в Восточной Пруссии. Опасно… Это давно беспокоило наркома ВМФ. В тот же день, когда вернулся Галлер, Н. Г. Кузнецов созвал Главный военный совет, пригласил присутствовать А. А. Жданова. Николай Герасимович поставил вопрос о немедленном перебазировании кораблей из Либавы в Рижский залив[242]. Все члены Совета его поддержали, но Жданов сказал, что нужно доложить Сталину. Говорить же со Сталиным об этом отказался. 24 мая 1941 года нарком направил Сталину письмо с просьбой разрешить перебазирование, но ответа все не было. Наконец ему удалось доложить Сталину лично и получить устное согласие. Отряд легких сил и бригада подводных лодок немедленно перешли в Устъ-Двинск. В те же дни в сопровождении эскорта был переведен из Таллинна в Кронштадт линкор «Марат», второй линкор — «Октябрьская революция» остался в Таллинне.
Конечно, получение разрешения Сталина было удачей. Отдай такое приказание нарком сам, и не известно, чем бы это кончилось. Ведь после обстрела немецких самолетов над Либавой Кузнецов был вызван к Сталину, принявшему его в присутствии Берии. Нарком получил строгий выговор и указание немедленно отменить приказ об открытии огня по нарушителям. 1 апреля ГМШ дал на флоты директиву: «Огня не открывать, а высылать свои истребители для посадки противника на аэродромы»[243]. Но и после этого Н. Г. Кузнецов делал все, чтобы поднять боевую готовность флотов. Так, были форсированы работы по установке береговых батарей, для чего разрешалось монтировать орудия на временные деревянные основания, ускоренно, даже с мелкими недоделками, принимались новые корабли, подводные лодки и катера. И боевой состав флотов пополнялся: всего за первую половину 1941 года было принято от промышленности 9 эсминцев, крейсер «Молотов», 6 подводных лодок, 2 тральщика, 16 катеров-охотников за подводными лодками, 5 торпедных катеров, 15 катерных тральщиков…[244]
Стратегической внезапности, как известно, не было: в Москве понимали, что война с Германией будет. Хотя Сталин, вероятно, пытался себя уверить, что в ближайшие месяцы ничего не произойдет. Несмотря на обращения к нему наркома обороны С. К. Тимошенко и начальника Генштаба Г. К. Жукова, он не разрешал провести хотя бы частичную мобилизацию.
Следовало лишить противника и внезапности тактической. И нарком ВМФ адмирал Н. Г. Кузнецов заслужил глубокое уважение и признательность современников и потомков тем, что Военно-Морской Флот встретил начало войны в необходимой боевой готовности.
Шли последние десять предвоенных дней. «Я видел И. В. Сталина 13 или 14 июня, — вспоминает Н. Г. Кузнецов. — То была наша последняя встреча перед войной. Доложил ему свежие разведывательные данные, полученные с флотов, сказал о большом учении на Черной море, о том, что немцы фактически прекратили поставки для крейсера „Лютцов“. Никаких вопросов о готовности флотов с его стороны не последовало»[245]. Ничего не сказал Сталин наркому ВМФ и о тех предупреждениях о нападении Германии на СССР в ближайшие дни, которые поступали в Москву из самых разных источников.
Но нарком ВМФ и так понимал — нужно действовать. О необходимости повысить оперативную готовность «западных» флотов в эти дни с Н. Г. Кузнецовым не раз говорили Л. М. Галлер и В. А. Алафузов, наверняка к ним присоединился бы и начальник ГМШ И. С. Исаков, убывший в Севастополь для контроля совместных учений Черноморского флота и Одесского военного округа, 14 июня газеты опубликовали сообщение ТАСС о дружественных отношениях между СССР и Германией. Как известно, многие в Красной Армии и ВМФ, привыкшие уже считать, что все, что из Москвы — есть указание «самого», решили — беспокоиться нечего. «Сталин знает…» Но в Наркомате ВМФ думали иначе. Н. Г. Кузнецов уже знал, что У. Черчилль и Ф. Д. Рузвельт прислали телеграммы, предупреждающие о возможном нападении Германии на СССР[246]. 19 июня нарком перевел на оперативную готовность № 2 Краснознаменный Балтийский и Северный флоты. Черноморский флот, по случаю учений, уже был в оперативной готовности № 2. Готовность его осталась прежней и после окончания учений 20 июня, когда корабли вернулись в свои базы.
В последние дни перед войной Льву Михайловичу казалось, что воздух, как перед грозой, насыщен электричеством. Кто знает, может быть, когда-нибудь ученые и откроют, что высшее нервное напряжение сему способствует… 21 июня вечером, около 21 часа, Галлер зашел к наркому. Н. Г. Кузнецов вспоминает, что Лев Михайлович «заговорил о напряженной обстановке, о готовности флотов»[247]. Нарком вышел из-за стола, подошел к карте Балтики, висевшей на стене. «Лев Михаилович около восемнадцати обзвонил флоты, приказал командному составу быть на местах. Так-то лучше… И только что от меня ушел Воронцов. Он сегодня приехал из Берлина. Говорит с абсолютной уверенностью: нападения надо ждать в ближайшие часы. Незадолго перед выездом в СССР он получил еще одну информацию через Бека, бывшего главного раввина в Берлине: немцы перейдут западную границу 21–24 июня…»[248]
