«Я люблю тебя» — ругательное слово. Пожалуйста, он любит ее. Что это значит в его мерзкой башке, «любить»? Какой смысл имеет это слово, когда ты весишь сто двадцать килограммов, с залысиной — живым шрамом от скальпа, с дичайшим взглядом, и запашком, от которого просто воротит? На что похожа такая любовь? Любовь — это Тони, это молодое и красивое тело. Увы! Любовь — это привкус соли на его коже. Любить способны только такие люди, как Тони, а не Джефф, бледная жаба, старики, уроды, среднестатистические людишки. Тони, только он.

Джефф бросил любовь к ее ногам, как падаль. И раз уж он ее любит, по святому закону любви, который защищает всех, кто любит, она должна терпеть нетерпимое. Любовь — великое освободительное оправдание, разрешение творить все, что угодно. Влюбленные никогда не задумываются, что их признания могут быть приняты за оскорбление? Случается, что быть любимым — это унизительно. А этот, — спрашивала себя Кэти, — почему он меня любит? Она не могла догадаться, что напоминает ему о матери, или скорее, тот идеальный образ матери, который он никогда не видел. В чем она виновата, что стала объектом его фантазий? Как ей реагировать? Почему она должна надевать перчатки, чтобы сказать, насколько его любовь ей противна. Почему во имя любви нужно принимать невыносимое? Какие права дает нам на других любовь?

Ситуация зашла в тупик. Первое ноября, шесть часов вечера, она заперта в собственной кухне в подвенечном платье с убийцей мужа и его псом.

— Почему вы не позвонили в полицию? — спросила судья.

Зазвонил телефон. Она потянулась к нему, чтобы ответить. Джефф пришел в ярость. Он вывернул ей запястье и вырвал провода. Что она себе думает, что избавиться от него, позвонив в полицию? Как будто она не по уши в этом? Можно подумать, легавые об этом не знают. «Если со мной будет кончено, с тобой тоже, они тебя не упустят». Как она думала, он передвигался по городу, если не с помощью всей полиции от Паланса до Парижа, от Берлина до Тель-Авива? Стоит ей сделать хоть что-нибудь, сказать хоть слово, он сразу же об этом узнает, и не заставит себя долго ждать.

Она внезапно вспомнила о ребенке наверху и стала молить небеса, чтобы тот не проснулся, не заплакал, не напомнил о себе Джеффу, который к тому моменту занялся собакой. Она медленно пятилась назад, глядя на него и, как только нащупала сзади дверь, резко развернулась в громком шелесте юбки и подъюбников, готовая рвануть по лестнице.

Он схватил ее без особых усилий, как колос пшеницы, охапку хвороста, как тюк ткани. Прижал к себе и стал сыпать громкими угрозами. Дом напичкан микрофонами. Он — исполнитель и находится под защитой сверхсекретного подразделения, а заказчик — полиция, там и отдали приказ убить Тони.

— Куда бы ты не пошла, я всегда буду рядом, ты не сможешь уехать просто так, каждую минуту твоей конченой жизни легавый будет следовать за тобой по пятам. Видишь, мы всегда будем рядом, как муж и жена.

И он поцеловал ее, как благословенный муж на свадьбе, по-настоящему, взасос.

36

— Я ничего плохого ей не сделал, — сказал Джефф своему адвокату. — Я просто хотел, чтобы она на меня посмотрела.

Он искал поддержки и ласки. А нашел холод и презрение. Она даже попросила его избавиться от собаки. Джефф плакал. Когда он был маленьким, у него была собака, что-то вроде немецкой овчарки, и из-за разрухи в семье — матери никогда не было, она где-то вечно пропадала, жестокий отец-алкоголик, затюканный четырнадцатью детьми — он чаще спал в собачей конуре, чем в кровати. Однажды вечером, когда дети снова стали требовать еды и жаловаться, что не могут питаться одними макаронами, отец сказал: «Хотите мяса, будет вам мясо». Он схватил топор, а позже вернулся с собакой — мертвой, обесшкуренной, разделанной прямо на кухонном столе, как большая дичь. Ведь едят же оленей, косуль и диких кабанов.

А тех, кто плакал, он называл дрищами.

— Что это значит? — спросила судья у секретаря.

— Ранимая душа, по-моему.

Это было его любимое ругательство.

Так Джефф узнал, что у него есть душа, то есть «задрищенская душа». Это был единственный раз, когда Джеффа как-то назвали. Есть определения, которые сразу приклеиваются к нам, есть те, которые никак к нам не относятся, «душа» с ним явно дала сбой. Она стала ассоциироваться с разлетевшимся по всей кухне запахом крови убитой собаки, с ней у него сразу как-то не сложилось. И если еще одна резня понадобилась для того, чтобы напомнить о его «задрищенской душе», то лучше бы она помалкивала. Так и случилось в момент убийства, проснулась только ярость. Так, душа его наполнилась яростью.

Адвокат был в шоке. Он думал, какой эффект эта история произведет на присяжных. Это уж слишком, — решил он, — присяжные — это, прежде всего, обычные зрители, телезрители, иногда читатели, они привыкли, чтобы с ними тактично обращались. Им подкидывают порнографию, но она не вульгарна, вульгарность, но только вперемежку с любовью, жестокость, но хорошо написанную. Они не хотят быть шокированными, задетыми за живое, измученными. Они не хотят быть опустошенными судьбой других, жизнью других. Они просто хотят иметь представление, слегка проникнуть в фабулу, ведомые тонким голоском общественного мнения, который ими же и движет и успокаивает одновременно. Просроченный, приукрашенный пересказ фактов, который предлагает правосудие, его загадочный язык, который прихорашивает неудобоваримость деяний, сценография в зале заседания, судейская мантия, декорации, все это действует как ватный тампон в ухо, как бальзам на душу. Показать им человека, который в детстве ел собачатину — вызвать их негативный настрой, но не против палача, который убил и разрезал псину, а потом открыл челюсти мальчика, сжав их, как пасть собаки, чтобы засунуть ему в рот кусок окровавленного мяса, «Давай жри, Оскар», а против того, кто закрыл рот с куском мяса, чтобы сразу же выплюнуть его в рвотном приступе, и кто сорок лет спустя мстил отцу, набросившись на человека, как когда-то отец набросился на собаку, которую потом заставил его съесть.

Такое вступление он заранее опробовал на судье. Банальная история с собакой, она многое объясняет. Судья его остановила.

— Ужасная история. Сказка для умалишенных детей, и потом, учитывая, что это ее рассказал Джефф, о достоверности говорить не приходится!

Значит, историю придется оставить при себе. Но сам он намного меньше, чем судья уверен, что это тоже выдумка. Если за весь процесс Джефф и говорил правду, так это про эту травму детства. Доказательство — собака в момент убийства, собака, которую Джефф спас от усыпления, собака, которую он таскал за собой — это всего на всего недолатанный пес. Он уже родился со шрамами туши на убой. Случайностей не бывает, мне предстоит защищать колосса, которым оброс маленький мальчик, он сейчас утешает его сахаром и недолатанным псом, которого пытается восстановить по памяти. Тони, в представлении Джеффа, и есть тот плохой отец, который заставил его съесть собаку и Кэти…

Чтобы задобрить присяжных, придется оставить версию про беднягу, соблазненного извращенкой Кэти, которая им манипулирует, обещает любовные услады, нормальную жизнь, дом, и которая сразу же после совершения убийства умывает руки и выставляет его на улицу, где полно жестокости и бед. Ведь все мы хоть раз в жизни поверили в обещание, которое никто так и не сдержал. Ведь мужчины боятся попасть в сети русалки. А женщины, с целью оказаться вне подозрений, согнут ее под весом собственной порядочности. Каждый найдет себя в этой истории. Чтобы спасти Джеффа, — решил он, — нужно на кого-то повесить всех собак. Этим кем-то станет Кэти…

37

— Он вас изнасиловал, да или нет? — спросила судья. — Поймите, в отсутствии иска на момент совершения, в отсутствии какого-либо медицинского освидетельствования, в отсутствии кого-либо, кто мог бы подтвердить факт, я обязана задать вам этот вопрос.