Тогда Кэти говорит: «Камиль — (прочерк) — Анжело». То, чего она так хотела избежать, как раз и происходит. Для всех окружающих есть два Анжело: «другой» и ее, незаконный и законный, но вопреки тому, что ему были должны, именно так «ему были должны» — торжествует незаконный. Он родился весом 3 килограмма 650 граммов, а ее ребенок — 2 килограмма 400 граммов. Еще с рождения «другому» надевали вещи трехмесячного, он — сильнее, и еще больше кичится своим старшинством. «Другой» уже, наверняка, сидит, а ее ребенок — весь хрустальный, хрупкий, если не сказать, дефективный, а тут еще и внезапная младенческая смерть кружит над ним, он — самый настоящий младенец, особенно, по сравнению с «другим», которого мама уже одевает как взрослого, у которого уже есть зубы, красная машинка и неутолимая жажда жить. В народе говорят, что дети, рожденные от любви, сильнее и жизнеспособнее других.
Кэти убеждена, что ее малыш еще в животе перестал развиваться, когда она узнала о существовании той, и обо всем, что было связано с изменой мужа, его уходом и переездом к сожительнице. В самом начале она даже радовалась беременности Малу. Они были одного возраста, вместе учились, вместе и работали. Но когда Анжело — незаконный родился, ее живот вдруг сжался, и ребенок начал задыхаться внутри. Нужно было, чтобы весь мир отвернулся от Малу, и наставил Тони на путь истинный. Нужно было, чтобы Анжело не назвали Анжело. Но оказалось все наоборот. Незаконная пара была принята обществом, а измена Тони — обоснована не только привлекательной внешностью Малу, но и закоренелыми недостатками Кэти, о наличии которых она даже не подозревала. Все вокруг ехидно сообщали ей о том, как рос Анжело — постыдный плод любви, созревавший на радость счастливым родителям. Он будто высасывал жизненные силы из ее ребенка, как у близнецов, один развивается за счет другого. Ей даже иногда казалось, что Анжело пил кровь Камиля-Анжело.
Джефф берет младенца на руки. Кэти видит его лапищи и своего крошечного ребенка. Ей страшно. Но Джефф кладет его на спину, поворачивает головку на бок и заворачивает в пеленку, чтобы тот не скатился. Лили права, он обожает детей. Он только что спас ее ребенка.
4
В заключении экспертов, которое лежит на столе у судьи, психиатры подчеркивают, что Кэти так или иначе видит вокруг себя только несправедливость и слабодушие. Но особенно она винит мать, отношения с которой прежде были просто безоблачными. Вот такая мать, которую раздражает, что она — дочь «не может взять себя в руки»: мать заставляет ее «встряхнуться», а она тем временем все глубже впадает в маразм. Кэти нужно было, чтобы мать говорила о происходящем как о стихийном бедствии, у нее у самой такое ощущение, а не заставляла ее бороться. Бороться с чем? С разрушениями после бури, выкорчеванными деревьями, повисшими на крышах домов мачтами кораблей? Ей нужно было, чтобы мать и дети просто исчезли вместе с ней в этом вихре, чтобы никто не выжил после катастрофы. Похоже, именно этого ни все эти люди, ни собственная мать не хотели понять: для них сход страшной лавины с глыбами льда, снега, кусками грязи — это всего лишь развод, как у всех, «как у каждой третьей пары в Париже и каждой пятой — в глубинке». Их всех это касалось, непоправимо расшатывало их картину мира.
Мать для себя решила, что ничего особенного не случилось. Она использовала выражение: «Жаль, конечно», которое Кэти казалось смехотворно ничтожным. Мать считала, что жизнь продолжается, и она не вынесет, если ее дочь похоронит себя, в тридцать восемь лет, заживо, в лучшие-то годы. Она говорила дочери, давно повзрослевшей, то же самое, что могла бы сказать подростку, что несчастная любовь проходит, и чем быстрее она пройдет, тем меньше времени мы потеряем.
Кэти объяснила психиатрам, до какой степени ее удивила примитивность матери, и ее начинания тоже. Взять хотя бы зацикленность пациентки на выборе имени. Мать дала ребенку первое попавшееся имя, даже не задумавшись о последствиях, а ведь сама Кэти годами лелеяла имя «Анжело», вынашивала его буква к букве, примерялась к нему, узнавала, когда оно мелькало изредка вблизи. «Анжело» родился в мыслях Кэти намного раньше, чем вырос в животе, а когда она захотела произвести его на свет, его украли.
После очередного спора о замене «Камиля» на «Анжело», после того, как ей жестоко напомнили, что ребенку уже три дня, а у него нет имени, и что кто-нибудь должен решиться, наконец, назвать его хоть как-нибудь, мама резко сняла с себя всякую ответственность. Что-то вроде: «А собственно, какая разница, что такого имя может изменить? Мы чаще называем друг друга как удобнее. Тебя называли когда-нибудь Катрина? Или Тони — Антуаном? Вы просто потом между собой договоритесь, я сделала все, что могла, а ты меня еще и упрекаешь. Мне все ясно, это — не мой ребенок, а твой, значит, сама им и занимайся, и не спрашивай у меня советов. Разговор на эту тему окончен».
Кстати о Тони. Она вспомнила их первую, одну из первых, встреч после рождения ребенка. Она прямо в лоб так ему и сказала, только об этом и думала, что он отдал имя их общего ребенка сыну другой женщины, тем самым толкнул ее на крайние меры. Он неумело оправдывался. Ему тоже нравилось это имя, Малу его сразу одобрила, они дали его своему ребенку не со зла.
Не со зла, ах как? «Анжело» — это для нее. Она его придумала.
Тони отшучивался:
— Ну же! Ведь не ты придумала «Анжело». Так звали моего дедушку. Это имя всегда было в моей семье.
А потом он принялся ее успокаивать: это не мешает ей назвать их общего ребенка так же — кстати, она так и сделала позже, дав ребенку двойное имя. Он находил оригинальной мысль дать братьям от разных браков одно и то же имя. Так и сказал: «Оригинально».
Психиатры отметили, что больше всех ее разочаровал Тони. Мало того, что он — неверный муж, который изменяет ей с так называемой «лучшей подругой», так он еще и сводит на нет всю невыносимость ее положения. Над ней насмеялись как над женой, теперь вот насмехаются над ее горем, а она, униженная, даже не может добиться, чтобы ее положение признали чрезвычайным. У нее отняли право на трагедию — а ведь это могло вернуть ее к жизни. Ее лишили драмы, пережив которую она могла бы восстановиться. Она объяснила психиатрам, что Тони — все тот же, но сам на себя не похож. Она думала, что все о нем знает, а теперь осознает, что имеет дело с недоумком, который несет какую-то чушь. Ему не понять, что творится у нее в душе и в голове. Кэти говорила ему:
— Ты не понимаешь меня.
— Если бы ты со мной больше общалась, я бы знал, о чем ты думаешь. Как я, по-твоему, могу знать то, о чем ты мне не говоришь?
Он объяснял ей, что обоим Анжело, может, придется жить рядом, что они — братья, что у них одна фамилия, и почему бы не одно имя, что они, может, будут ходить в одну школу, и что лично для него, для Тони, они — равны. Он еще не решил, женится ли он на Малу. «Зачем вообще жениться!» — сводил он практически на нет все, что они построили вместе — и развод с Кэти делу не поможет. Конечно, если она захочет начать новую жизнь, он не будет препятствовать, а пока оставим все как есть. Все решим, не надо мутить воду. Нужно принимать ситуацию такой, как она есть, то есть «оригинальной», и даже «забавной», — добавляет он! Но она страшно злится, и он прекращает шутки.
— Ребенок Малу — случайность. И что теперь? Аборт? Тебе самой это не надо. Так что?
Именно тогда она узнает, что Камиля он ей сделал в качестве компенсации, чтоб ей не было обидно. Какая забота!
Снова обрести почву под ногами ей поможет только закон, ни мамин, ни мужа, а настоящий закон, правосудие. Она говорит о разводе, адвокате, алиментах. А он — о рыбалке, об отпуске в Доме отдыха, туда можно с детьми. Она просит раздела имущества и раздельного проживания. Он отвечает, что нужно быть «современными». Он не плюет на ее, он никого не собирается бросать, он хочет видеть своих сыновей. Так и говорит с гордостью в голосе: «Своих сыновей». Нет, для него они абсолютно равны.
