— Десять звонков за утро, — констатировала судья, — столько же после обеда. Джефф утверждает, что вы его преследовали, и ему пришлось просто выключить телефон, чтобы вы оставили его в покое.

Кэти больше не могла думать после того, как пережила тревогу, страх, ужас, она погрузилась в оцепенение, еще ниже пала. Да-да, хуже самого убийства могли быть только обстоятельства его совершения, а еще хуже — личность преступника. Тот, кто совершил варварское убийство, должен был быть просто зверем. Полицейский не щадил ее, было видно, насколько он ее ненавидит, перечисляя грубое обращение с Самантой — четырехлетняя девочка — голенькая на коленях на рукоятке от метлы с кирпичом в каждой руке. Постоянные избиения Кевина, Джефф так сильно тянул его за волосы, что кожа на голове отслоилась, как при скальпировании. Кэти закрывала руками глаза, чтобы только не видеть этого. Но эти сцены рисовало ее воображение: белые трусики девочки, опущенные до пят; дряблая кожа на черепе мальчика спадает кусками, нависая впереди? Сзади? С обеих сторон? Ему вставили железную пластину.

Колвези оказались пятнадцатью годами колонии. Он вышел жирный, как тюлень, расплывшийся с головы до ног, как морской лев, неспособный передвигаться, зажатый в жире, как в тюрьме, выдохшийся, пропитанный сахаром до хруста в кулаках. Кэти он об этом по секрету сказал, как о мелком грешке, в таком лучше заранее признаться, чтобы заслужить прощение: «Я кладу очень много сахара в чай».

Она отсчитала пять кусков в маленькую чашку, он мешал сироп и облизывал ложку.

Нужно, чтобы судья поняла, что теперь ей все ясно, как день. Но раньше? Как она могла докопаться от сахара в кофе до тюрьмы, а от тюрьмы до издевательств над детьми, от издевательств до того, что ему самому пришлось пережить?

— А, ну тогда он сравнительно мало клал сахара в кофе, — съязвила судья. — Пять кусков для вас еще нормально, а вот если бы десять положил, то вы бы тогда забеспокоились? Конечно-конечно. Вы прекрасно представляли, с кем имеете дело. Вы сами об этом говорите, вы повторяете это постоянно, он вызывает неприязнь, опасение, отвращение, страх, панический страх, но вы все равно позволяете ему оставаться рядом, кормите его остатками детской каши и кладете ему сахар в кофе. И каждый раз — по пять кусков!

Ее снова понесло. «Вы — умная женщина, у вас ответственная работа, с высшим образованием, с дипломом». Она, определенно, на этом настаивала. Откуда такая озлобленность, адвокат Кэти не мог понять, что именно судья хотела этим сказать, может, умная, как я, ответственная работа, как у меня, высшее образование, как у меня. Нужно было, чтобы Кэти ее убедила в обратном, подчинилась ей, чтобы перевернулась на спину, как собачонка, лапками кверху, чтобы враг поводил мордой по животу и не обнаружил ни следа тщеславия, ни грамма самодовольства. Высшее образование, ну и что, как у всех. Невзрачная специализация, совсем крохотная, в сфере экологического права. Повезло на конкурсе, но он же был региональным. Никакого предпринимательского чутья, ни капли знаний по психологии. Она даже читать не умеет.

— Что вы тут мне сейчас рассказываете? Вы думаете, я поверю, что вы не умеете читать!

Только бы судья ее выслушала, только бы судья ее услышала, у Кэти есть один секрет, вот он. Она не знает, относится ли это к делу, или нет, она не знает, навредит ли себе, если сделает это признание, но если и может она в чем-то сознаться, так это в неумении читать. Видите ли, ваша честь, Кэти всегда хотела читать, пыталась читать, желала читать. Она покупала книги лауреатов премий, красивые обложки, красивые названия, целую выставку со стола или из витрины. Она перепробовала журналы, газеты, фельетоны, яркие заголовки, картинки, значки. И все впустую. Она открывает книгу, строка, две строки, а потом ее внимание привлекает какое-нибудь слово, это слово заполняет ее сознание другими словами, или глаз выискивает какую-нибудь букву, как камешек в мешке с чечевицей, и начинает рисовать совсем другую картинку. У меня очень хорошее зрение, — уточняет Кэти, — я вижу все вплоть до ресниц на глазу у курицы.

— Расскажете об этом экспертам-психиатрам. Если вы выбрали такой метод защиты.

Судья подняла брови, махнула головой и прикусила губу. Потом ловко опустила руку под стол, поправила каблук на ноге, немного распухшей от долгого сидения, и попросила охрану увести подсудимую.

15

Теперь, когда Кэти — временно — решила вопрос с Камилем-Анжело, ее беспокойство перекинулось на масштабы ремонтных работ Джеффа. Начал он с входной двери, которая из-за разрезанных проводов, распотрошенных розеток, подвешенного звонка, совсем замолчала. Он продолжил в том же духе по всему коридору по ходу размещения электропроводки, которая, к счастью, была прикрыта только рейкой, как в старые времена. Он оторвал рейки и продвигался по запутанной схеме расположения слабо различимого кабеля. Торчащие из стен и разложенные на полу куски кабеля образовывали запутанные гнезда. Видимо, по какой-то логике, все эти провода заканчивали свой путь на лестничной клетке, где Джефф устроил три параллельных ремонтных участка: электричество в гостиной, в кухне и на лестнице.

Сам он выбрал лестницу, оставив два других участка в состоянии хронического ремонта. Он хотел добраться до бельевой, то есть комнаты ребенка, и выполнить обещание, данное Кэти в самый первый день, усовершенствовать систему электронного открывания двери, которой можно будет управлять прямо из этой комнаты, не отвлекаясь во время глажки. Поэтому он взялся за лестницу, используя горнолыжное снаряжение. Он медленно, но верно все выламывал. Наблюдая за ним на середине склона, у нее возникло непродолжительное, но фатальное впечатление, что дом захватили подземные насекомые, которые прогрызли все стены, сожрали плинтусы и сжевали неимоверное количество проводов. Ей привиделось также растерзанное тело, из которого торчат сосуды и вены. Дом бился в агонии, а она этого не замечала.

Отнестись к происходящему она могла двояко: окружить Джеффа поддержкой, восхищаться им, жаловаться ему на этот масштабный ремонт, не вмешиваясь ни во что, либо требовать, чтобы он сложил инструменты и все вернул на свои места, как было раньше. Третий вариант был предложен самим Джеффом, в принудительном порядке. Он спрашивал ее, в зависимости от того, какой в тот момент мучил провод на втором этаже, появился ли свет в гостиной либо в прихожей. Развлечение могло длиться часами и повторялось много вечеров подряд.

— Есть свет?

— Нет.

— А теперь?

— Нет.

Он менял провода, скручивал новые разводки.

Она оставалась у него на привязи потому, что для нее восстановить свет было главным, даже тогда, когда она готовила в кухне, разговаривала со старшим сыном в его комнате, купала ребенка в ванной. Она даже заметила, что он призывал ее к порядку именно тогда, когда она была особенно занята, как ребенок, который зовет маму перед сном:

— Кэти!

Она бежала к нему.

— Ну что, есть свет?

Довольно быстро стало понятно, что он не может восстановить элементы цепи, которые перепутал, что и будет доказано позже, они полностью не пригодны, нужно посмотреть, что с электропроводкой вообще, то есть полностью поменять систему электроснабжения дома, чтобы восстановить свет там, где он когда-то был. Раз на то пошло, и все равно будут некоторые затраты, он предложил Кэти переделать все электричество в доме. Самое удивительное, что она согласилась, нужно отметить, что Джефф объяснил ей, что с такими пробками, кабелем, замотанным в старую самоклеющуюся ленту, которая начала трескаться, с такими плохо изолированными проводами, которые заделаны, вопреки всякому здравому смыслу, деревянными рейками, покрытыми легковоспламеняющейся краской, старая система была не просто опасной, но даже незаконной. В случае пожара страховая компания ничего возмещать не будет.

Она услышала слово «пожар». И увидела дом в огне. Она увидела, как ребенок не может выбраться из бельевой, а она борется с огнем, чтобы спасти его, входную дверь завалило дымящимися балками, лестница в огне, по ней нельзя пройти на второй этаж. Она сказала: «Да». Она горячо поблагодарила Джеффа. Еще раз он ее спасает. От мысли о неизвестной опасности у нее закружилась голова. Уже привычным жестом она закрыла лицо руками. Это жест отчаяния и забытья, жест школьницы, которая отказывается смотреть на что-то страшное. Он смотрел на спадающие по щекам волосы, на ее шею, на плечи. Она плакала, и по тому, как подергивалась его спина, было понятно, что она рыдает. Она была одинокой и потерянной, одна надежда — на него, спаситель.