Сэймэй едва сдержал улыбку, глядя на обиженное выражение дедова лица.

— Мстительные духи, значит. И ты хочешь, чтобы я их изгнал?

— Отправь их туда, куда им положено, — Акинобу сделал руками прогоняющий жест. — Изгнание может быть даже лучше, тогда они, наконец, перестанут охотиться на путников.

Недавний разговор всплыл в его памяти. Сэймэй поймал ускользающую мысль, и ему стало не по себе. Он прищурился.

— Сколько призраков?

— Трое, — Акинобу встретился глазами с Сэймэем и задержал взгляд. — Аристократ, его жена и дочь. Господин впал в безумие и убил свою семью, а затем себя. Их тела лежат непогребенными за стенами их поместья.

Беспокойство переросло в тревогу.

— А как звали этого господина?

— Масакадо. Его усадьба вон там, за деревьями.

Сэймэй резко вздохнул, и его сердце гулко забилось от внезапного страха. Хиромаса упоминал имя Масакадо. И он сейчас там, в этой усадьбе, ужинает с призраками.

— А у господина Масакадо была дочь-красавица, — произнес он.

— Да, была, — Акинобу приподнял брови. — Но теперь, конечно, нет. Очень неприятное зрелище — вид разлагающегося трупа, терзаемого падальщиками.

— Я должен идти, — Сэймэй поспешно поклонился и поспешил в том направлении, что указал дед. На краю поляны он остановился, заколебался, однако все же обернулся, вспомнив, что не задал еще один вопрос. Он заставил себя спросить, хотя и понимал, что ответ, каким бы он ни был, причинит ему боль:

— Как матушка?

Акинобу помолчал.

— Последнее время она больше лиса, нежели человек.

Сэймэй кивнул с трудом и принялся продираться через деревья. Дыхание застревало в горле и болью разрывало грудь.

*

Он оставил светлячка с дедом. Он не нуждался в свете — не теперь, когда гнев и страх гнали его сквозь лес к усадьбе Масакадо. Сэймэй сбросил человеческий облик, который он так долго воспитывал в себе, и позволил своей животной сущности выйти на свободу. Он мог видеть в темноте, мог слышать голоса тысячи лесных обитателей, мог чуять запах сырой земли, мха и перегноя. Его кровь кипела, и в стремлении поскорее добраться до Хиромасы он вспугнул самца фазана, закопавшегося в грязь в укромном месте. Тот вспорхнул и успел издать один скрипучий тревожный крик прежде, чем Сэймэй схватил его.

Он подломил фазану кончики крыльев и подождал, пока тот перестанет трепыхаться. Проще было свернуть ему шею, но птица была нужна Сэймэю живой. Он стоял и прислушивался, слыша шорохи и попискивания, отделяя эти звуки от прочих, пока не смог сказать с уверенностью, где прячется другой фазан. Он бесшумно подкрался, безошибочно выследив самку фазана. Она скрывалась под кустом ежевики, и Сэймэй поймал ее одной рукой, схватив за ноги и вытащив оттуда. Фазаниха его клюнула, злобно и неистово, а еще через мгновение из зарослей ежевики выскочил молодой фазан.

Сэймэй перехватил взрослых птиц одной рукой и бросился преследовать перепуганного молодого фазана.

— Простите меня, — пробормотал он, хватая молодую птицу. — Мои прегрешения и без того тяжелы. Но я должен это сделать.

Фазаны висели у него в руках, пока он пробирался через лес. Их покорность судьбе успокоила Сэймэя, и постепенно он освободился от своей животной дикости, жарко и яростно струившейся в нем. К тому времени, как он достиг дома Масакадо, Сэймэй упрятал подальше свою лисью сущность и снова надел на личину равнодушного и беспечного человека. Тревога о Хиромасе все еще билась в нем, стуча в висках быстрее, чем бьющееся сердце, но он подавил ее, отбросив все эмоции, чтобы хладнокровно встретиться с призраками.

Поведение мстительных духов обычно следовало заданному порядку, но и они бывали непредсказуемыми. Призраки совершали те же ежедневные действия, что и при жизни, но когда им попадались люди, призраки могли напитаться их силой, и это делало их опасными. Сэймэй сталкивался с призраками, слишком одичалыми, чтобы выжидать перед тем, как испить человеческой жизненной силы. Он также встречался и с призраками, которые, казалось, играли со своими жертвами, как кошка с мышью. Ради блага Хиромасы Сэймэй надеялся, что духи Масакадо не станут сразу раскрывать свою истинную сущность.

Ворота были закрыты, но одного слова Сэймэя было достаточно, чтобы они распахнулись и явили взору руины некогда прекрасного дома. Кровля провалилась почти везде, кроме одной комнаты, и молодые деревца разрушили стены и пробились через разбитые полы энгавы и галереи. Сэймэй прошел по потрескавшейся земле двора, осторожно поднялся по сгнившим ступеням и вошел в главный зал. Оказавшись внутри, Сэймэй принялся читать заклинание, показывающее зачаровывающие видения. Теперь он мог видеть то, что видел Хиромаса, картину, наложенную на явь, будто сквозь завесу из прозрачной ткани.

Жестом свободной руки он открыл сёдзи. За ними находилась изящно обставленная комната, увешанная свитками с картинами и шелковыми занавесями. Ряд низких лакированных столиков, покрытых зеленой глазурью, был уставлен яствами. Хиромаса сидел с чашей вина в руке и сиял, как дурак, глядя на дочь хозяина дома. Она была прекрасна, Сэймэй видел в мороке девушку с блестящими шелковыми волосами и молочно-белой кожей. Быстрым и изысканным почерком она писала стихи для гостя. Господин Масакадо и его супруга доброжелательно улыбались, глядя на них обоих, но как только они заметили Сэймэя, выражение их лиц изменилось.

Хиромаса вскочил на ноги в явном замешательстве.

— Сэймэй, с тобой все хорошо? Что ты здесь делаешь?

Не обращая на него внимания, Сэймэй остановился возле одного из столиков и взял палочку для еды. Прошептал заклинание, и она превратилась в нож. Он поднял фазанов и посмотрел на призраков, на каждого по очереди. Их очертания становились то ярче, то бледнее, их вещественные тела таяли, как дым, а лица начали искажаться, разлагаясь на глазах.

— Сэймэй! — закричал в ужасе Хиромаса. — Что происходит?!

— Они — призраки, — ответил Сэймэй. — Они собирались тебя убить.

— Призраки? Ты имеешь в виду… призраки?! — в голосе Хиромасы звучало щемящее замешательство. — Но они казались такими приятными! Как они могут быть призраками?

— Вещи не всегда таковы, каковыми они кажутся, — Сэймэй сделал шаг к призракам и поднял нож над безмолвными птицами. — Я даю вам троих за троих. Три жизни ради вашего отмщения. Три жизни, чтобы напитать вас. Вы больше не будете нападать на людей. Вы больше не будете обитать в этом месте. Трое за троих, и да будет так!

Он взрезал фазанам горло. Брызнула яркая кровь, и призраки завизжали и набросились на подношение. Сэймэй швырнул птиц на пол и отступил назад, наблюдая, как призраки ползают над трупиками. Летели перья, разрывалась плоть. Кровь забрызгала подол каригину Сэймэя. Призраки были безумны, пожирая фазанов в исступлении своей жажды, и по мере того, как они жадно запихивали сырое мясо в свои рты, они начали исчезать. Они превращались в высохшие трупы с пергаментной кожей и выбеленными костями, а затем обратились в прах, и когда Сэймэй взмахнул рукавами, прах рассеялся по полу, и зал оказался пустым и прогнившим.

Сэймэй раскрыл руку. Струйка пыли ссыпалась с его ладони, и он вытер руку о каригину. Медленно выдохнул, чувствуя приступ слабости. Правая рука разболелась, жгло от царапин до самого локтя. Сэймэй поморщился от боли и пошатнулся, усилием воли удержавшись от падения.

— Они и в самом деле были призраками… — Хиромаса с пепельно-серым лицом подошел к нему и встал рядом. — Я не знал. Я думал… А они оказались призраками. Откуда ты знал?

Сэймэй ничего не ответил. Он потер руку, зажмурившись от нахлынувшей боли. Он бы предпочел онемение этой мучительной агонии, и на выдохе прошипел проклятье. Дед не предупредил его о том, что заживление будет настолько болезненным, если конечно то, что с ним сейчас происходило, было заживлением.

— Сэймэй, как ты? — Хиромаса потянулся к нему, в глазах его плескалось беспокойство.

— Возвращайся в гостиницу, — попятившись, сдавленно произнес Сэймэй, и новая волна боли накрыла его. — Уходи.