– В каком саду? – проворчал Бен, опять став угрюмым.

– А там, где розовые кусты. – Мери не могла удержаться от этого вопроса, потому что ей страшно хотелось узнать. – Там все цветы умерли или некоторые оживают летом? А розы там есть?

– Спроси у нее, – сказал Бен, двинув плечом в направлении малиновки. – Она одна это знает. Там уже десять лет никто не бывал.

Мери подумала, что десять лет – очень долгий срок. Она родилась целых десять лет тому назад.

Она отошла, медленно соображая. Она начинала любить сад, как полюбила птичку, и Дикона, и мать Марты. Она начинала любить и Марту тоже. Ей казалось, что она любит очень многих людей, в особенности потому, что не привыкла любить никого. (Она и о птичке думала, как о человеке.)

Она вышла на дорожку возле заросшей плющом стены, над которой виднелись верхушки деревьев, и, когда проходила по ней во второй раз, с ней случилось нечто интересное и удивительное, и все благодаря птичке Бена Уэтерстаффа.

Мери услышала щебетанье птицы и, посмотрев на обнаженную клумбу слева, увидела малиновку, которая прыгала и делала вид, что вытаскивает что-то из земли, как будто желая доказать Мери, что вовсе не следовала за нею. Но Мери знала, что она шла следом за нею, и это наполнило ее таким восторгом, что она даже задрожала.

– Ты помнишь меня! – воскликнула она. – Помнишь! Ты красивее всего на свете!

Мери болтала и манила птичку, а птичка прыгала и чирикала, точно разговаривая с нею.

Цветочная клумба была не совсем обнажена; на одном конце ее росла группа кустов, и когда малиновка прыгала меж ними, Мери заметила, что она перепрыгнула через маленькую кучку свежевзрытой земли. Земля была взрыта потому, что собака старалась поймать крота и вырыла довольно глубокую яму.

Мери посмотрела на это, не зная даже, каким образом там оказалась яма, и вдруг увидела нечто, почти совсем прикрытое свежевскопанной землей. Это было нечто похожее на ржавое железное или медное кольцо; когда малиновка взлетела на дерево, Мери протянула руку и подняла кольцо. Оказалось, что это не кольцо, а старый ключ, который, похоже, очень долгое время был зарыт в земле.

Мери поднялась и с испуганным лицом поглядела на ключ, висевший у нее на пальце.

– Он, может быть, был зарыт целых десять лет, – сказала она шепотом. – Это, может быть, ключ от того сада!

Мери долгое время смотрела на ключ, вертела его во все стороны и все думала о нем. Как уже было сказано прежде, она не была таким ребенком, которого приучили спрашивать позволения или совета старших относительно чего бы то ни было. Она думала о ключе только то, что если этот ключ от запертого сада и если она могла бы отыскать калитку, то можно было бы отпереть ее этим ключом, посмотреть, что находится за стенами и что случилось со старыми розовыми кустами.

Ей очень хотелось видеть этот сад только потому, что он был заперт такое долгое время. Ей казалось, что этот сад какой-то особенный и что в течение десяти лет там должно было произойти нечто удивительное. Кроме того, она думала, что если сад ей понравится, то можно будет ходить туда каждый день, запирать за собой калитку и играть совсем одной. Никто не знал бы, где она, потому что все думали бы, что калитка заперта и ключ зарыт в землю. Эта мысль очень понравилась ей.

Она жила почти одна в большом доме с сотней таинственных запертых комнат и не находила ничего, что могло бы занять или развлечь ее, и именно это расшевелило ее дремавший мозг и разбудило ее воображение. Этому, конечно, немало способствовал и чистый, бодрящий, свежий воздух степи. В Индии Мери всегда было жарко и она всегда была такая вялая и слабая, что у нее не возникало никаких желаний, здесь же ей хотелось сделать что-нибудь новое.

Она положила ключ в карман и стала ходить взад и вперед по дорожке. По ней, казалось, никто никогда не проходил, кроме Мери, и она могла прохаживаться очень медленно, глядя на стену или, лучше сказать, на покрывавший ее плющ. Этот плющ сбивал ее с толку: сколько она ни глядела, она ничего не видела, кроме частых блестящих темно-зеленых листьев. Она была очень разочарована; ей казалось нелепым то, что она так близко и не может войти внутрь. С ключом в кармане она отправилась домой, решив, что во время прогулок всегда будет носить его в кармане, чтобы быть готовой, если она найдет скрытую калитку.

Миссис Медлок позволила Марте ночевать в коттедже, но на следующее утро она снова была за работой, более румяная, чем всегда, и в прекрасном расположении духа.

– Я встала в четыре часа, – заговорила она. – Как славно в степи утром: солнце восходит, птицы просыпаются, зайцы снуют повсюду. Я не всю дорогу прошла пешком, меня какой-то мужчина подвез на тележке.

И она пустилась рассказывать, как хорошо она провела свой свободный день. Мать ей очень обрадовалась, и они справились и со стиркой, и с печеньем. Она даже каждому из детей испекла по сладкому пирожку.

Они были горячие, когда дети пришли из степи. И в доме так хорошо пахло горячей выпечкой, и огонь так хорошо пылал в очаге, что дети визжали от радости. Наш Дикон говорит, что у нас в коттедже так хорошо, что сам король мог бы жить в нем.

Вечером все они сидели у очага, Марта рассказывала детям про девочку, которая приехала из Индии и которой всю ее жизнь прислуживали чернокожие, так что она сама даже чулок не умела надеть.

– Им очень понравились рассказы про тебя, – сказала Марта. – Им все хотелось узнать и про чернокожих, и про корабль, на котором ты приехала. Сколько я им ни рассказывала, все было мало.

Мери на секунду задумалась.

– Я тебе расскажу еще многое, прежде чем ты пойдешь домой в следующий раз, – сказала она. – Тогда тебе будет о чем порассказать. Я уверена, что им хотелось бы услышать про езду на слонах и верблюдах и про охоту на тигров… А Дикону и твоей матери тоже нравилось слушать эти рассказы обо мне?

– Еще бы! У Дикона глаза сделались такие круглые, что чуть не выскочили из головы, – сказала Марта. – А матери моей стало жаль тебя, потому что ты живешь почти одна. «Неужели мистер Крэвен не взял ей гувернантки или няни?» – говорит она. А я говорю: «Нет, не взял, хотя миссис Медлок сказала, что возьмет, когда вспомнит; но он может года два-три не вспомнить про это».

– Не надо мне гувернантки, – резко сказала Мери.

– Но моя мать говорит, что тебе уже пора учиться по книжкам и надо к тебе приставить женщину. «Каково бы тебе было, – говорит она, – в таком громадном доме, совсем одной и без матери! Ты постарайся развеселить ее», – говорит она. Я ей обещала это.

Мери пристально и долго смотрела на нее.

– Мне с тобой веселее, – сказала она. – Я люблю слушать твои разговоры.

Скоро Марта вышла, но вернулась, держа что-то под фартуком.

– Знаешь ли, – сказала она с веселой улыбкой, – я тебе принесла подарок!

– Подарок! – воскликнула Мери.

Как можно присылать подарки из коттеджа, в котором четырнадцать человек живут впроголодь!

Марта вынула из-под фартука подарок и с гордостью показала его Мери. Это была крепкая тонкая веревочка с полосатыми деревянными ручками на обоих концах. Ее прислала мать Марты. Мери Леннокс никогда еще не видала прыгалки и с недоумением смотрела на нее.

– Для чего это? – с любопытством спросила она.

– Для чего! – воскликнула Марта. – Неужели в Индии совсем нет прыгалок, а только слоны, тигры да верблюды? Для чего это! Ты посмотри на меня!

Она выбежала на средину комнаты и, взяв в руки концы веревки, начала прыгать. Мери с удивлением глядела на нее, и странные лица старых портретов тоже, казалось, глядели на нее, точно удивляясь, как смела эта деревенская девушка делать это. Но Марта даже не замечала их. Любопытство и интерес, выражавшиеся на лице Мери, так обрадовали ее, что она продолжала прыгать и прыгала до тех пор, пока отсчитала сто.

– Я могла бы прыгать еще дольше, – сказала она, когда остановилась. – Когда мне было лет двенадцать, я однажды прыгала, пока не отсчитала пятисот!