В общем, особым событием приход новенькой для меня не стал. Ну пришла и пришла. Мало, что ли, у нас без неё девчонок? К тому же поселилась она, как потом выяснилось, в нашем подъезде на пятом этаже.

Но вы бы видели, что произошло с моим другом Лёшкой. Он стал постоянно ходить с мокрой головой, зачёсывая назад свои непослушные рыжие вихры, а главное — начал учить уроки, как самый забубённый отличник. Он зубрил наизусть все заданные правила, а ещё — вот чудак! — взялся заучивать даже примечания и дополнения. Мало того, он вдруг кинулся повторять пройденный материал. А так как на самом деле он никогда его не проходил, то и этот материал понадобилось осваивать заново.

В общем, у другого от такой нагрузки уже давно бы в голове замкнуло, а у Лёшки даже волосы не вылезли и цвет лица не поменялся.

На уроках он теперь всегда тянул руку, а когда его вызывали к доске, то так торопился и волновался, что путал все темы, и в итоге получался полный сумбур.

— Садись-ка, Трубач, на место да послушай товарищей, — говорила в таких случаях Наталья Борисовна. — Вижу, что учил, но недоучил. Повнимательней нужно готовить уроки, поприлежней.

Куда прилежней? Учительнице и в голову не могло прийти, что Лёшка не недоучил, а переучил.

В конце концов помыкался-помыкался Лёшка с уроками, да и забросил это дело. На другое переключился.

Заявился как-то раз ко мне с кучей разных пузырьков, тюбиков и пакетиков, вывалил своё добро на стол и объявил:

— Выручай, Мишка. Пришёл к тебе внешность менять.

— В разведчики, что ли, подался? — засмеялся я.

— Куда мне с моей памятью в разведчики? — махнул рукой Лёшка. — Просто посимпатичней хочу стать.

И как бы между прочим, спрашивает:

— А как тебе Ленка?

— Какая? — я сделал вид, будто не понимаю, о ком идёт речь.

— Ну новенькая.

— Да ничего, — как можно равнодушней сказал я. — А что, тебе понравилась?

— Ещё чего! — фальшиво оскорбился Лёшка.

Мог бы и не притворяться, я и так всё понял, но из деликатности промолчал.

— Ну и что же ты решил? — спросил я. — Подстричься налысо или отпустить бакенбарды?

— Волосы покрасить хочу, — нетерпеливо приступил к делу Лёшка. — Вот только не знаю, в какой цвет.

Я стал перебирать тюбики и порошки.

— Можно сделать тебя, к примеру, платиновым блондином.

— Это как? — удивился Лёшка.

— А вот гляди, — я протянул ему коробку с тюбиком, — будешь белобрысым, как тётка на картинке.

— Не, белобрысым не хочу. Что рыжий, что белобрысый — особой разницы, по-моему, нет. Выбери что-нибудь посущественней.

— Ладно, давай попробуем пепельный.

— Ты что? — испугался Лёшка. — Курить нельзя. Вредно! И Минздравом запрещено.

— Вот чудак! Кто ж тебе курить предлагает? Это цвет волос такой — серый, как пепел, как мышь.

— A-а, мышь, ну тогда другое дело, — успокоился Лёшка. — Только мышиный цвет мне не нравится. Какой-то он неяркий.

— Неяркий! Что ж ты тогда от своего яркого избавиться хочешь?

Ладно, вот каштановый с рыжим оттенком. Смотри, как красиво блестит.

— Скажешь тоже! Зачем же мне, рыжему, в рыжий цвет краситься? — отклонил моё предложение Лёшка.

Я вздохнул:

— Тебе не угодишь. Красился бы дома, раз такой привередливый.

— Дома бабушка не даст. Будет без конца в ванную заглядывать и краски отнимать.

— Ясно, — понимающе кивнул я, — вот ещё необычный цвет — «красное дерево».

— Нет, «красное дерево» не подходит, — помотал головой Лёшка. — Мама и так называет меня деревом, когда я чего-нибудь не понимаю, а ты хочешь, чтобы я покрасился под дерево. Тебе останется только годовые кольца подрисовать.

— Хна бесцветная, — покрутил я маленький пакетик.

— На что она мне!? — с досадой воскликнул Лёшка.

— Волосы укрепляет и перхоть уничтожает.

— Нет у меня перхоти, — начал злиться приятель. — И волосы не секутся, понял? Крась давай быстрей, меня дома скоро хватятся.

— Ну что ж, попробуем чёрный цвет.

— Давай! — Лёшка решительно рубанул воздух рукой. — Пошли в ванную.

Прочитав инструкцию, я развёл чёрную краску и густо намазал ею кудлатую Лёшкину голову. Затем надел на него целлофановый пакет и обмотал сверху полотенцем.

— Это ещё зачем? — недовольно пробурчал Лёшка.

— Моя мама всегда так делает, когда волосы красит, — объяснил я.

В миске оставалось немного краски, и я предложил:

— А давай ещё и брови покрасим. Жалко добро выливать.

— Это ты хорошо сообразил! — обрадовался Лёшка. — А то бы я получился весь чёрный, а брови — рыжие. Смехота.

Покрасили и брови.

После столь ответственного дела я отправился греть чай и только стал накрывать на стол, как в дверь позвонили.

— Тётя Таня, наверное, пришла, — предположил Лёшка и пошёл в прихожую.

— Рано ещё ей, — крикнул я из кухни.

Лёшка открыл дверь. На пороге стояла Лена Снежина.

— Здравствуйте, мальчики. Ой какой ты, Трубач, смешной! Ты зачем так нарядился? — удивилась она.

Застигнутый врасплох Лёшка выпучил глаза и застыл, как истукан.

— Понимаешь, мы сценку разучивали для его сестрёнки, — кинулся я на выручку друга. — «Али-Бабу и сорок разбойников».

— И кого же он будет играть? Кувшин с серебром?

Лена весело засмеялась, глядя на Лёшкино круглое румяное лицо с насупленными чёрными бровями.

— А тебе чего надо? — прохрипел опомнившийся Лёшка. — Чего припёрлась?

— Не груби, — вежливо дала отпор Лена. — Во-первых, я пришла, а не припёрлась, а во-вторых, не к тебе, а к Клюшкину.

— Ах-ах-ах! — закривлялся Лёшка. — Тили-тили тесто, жених и невеста, — и пошёл в комнату. А сам, я заметил, спрятался за полуоткрытой дверью.

— Миша, — обратилась ко мне Лена, — я забыла домашнее задание по математике записать. Ты не мог бы мне дать свой дневник, я перепишу.

— Пожалуйста.

Я принёс дневник, она переписала задание и, попрощавшись, ушла.

Когда я вошёл в комнату, Лёшка сидел чернее тучи. Я имею в виду не только его мрачное настроение, но и чёрную шевелюру, и густые чёрные брови, сошедшиеся на переносице, как две ядовитые гусеницы.

— Ничего себе! — охнул я. — Ты прямо, как кочегар.

— Во что красил, тем и стал, — угрюмо буркнул Лёшка.

— Тебе не нравится? — осторожно спросил я.

— А тебе?

— Вроде нормально, — пожал я плечами. — Правда, непривычно как-то. Был рыжий, а теперь вдруг — чёрный.

— Ужас какой-то! — разглядывая себя в зеркало, сказал Лёшка. — Давай перекрашиваться.

— Что ты?! Какая краска теперь возьмётся? Чёрный цвет самый стойкий.

— И что, ничего поделать нельзя? — опешил Лёшка.

Я взял со стола коробочку с улыбающейся блондинкой на этикетке:

— Последнее средство. Рискнём тебя обесцветить. Согласен?

— Угу, — вздохнул мой горемычный дружок.

Я развёл шипучий раствор и стал смачивать им Лёшкину голову. Он внимательно следил за моими действиями, глядя в зеркало. Снова надели мешок и замотали полотенцем.

— Ой чего-то колет, — вдруг с тревогой в голосе сказал Лёшка.

— Терпи, — отмахнулся я и включил телевизор.

Лёшка без конца ёрзал на стуле, словно сидел на раскалённых углях, и то и дело теребил полотенце. Наконец он не выдержал и сказал:

— Всё, иду мыться. Не могу больше.

Он сдёрнул с головы полотенце и убежал в ванную. Увлёкшись телепередачей, я спохватился, что Лёшки нет, только через полчаса. Заглянув в ванную, я онемел. Лёшка стоял перед зеркалом, его волосы торчали в стороны, словно золотистый нимб на иконах у святых старцев. Вот только чернобровое лицо выражало не кротость и умиление, а пылало от беспредельного отчаяния.

— Ну что? — безысходно вздохнул он. — Теперь под нуль оболваниться осталось.

— Не горячись, под нуль всегда успеется, — попытался приободрить я друга. — У мамы есть парик, может, в нём немного походишь?

— Ты совсем, что ли, свихнулся? Как я в школу в парике приду?