Похоже, хозяева радовались детям в доме, а мадар-джан как могла помогала по хозяйству. Она подметала полы, мыла посуду и стирала, пока Синем занималась с Самирой. Та по-прежнему молчала, но слушала с интересом. Она постукивала карандашом и смотрела на Синем, а та показывала ей, как решаются задачки.

В Менгене они устроились неплохо, но Салим не мог успокоиться:

– Мадар-джан, пройдет целая вечность, пока мы накопим достаточно денег, чтобы ехать в Грецию. Может быть, разыскать кого-то из родственников и попросить их помочь? Что, если позвонить в Англию?

Мадар-джан вытерла руки о фартук и вздохнула.

– Сынок, я тоже об этом думала. Я постараюсь им позвонить, но вряд ли у них много свободных денег, чтобы прислать нам. В последний раз, когда я дозвонилась, твой дядя сказал, что им еле хватило денег, чтобы собрать дочку в школу. С тех пор дела у них могли и наладиться. Не знаю, есть ли у нас выбор, – размышляла вслух Ферейба, – возможно, не нужно нам ехать в Лондон, а лучше начать новую жизнь где-то в другом месте.

Но никуда больше поехать они не могли. Других родственников забросило в Индию, Канаду и Австралию. В Индии ничто не сулило хорошей жизни, а в Канаду и Австралию невозможно попасть без визы.

Мадар-джан оперлась о стол и уставилась в выложенный плиткой потолок. Вчера она начала мыть полы в домах по соседству – Синем помогла ей договориться. Но этого не хватало, чтобы избавить Салима от необходимости работать. Она посмотрела на сына.

– Там очень плохо, так ведь? Я про ферму.

После второго дня работы он начал рассказывать маме о ферме, но осекся, увидев выражение ее лица. Теперь он с улыбкой покачал головой. Мать облегченно вздохнула. Они нашли свой способ выжить: описывать все друг другу в более радостном свете, чем на самом деле.

У мистера Полата четырнадцатичасовой день тянулся долго и тяжело. Настал август – самая пора собирать помидоры. Работы хватало с головой даже на этой ветхой ферме с более каменистой землей, чем на соседских участках.

Салим научился определять время по солнцу над головой. С самого утра он следил за своей тенью, с нетерпением ожидая, когда же она станет длиннее и его рабочий день перевалит за половину.

Он делал перерыв на пятнадцать минут, когда жена Полата выносила ему обед. Каждый день одно и то же: бутерброд и стакан тепловатой воды. Но даже эта однообразная еда усмиряла его бурчащий живот, а вода приносила облегчение пересохшему горлу.

У мистера Полата с женой было четверо детей: самые младшие – две трехлетние сестрички-близняшки. Среднего сына, Ахмета, Салим видел в первый день перед домом. А старшую дочь звали Экин. По-турецки это означает «урожай».

Эта девочка, тощая и долговязая, как отец, и с таким же вытянутым лицом, приходилась ровесницей Салиму. Даже беглецу-подростку она не могла показаться привлекательной. Ее лицо усеивали веснушки, а кудрявые волосы напоминали мочалку из металлических пружинок.

Экин смотрела на Салима издалека, помогая матери развешивать белье на веревке за домом. В конце августа она не ходила в школу, а бродила по ферме и от скуки часто приходила к Салиму и армянке. Особенно ей нравилось слоняться где-то поблизости, когда Салим чистил хлев.

У Салима прибавилось обязанностей – мистер Полат поручил ему эту работу, потому что женщина там не справлялась. В хлеву жили два осла, три козы и куры. В воздухе стояло тяжелое зловоние влажной шерсти и куриного помета. Салим никогда прежде не имел дела с домашним скотом, и эти запахи обжигали ноздри. Он со страхом ожидал тех дней, когда хозяин подходил к нему с граблями в руках, похлопывал по плечу и указывал на хлев. Мистер Полат быстро пояснял, что нужно сделать, и уходил.

Салим сгребал мокрое сено и навоз на тачку и отвозил на край участка, где все это со временем превращалось в компост. Кожа и волосы пропитывались этим смрадом. По дороге домой Салим по возможности ни к кому не приближался, зная, что от него воняет.

Пока Салим работал, стараясь дышать ртом, Экин неспешно бродила около распахнутых дверей хлева. Вскоре она начала покашливать, проходя мимо, а потом завела привычку садиться на ящик в углу, как ни в чем не бывало наблюдая за работой Салима, а тот не мог взять в толк, как ей удается переносить запах. Однажды она заговорила с ним на ломаном английском школьного уровня.

– Плохо, – заметила она, – все еще грязно.

– Я не закончил, – ответил Салим, не поднимая взгляда.

Он думал о том, что между афганцами и турками нет особой разницы, когда дело касается их дочерей. А проблем с Полатом ему не хотелось. Экин держала в руке большой стакан воды и пила, громко прихлебывая.

От поднявшейся в хлеву пыли у него пересохло во рту и запершило в носу. Слыша, как она пьет, он злился, но молчал.

– Как тебя зовут?

Не получив ответа, Экин повторила громко и раздраженно:

– Слышишь, как тебя зовут?

– Салим, – пробормотал он.

– Салим?

Экин запустила руки в свои спутанные волосы.

– Не знаю такого имени. Это имя девочки?

– Нет, – ответил Салим и сжал губы.

– А вон там почему не почистил? Если это не уберешь, запах останется. А еще животные заболеют. И мой отец будет недоволен.

Не раскрывая рта, Салим закончил так быстро, как только мог, и вернулся в поле. Армянка подняла брови и кивнула на хлев. Он раздраженно покачал головой, и женщина улыбнулась. Они начинали понимать друг друга.

Через неделю Экин увидела, что Салим направляется в хлев. Она пошла следом, перевернула ящик и села, вытянув ноги.

– Летом слишком жарко, – заговорила она, – и я целый день дома. А день такой долгий! В школе лучше. Там мои друзья.

Молчание Салима ее не смущало.

– А здесь ничего нет, – продолжала Экин, – я здесь одна. Ты не ходишь в школу, поэтому не знаешь, – подумав, добавила она. – Ты когда-нибудь ходил в школу?

Салим начал усерднее сгребать навоз.

– Я знаю, что рабочие не ходят в школу. Но папа и мама говорят, что я должна учиться, чтобы не работать. Что я должна учиться в школе, жить хорошо и чисто. Ты почему молчишь? Хорошо, что ты не ходишь в школу. В школе учителя заставляют отвечать, – рассмеялась она, постукивая каблучками по усыпанному соломой полу.

Послышался громкий голос миссис Полат – она звала дочь. Тяжело вздохнув, Экин встала, стряхнула соломинки со своих брюк и вышла из хлева, напоследок с любопытством посмотрев на Салима. Тот обрадовался передышке. За несколько секунд с Экин он уставал больше, чем за тринадцать часов работы. Но тишиной он наслаждался недолго: Экин вернулась, принеся ему обед.

– Эй! – позвала она, остановившись в дверях и указывая взглядом на сверток у себя в руках.

Она поднесла бутерброд к лицу так близко, что кончиком носа коснулась куска мяса.

– Вкусно. Поедим вместе?

Экин села на перевернутый ящик. Не успел Салим подойти и потребовать свой бутерброд, как она осторожно разломила его и протянула ему половину. Салим гневно смотрел, как она поглощает хлеб с курицей.

– Это моя еда! – возмутился он.

– Но мы же едим вместе, – изумленно возразила Экин, – как друзья, хорошо?

– Нет. Нет. Нет. Ничего хорошего!

У Салима болела спина и горели руки, а живот злобно урчал.

Экин, похоже, удивилась. Подумав секунду, она встала, сунула руку в карман, достала пакетик с двумя кусочками сахарного печенья, швырнула его на ящик и вышла, не сказав ни слова.

Салим злился и думал лишь о том, что остаток дня придется голодать и половина бутерброда делу не поможет, а жаловаться Полату с женой бессмысленно. Он бросил грабли на пол и запихал в рот остатки бутерброда. Потом посмотрел на печенье, не понимая, что девчонка хотела этим сказать, и проглотил его.

Экин больше не показывалась в поле, но Салим чувствовал, что она следит за ним издалека. Делает вид, что читает книжку, а сама наблюдает, как он собирает помидоры. Армянка тоже заметила Экин и неодобрительно зацокала языком. Она приложила два пальца к губам и покачала головой, а потом указала на шесть помидорных грядок, с которых осталось собрать урожай, и похлопала по карману.