Салим и Самира свернулись клубочком и заснули через несколько секунд. Лодыжка у дочки распухла и покраснела, рана воспалилась. Я старалась не думать о том, как Самира будет поспевать за нами.

На горизонте показался Иран. В конце тропинки, на обочине узкой дороги, нас ожидал темный фургон. Проводник знаком позвал нас за собой и побежал к машине. Он открыл дверь, и мы набились внутрь, наполняя салон запахом застарелого пота и едкого дыхания. В глазах людей я читала облегчение, смешанное с неуверенностью. Мы прошли очень много, но все еще не пересекли границу. Если фургон остановят, нас всех отошлют на пропускной пункт, а оттуда – обратно в Афганистан.

Наш проводник сел рядом с водителем. Они тихо о чем-то заговорили, указывая на дорогу впереди.

Я смотрела на пыльную степь за окном. В Иране были те же цвета и запахи, что в Афганистане, но все равно казалось, что это чужбина. Мы оказались далеко от дома.

Азиз стонал, мальчик со сломанной рукой – тоже. Рука – распухшая, вывернутая и побагровевшая – лежала у него на груди. Мать беспомощно смотрела на него, утирая слезы.

– Простите, друзья, – крикнул отец водителю, – но нашего сына нужно показать врачу! Ему очень больно, и рука в ужасном состоянии.

– Когда прибудете на место назначения, вам помогут найти врача.

– Пожалуйста! Рука сломана уже очень давно, ему с каждой минутой становится хуже.

– Я не знаю, где тут найти врача. И если вы забыли, напоминаю: в этой стране вы нелегалы. Если хотите, чтобы все закончилось хорошо, подождите, пока доедете до места.

К счастью, Самире не стало хуже. Отек все еще держался, но воспаление уходило. Больше меня беспокоил Азиз. Он совсем ослабел.

Степь сменилась чередой зданий и перекрестков. Контрабандисты высадили нас возле многоквартирного дома в пограничном городе Тайбеде. Четырехэтажное здание выходило мрачными окнами на улицу.

– Снимите паранджи и наденьте вот это. – Водитель швырнул нам черные покрывала.

Так одевались женщины здесь, и это могло помочь нам не выделяться из толпы.

Мне с детьми досталась квартира на втором этаже. Другая семья пошла на третий.

– Да хранит вас Бог, – сказала я, когда мы расходились, – я буду молиться, чтобы рука у вашего сыночка поскорее срослась.

– Сестрица, храни Бог и вас, – ответила мать прерывающимся голосом, – пусть Аллах дарует вам здоровье и защиту на этом пути.

По дороге из Афганистана в Иран мы в основном молчали. Было не до знакомств. Меня не хватало даже на собственных детей, и я не могла позволить себе заводить дружбу с теми, кто мог лишить нас последнего.

Хозяйка открыла дверь и провела нас в двухкомнатную квартиру. Я была рада получить крышу над головой. Сочувствующие беженцам иранцы давали нам укрытие и одновременно немного зарабатывали. Я чувствовала себя в большей безопасности с этой незнакомкой, чем с пронырами-земляками, доставившими нас сюда. Она накормила нас простым ужином и йогуртом. Впервые за несколько дней мы крепко заснули.

Переночевав там, мы сели в автобус и приехали в более крупный город, Мешхед. Мы поселились в почти такой же квартире на время подготовки к следующему отрезку пути. В Мешхеде жилось сравнительно легко. Нас приняла семья афганцев, которые уехали из Кабула несколько месяцев назад. Они пересекли ту же коварную пустыню, что и мы. В Иране их чуть не поймали. Теперь они жили в стесненных обстоятельствах, но не скупились на помощь.

В обмен на небольшую сумму мы получили комнату и место, где могли вымыться теплой водой. Дети нормально питались. У Самиры с ноги сошла опухоль. Азиз удовлетворенно агукал – этот звук меня радовал больше всего. Мы вернулись к жизни.

Иран открыл свои двери, в которые хлынули толпы легальных беженцев, а еще больше людей жило здесь незаконно. Однако не это планировали мы с Махмудом. Многие афганцы жаловались, что здесь с ними плохо обращаются и слишком мало возможностей. Нужно было двигаться дальше, чтобы дать детям действительно хорошее будущее. Если задержаться, ноги прирастают к земле.

За месяц я спланировала переезд в Турцию. Сначала я заказала билеты на автобус до Тегерана. Мы – я в развевающейся черной чадре и стайка измученных детей – смешались с иранскими крестьянами, которые ездили по стране в поисках лучшей судьбы.

В столице Ирана мы сели на другой автобус и доехали до границы с Турцией. На этот раз мы использовали паспорта, которые достал для нас Абдул Рахим. Сотрудник таможни посмотрел на меня, на фото в паспорте и поставил печать. Он словно невзначай погладил мое запястье, но я сделала вид, что не заметила этого, ведь мы въезжали по фальшивым документам.

Позади осталась еще одна граница. Еще одна преграда, отделявшая нас от прошлой жизни. Турция походила на Афганистан меньше, чем Иран. Язык, земля, еда – все казалось еще более чужим. Хотя, с другой стороны, это мы были здесь чужими. Течение несло нас в неведомые края, где никто нас не ждал. На каждом шагу мы боялись, что нас отправят домой. Этого я бы просто не пережила.

Я везла моих детей в неизвестность и отвечала за все, что происходило с нами, с ними. Легче было бы закрыть глаза и исчезнуть, чтобы не думать о том, чем их накормить и как перевезти через границу. Но они зависели от меня. Даже Салим, который мог рассуждать как взрослый мужчина и спорить с моими решениями. Волоски, пробивавшиеся у него над верхней губой, сумки, которые он таскал, вожделенные отцовские часы – все это делало Салима мужчиной в собственных глазах. И мне нужно было от него именно это, но в то же время я боялась за него. Больше всего рискует утонуть тот, кто думает, что умеет плавать.

В мешочке, который я вшила в свое платье, лежали все деньги, вырученные за наш домашний скарб. Я продала наши блюда, посеребренный поднос, часы с боем. В этом мешочке я хранила и свои украшения. Чтобы доехать до Англии, мы могли рассчитывать только на эти средства. Махмуд выбрал Англию, потому что у нас там были родственники. Я сомневалась, что это самое правильное решение, но он настаивал.

Я не хотела навязываться нашим родственникам в Англии, особенно теперь, когда Махмуда не стало. Но изменить маршрут означало бы придать прошлому большее значение, чем оно имело на самом деле. Я не могла позволить себе сентиментальность в материальных вопросах, но что касается воспоминаний о муже – я могла не подавлять свои чувства. И я не хотела выбирать другую цель. Я не хотела отступать от плана, который составил для нас Махмуд. Это помогало мне продолжать чувствовать, будто мы все еще держимся за руки и он ведет меня.

Кроме того, я не могла придумать ничего лучшего. Мы собирались в Лондон.

Мы прибыли в маленький турецкий городок Менген, уютно расположенный между большими фермерскими участками. Свежий воздух и зелень напоминали мне отцовский сад. В первый день мы отправились искать пристанище. К счастью, Махмуд окончил университет и успел научить Салима английскому в достаточной мере, чтобы объясняться хотя бы с некоторыми местными жителями. Он знал английский намного лучше, чем я.

– Салим, давай поговорим с теми людьми, – сказала я, указывая на группу мужчин, выходивших из мечети.

Я поправила платок на голове. Свой иранский головной убор я сняла и повязала голову платком, чтобы в этой новой стране меньше выделяться из толпы. Носить на голове один лишь платок было приятно – все равно, что вернуться в прошлое.

– Мадар-джан, подожди тут с младшенькими, я сам с ними поговорю. Все равно ты по-английски почти ничего сказать не можешь.

Я хотела было возразить.

– Мадар-джан, я могу это сделать, – сказал Салим, твердо глядя мне в глаза.

Я кивнула.

Салим подошел к одному из мужчин, затем ко второму, к третьему. Каждый отгонял его, отрицательно качая головой, недобро косясь и пожимая плечами. Салим оглянулся вокруг. Он потеребил часы, мельком посмотрел на них, а потом, украдкой, – на людей, столпившихся у бокового входа в мечеть.