«Судно наконец остановилось примерно в половине кабельтова[11] от форштевня до берега», – засвидетельствовал Райналь.

Здесь «Графтон» мотало около часа, затем с жутким креном он снова вырвал якорь из грунта. Ровно в полночь 3 января 1864 года шхуна натолкнулась на камни.

«Удар, страшнее, чем все предыдущие, сотряс судно от носа до кормы, – повествует Райналь. – Чудовищный треск поразил наш слух – случилась трагедия, которой мы так страшились!»

Волны яростно хлестали палубу, ветер и дождь завывали в снастях беспомощной шхуны с проломленной рифами обшивкой.

«Через четверть часа вода поднялась вплоть до крышки стола в каюте, а поверх корабля тяжело перекатывались волны», – записал капитан Масгрейв.

В безумной спешке пятеро мужчин выносили из трюма и каюты съестные припасы, инструменты и личные вещи, какие удалось спасти, складывая их на самом высоком месте круто накренившейся палубы, где потом накрыли все большим парусом. Затем они влезли туда сами, сгрудившись в ожидании той ужасающей картины, которую им явит рассвет. С неуемным бешенством продолжал хлестать ливень, яростно свистел ветер. Когда наконец занялось утро, члены команды, выбравшись из-под промокшей парусины, увидели, что высокие волны по-прежнему неистово взбивали огромные тучи пены. Однако, даже погибнув, шхуна предоставляла им хоть какое-то укрытие, потому что поднявшийся из воды борт принимал на себя основной натиск волн и пролив в шестьдесят ярдов[12] между «Графтоном» и берегом оставался относительно спокойным.

К счастью, тринадцатифутовая шлюпка, дном вверх привязанная над главным люком, была цела. С большим трудом морякам удалось спустить ее на воду и пришвартовать к борту шхуны с подветренной стороны. Пока они спускали в нее столько груза, сколько она могла вместить, капитан Масгрейв отыскал два длинных прочных каната. Одним из них они соединили корабль, привязав конец к железному кольцу на его корпусе, и корму шлюпки. Управившись с этим, моряки влезли в лодку сверху всего груза и отчалили, давая прибою унести ее к берегу на длину привязи. Взяв вторую веревку, Алик закрепил ее на носу шлюпки и на глазах у тревожно наблюдавшего за ним Райналя и остальных «с риском для жизни нырнул в воду», забирая с собой свободный конец второго каната.

«То были минуты невероятного волнения», – продолжает Райналь.

Однако крепкий норвежец был умелым пловцом. Он не кинулся очертя голову к берегу, а направился к ближайшему камню и ухватился за него посреди бурлящих вокруг волн. Затем, оценив обстановку, он снова опустился в воду и подплыл к следующему камню. Таким образом, преодолевая ярд за ярдом, от одного камня к другому, он приближался к берегу. С облегчением пассажиры лодки смотрели, как он выбрался из кипящего прибоя на гальку, вскарабкался по крутому склону и привязал конец каната к стволу дерева.

Теперь маленькая шлюпка была надежно поставлена посреди пролива, привязанная одним канатом к останкам шхуны, другим – к берегу, словно бусина на нитке. Затем, как повествует Райналь, очередной трудностью, с которой они столкнулись, стал крутой подъем каната, который связывал их с берегом. Впрочем, эта проблема была решена характерным для моряков способом, а моряки могут перемещаться где угодно, лишь бы имелись две точки фиксации, канат и блок.

«С помощью блока, к которому были привязаны два куска веревки (конец одного был брошен Алику, а другой оставлен в шлюпке), мы сперва отправили нашему товарищу на берег просмоленный брезент. Он закрепил его вокруг дерева в виде палатки и под ним размещал грузы, которые ему передавали».

Затем пришло время проделать тот же путь и самим путешественникам. Будучи слишком слабым, Райналь не мог держаться самостоятельно, поэтому капитан Масгрейв привязал его к своей спине и, ухватившись за блок, прыгнул. То было жуткое испытание для них обоих. Под весом двух мужчин канат настолько погрузился в воду, что Масгрейву, удерживающему отчаянно вцепившегося в него Райналя, пришлось продвигаться вперед, рассекая гребни волн. В нескольких ярдах от берега Масгрейв крикнул, что силы оставили его, и тогда Алик бросился в воду и вытащил обоих на сушу.

За ними последовали Джордж и Энри, и в конце концов все пятеро благополучно собрались на берегу.

«Что касается лодки, – сообщает Райналь, – то мы оставили ее там, где она была, надежно растянутую канатами».

Радуясь возможности укрыться от проливного дождя, они влезли в импровизированную палатку и, тщательно изучив содержимое бочек и мешков, которые с такими трудностями были переправлены Алику на берег, подсчитали наличные припасы.

Среди спасенного груза была бочка примерно с сотней фунтов твердых морских галет. Их как основной продукт питания в плаваниях обычно использовали из расчета полтора фунта в день на человека, так что при экономном расходовании этого хватило бы на целых три недели. В бочонке поменьше оказалось около пятидесяти фунтов муки. Также имелись два жестяных ящика, в одном из них было два фунта чаю, в другом – три фунта кофе. В намокшем пеньковом мешке оказалась дюжина фунтов сахару. Ко всему прочему в их распоряжении было несколько кусков соленого мяса, а также приправы, представленные горчицей и перцем. Шесть фунтов табака из принадлежащего Райналю с Масгрейвом ящика они тут же разделили между всеми.

Это был весь провиант, который им удалось спасти. На борту разбитой шхуны оставалось несколько мешков соли, предназначенной для засолки шкур, сундук Масгрейва с навигационными приборами, картами и сменной одеждой, ларец Райналя с ружьем и секстантом и еще, по словам Райналя, один ларь «с необходимой в хозяйстве утварью, как то тарелки, ножи, вилки».

Вместе со всем этим скарбом, надежно закрепленным на юте, где они пережидали ночь, остался большой железный котел, в котором мужчины планировали перетапливать сало тюленей, поскольку были совершенно уверены в том, что их добудут. Вдобавок к этому там еще была бочка с остатками картофеля и пара тыкв. Однако в тот момент все перечисленное было им недоступно.

Здесь, на берегу, в их распоряжении был только маленький железный чайник, но горячий чай в ту минуту оказался очень кстати. Впрочем, несмотря на то что пресной воды тут имелось в избытке, разжечь огонь у них возможности не было.

«Ни у кого из нас не оказалось ни огнива, ни трутницы, чтобы высечь искру», – засвидетельствовал Райналь.

Неожиданно повар Энри, шаривший по мокрым карманам, издал торжествующий возглас и вынул коробку деревянных спичек с большими головками, какие моряки используют для раскуривания своих трубок на ветру. Они, разумеется, были влажными, однако Джордж бегом отыскал горсть сухого хвороста, и все пятеро сгрудились в тесный кружок, затаив дыхание, пока Энри осторожно скреб головкой спички о терку.

Но вместо того чтобы с шипением ожить огоньком, спичка обсыпалась. Три следующие постигла та же участь, и, совершенно удрученные, они отстранились, решая, не обождать ли до тех пор, пока спички просохнут. Потом Энри попробовал зажечь пятую – и она занялась. Щепку за щепкой они благоговейно скармливали костру, и в конце концов костер разгорелся.

«Ах, как забились наши сердца!» – восклицает Райналь.

Вскипятив чайник, через пятнадцать минут они с наслаждением завтракали горячим чаем и жесткими галетами. Еда пробудила в них новые силы.

«Наша трапеза окончилась, и мои товарищи отправились каждый в своем направлении на поиски пещеры или грота, куда мы смогли бы перенести наши съестные припасы и где сами укрылись бы от дурной погоды», – пишет Райналь.

Но сначала они набрали запас относительно сухих дров, сложив их рядом с французом.

«Не будучи годным ни на что другое по состоянию здоровья, – иронично отмечает он, – я, по крайней мере, мог занять себя в их отсутствие поддержанием костра».